Доминик стоял рядом, потягиваясь, крутя головой и поводя плечами, размахивал руками вперед-назад и из стороны в сторону, словно только что избавился от тяжелой ноши. Виктор подумал, что во многом это так и есть. В конце концов, Виктор хорошо разбирался в боли и был искренне поражен тем, насколько высокий у Доминика порог. Однако, хоть тот и способен был функционировать под болью, она явно не шла на пользу его способностям. И потому Виктор эту боль убрал. Полностью убрал. При этом он постарался сохранить как можно большую чувствительность, что было непросто, если помнить, насколько тесно эти два явления переплетены. Тем не менее ему не хотелось, чтобы новейшее приобретение случайно истекло кровью, просто не заметив, что порезалось.
Виктор покосился на часы, а потом опять посмотрел на бывшего военного, который был занят проверкой своего состояния. Обычно люди принимают свое тело и здоровье как нечто само собой разумеющееся, а вот Доминик Рашер словно смаковал каждое безболезненное движение рук, каждый шаг. Он явно понимал, какой подарок ему сделали. «Вот и отлично», – подумал Виктор.
– Доминик, – сказал он, – то, что я сделал, можно отменить. И учти: для этого мне не нужно к тебе прикасаться. Я сделал это ради красивого жеста. Понимаешь? То, что я забрал, можно вернуть обратно в мгновение ока, из другого города, с другого конца света. Так что не иди мне наперекор.
Доминик серьезно кивнул.
На самом деле Виктор мог управлять болевым порогом, только если объект оставался в пределах видимости. В лучшем случае, в тюрьме ему удавалось сбить человека с ног на другом конце футбольного поля, просто направив в его сторону палец. Один раз он сумел свалить заключенного в дальнем конце тюремного блока, видя сквозь решетку только его руку, но на этом все кончалось. С уходом объекта из поля зрения точность быстро терялась. Правда, Доминику об этом знать не следовало.
– Твоя способность, – поинтересовался Виктор, – как она работает?
– Не знаю толком, как это объяснить. – Доминик посмотрел на свои кисти, сгибая и вытягивая пальцы, словно избавляясь от остаточного онемения. – Ага: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя…»[2]
– Без библейских цитат, пожалуйста.
– После взрыва мины было ужасно. Я не мог… она была нечеловеческая, та боль. Терзала зверем, была повсюду. А я не хотел умирать. Господи, не хотел! Мне хотелось в тишину и темноту, и… Трудно объяснить.
Ему и не надо было объяснять. Виктор и так это знал.
– Казалось, меня на куски разорвало, так-то. Короче. Меня вернули, но вытянуть до конца не смогли, не совсем. Я несколько недель валялся в коме. И все это время я мог чувствовать мир. Мог его слышать. Готов поклясться, что и видел тоже, но как будто все было далеко. В тумане. И я не мог протянуть руку, не мог ни до чего дотронуться. А потом я очнулся, и все снова стало четким, и ярким, и полным боли, а мне хотелось только найти то место: то приглушенное спокойное место. А потом я его нашел. Я назвал это хождением по теням, потому что других слов не знаю. Я вхожу в темноту и могу переместиться с одного места в другое – невидимо для других. Не тратя времени. Просто так. Наверное, это чем-то похоже на телепортацию, но мне нужно физически двигаться. Я мог бы пересечь город за то время, которое тебе нужно, чтобы моргнуть глазом, но у меня на это уйдет несколько часов. Мне весь путь придется пройти пешком. И это трудно. Словно двигаешься сквозь воду. Мир сопротивляется, когда ты нарушаешь правила.
– А других с собой можешь брать?
Доминик пожал плечами:
– Ни разу не пробовал.
– Ну что ж, – объявил Виктор, беря Доминика за руку и не обращая внимания на то, что тот невольно содрогнулся. – Считай это своим испытанием.
– Куда мы?
– Мой друг еще там, – сказал Виктор, кивком обозначив бар. – Он должен был выйти следом за тобой. Но не вышел.
– Тот здоровяк? Он сказал, что меня прикроет.
Виктор нахмурился:
– От кого?
– От того, кто хочет меня убить, – пояснил Доминик, хмуря брови. – Я же пытаюсь тебе сказать: тот тип сел рядом со мной и сказал, что один человек хочет меня убить, и что он – в баре.
Виктор крепче ухватился за рукав Доминика.
Эли!
– Веди меня внутрь. Сейчас же!
Доминик глубоко вздохнул и накрыл ладонью руку Виктора.
– Не уверен, что это вообще…
Конец фразы улетел – не постепенно заглох, а рухнул в тишину. Воздух вокруг них задрожал и раскололся, пропуская их обоих. Как только Доминик с Виктором прошли в щель, все затихло, потемнело и замерло. Виктор видел мужчину, руки которого он касался, как видел и переулок вокруг них, но на все словно тень упала, не столько как ночью, а скорее как будто с мира сделали черно-белый снимок, а потом фотография постарела, истерлась, посерела. Когда они двинулись вперед, мир пошел тугой рябью, воздух стал вязким. Он наваливался на них, придавливал. Когда они добрались до двери в бар, створка противилась усилию Доминика, но в конце концов медленно поддалась.
Внутри фотомир продолжился. Люди замерли в момент глотка, в момент удара кием, поцелуя и десятков других вещей, застряли между двумя вздохами. И все звуки тоже застыли, так что помещение наполняла ужасная, гнетущая тишина. Виктор держался за руку Доминика, словно слепец, но не мог оторвать глаз от этой картины. Он шарил взглядом, всматривался в застывшие лица посетителей.
А потом увидел его.
Виктор резко остановился, заставив Доминика отшатнуться назад. Он посмотрел через плечо и спросил, что случилось: губы формировали слова, которых не было слышно. Но это было совершенно не важно, потому что Виктор и не заметил, что его губы шевелятся. Он не видел ничего, кроме мужчины, пойманного на ходу в тот момент, когда он пробирался мимо присутствующих, уходил от них к двери, уже готовясь взяться за дверную ручку. Виктор даже удивился, что узнал этого человека, не видя его лица. Дело было в осанке, в широких плечах и надменной посадке головы, повернутой так, что виден был только край четко очерченной челюсти.
Эли.
Пальцы Виктора начали соскальзывать с рукава Доминика. Эли Эвер здесь! Их разделяет всего полкомнаты. Он стоит спиной. Его внимание отвлечено, тело застыло между двумя мгновениями. Виктор может это сделать. Бар битком набит, но если он завалит всех сразу, он сможет выстрелить… Нет. Виктору понадобилось все самообладание, чтобы не выпустить руки Доминика. Он ждал. Так долго ждал. Он не собирается отказаться от своих планов, от своих преимуществ, от контроля над ситуацией. Здесь это не сработает, по крайней мере – так, как должно сработать. Он с трудом оторвал взгляд от спины Эли и заставил себя осмотреть весь зал – Митча там не оказалось. Его глаза еще раз прошлись по помещению и наконец остановились на туалетах. На двери мужского висело объявление – «НЕ РАБОТАЕТ». Крупные буквы, несколько раз подчеркнутые, чтобы донести смысл до всех. Он потащил Доминика вперед, через тяжелый воздух, пока они не добрались до двери и не вошли внутрь.
Митчелл Тернер распластался на линолеуме: щека у него прилипла к лужице крови, стекавшей из ссадины на виске. Виктор отпустил руку Доминика и передернулся, когда на него внезапно обрушилась жизнь: волна цвета, шума и времени. Сам Доминик проявился мгновением позже и, скрестив руки на груди, посмотрел на тело.
Виктор осторожно опустился рядом с Митчем на колени, уже жалея, что решил оставить Сидни в отеле.
– Он что… – начал было Доминик.
Виктор прикоснулся к дыре от пули на куртке Митча. Отнятые пальцы оказались сухими. Протяжно выдохнув, он похлопал Митча по щеке. Тот застонал.
– Сукин… сын.
– Вижу, ты познакомился с Эли, – сказал Виктор. – Вечно он спешит стрелять.
Митч с кряхтеньем сел и прикоснулся к голове. Под засыхающей кровью уже наливался синяк. Он посмотрел на Доминика.
– Ого, да ты все еще жив. Правильное решение.
Он попытался встать, но замер на одном колене, переводя дух.
– Немного поможешь? – попросил он, морщась.
Виктор дернул губами, на мгновение воздух наполнил гул и, стихнув, забрал с собой боль Митча. Тот встал на ноги, пошатнулся, но не упал, удержавшись окровавленной рукой за стену, и потом проковылял к раковинам, чтобы привести себя в порядок.
– Так он что, пуленепробиваемый? – спросил Доминик.
Митч со смехом распахнул куртку, демонстрируя поддетый бронежилет.
– Почти что, – сказал он. – Но я – не ЭО, если ты об этом.
Виктор скомкал несколько бумажных полотенец и постарался оттереть кровь Митча с пола и стены, пока тот умывался.
– Сколько времени? – спросил Виктор, отправляя полотенца в мусор.
Доминик посмотрел на часы.
– Одиннадцать. А что?
Митч поспешно отключил воду.
– Можешь не успеть, Вик.
Но Виктор спокойно улыбнулся.
– Доминик, – предложил он, – давай покажем Митчу, что ты умеешь.
За шестьдесят минут до полуночи
Отель «Эсквайр»
Серена вытирала голову, поднося пряди волос к лампе, чтобы убедиться: кровь Закери Флинча их не окрасила. Ей пришлось три раза вставать под душ, чтобы смыть с кожи ощущение мозгов и крови, но даже сейчас, с раздраженной от растирания кожей и испорченными многочисленными смываниями волосами, она не чувствовала себя чистой.
Видимо, когда речь идет об убийстве, чистота нарушается не на уровне кожи.
Это была всего вторая казнь в ее присутствии. В первый раз казнили Сидни. Воспоминание заставило Серену содрогнуться. Может, именно поэтому сегодня ей захотелось поехать с Эли: избавиться от воспоминаний о почти совершенном убийстве сестры, заменить их свежими ужасами, словно один эпизод можно записать поверх другого.
Или, может, она попросилась поехать, потому что знала, насколько неприятно это будет Эли: она знала, насколько ему важны устранения, насколько они становятся его собственностью – и была уверена в том, что он воспротивится. Порой мгновения, когда он боролся, когда она видела искру неповиновения, становились тем единственным, что помогало ей почувствовать себя живой. Ей противно было жить в таком вялом мире, когда каждый остекленевший взгляд и каждый кивок служили напоминанием о том, что нет ничего важного. Она уже готова была отчаяться, и тут Эли принимался сопротивляться, заставляя ее усилить хватку. Она с приятным волнением гадала, не удастся ли ему в один прекрасный день освободиться.