Этого оказалось достаточно, чтобы растопить мою решимость в ничто. Схватив Персефону за волосы, я притянул ее и обрушился на ее губы в карающем поцелуе.
– Мне нужно стоп-слово? – Она сделала резкий вдох.
– Твой рот будет слишком занят для разговоров. Стукни дважды по любой поверхности, и я остановлюсь.
Я толкнул ее, совершенно голую, к окну, выходящему в сад, прижав грудью и киской к стеклу, затем спустил брюки и вытащил член. Она захныкала, двигая задом ближе ко мне, выгибая спину, умоляя. Она была так сильно возбуждена, что от влаги ее бедра липли друг к другу. Я заставил ее расставить ноги и так грубо смял ягодицы, что на них остались розовые отметины. Я смотрел сверху вниз на ангельское лицо своей жены, стоя позади нее, когда реальность происходящего вонзила в нее свои когти.
Она была прижата к окну с видом на мой двор, но еще и на чей-то частный сад. Стояла в чем мать родила, и сейчас ее трахнут так жестко, что женщины в соседних кварталах испытают оргазм вместе с ней. Персефона громко сглотнула, но не остановила меня, когда я наклонился, поднял ее влажные трусики, скатал их в шарик и засунул ей в рот.
Цветочница подавилась своим практичным хлопковым бельем, и у нее заслезились глаза. Я замер, ожидая, когда она поднимет кулак и постучит. Почувствовав, что я прощупываю почву, она прижала ладони к стеклу и кивнула в ответ.
Давай же.
Я ворвался в нее одним толчком.
Она закричала, но трусики заглушили ее стон. Мой сосед вышел во внутренний дворик с бутылкой пива в руке, одетый в майку-алкоголичку и брюки, как я и предполагал. Каждый вечер ровно в десять Арми Гузман, банкир из «Уэллс Фарго», выходил полить кусты роз.
Персефона округлила глаза, когда я начал двигаться в ней. Сосед смотрел куда-то прямо перед нами, и ему было прекрасно видно, как ее трахают у окна.
Она всхлипнула, когда я ворвался в нее снова, отвесив шлепок по заднице, от которого остался отпечаток.
– Постучи два раза. – Я впился зубами в ее шею, напоминая о том, что она могла отказаться. Но то, как она отвечала на мои толчки, выгибая спину, подсказало мне, что она вовсе не была маленьким невинным созданием, каким я ее представлял.
Я хотел, чтобы она сказала, что это слишком. Слишком быстро. Слишком извращенно. Доказала мне, что мы не подходим друг другу во всех тех отношениях, в которых, как мне казалось, мы подходили. Если бы она оказалась холодной и нечувствительной, то уйти от нее, как только она забеременеет, было бы легко.
Ладно. Не легко. Посильно.
Персефона помотала головой, двигаясь мне навстречу, схватила мою руку у себя за спиной и снова положила ее на свою ягодицу.
Я отвесил шлепок еще раз.
И еще.
И еще.
И еще.
Она обернулась посмотреть на меня полуприкрытыми глазами, опьяненная тем, что мы с ней вытворяли. Но что еще хуже, каждый раз, когда я врывался в нее, то чувствовал, как оставлял маленькую частицу себя, которую был не готов отпустить.
Осколок самоконтроля.
Я схватил ее за подбородок и повернул лицом к соседскому двору.
– Поиграй перед ним со своими сиськами, – велел я. – Вознагради его.
Я пытался довести ее до предела в надежде, что она стукнет дважды, развернется кругом, согласится на ЭКО и оставит меня нахрен в покое.
Она сделала, как я велел: стала играть с грудью перед ним, пощипывая, оттягивая, лаская округлость тяжелых грудей. Сосед средних лет оторвал взгляд от роз и замер, повернув лицо к моему окну.
Персефона Пенроуз была хорошей.
Правильной.
Милой.
… и такой же развратной, как и я.
Оттого она становилась очень мощным наркотиком.
– Вот так, – прорычал я ей на ухо, двигаясь все сильнее, и каждый сантиметр ее кожи покрылся мурашками. – Раздвинь бедра, размажь свои соки по стеклу и покажи своему новому соседу, что с тобой делает твой муж, моя сладкая, красивая шлюшка.
Конечно, она отступит.
Она не может…
Не станет…
Она сделала это.
Послушно раздвинула бедра и стала ласкать себя, пока я врывался в нее сзади.
Мужчина смотрел все так же пристально, но выражение его лица оставалось бесстрастным, пока моя жена терлась киской о стекло, а я трахал ее сзади. От трения по клитору ее тело сотрясала неистовая дрожь. Ее внутренние мышцы сжали меня, и я понял, что она близка к оргазму. Я нагнул ее, что позволило мне войти глубже. Затем схватил ее за ягодицы и принялся безжалостно трахать. Она водила ладонями по стеклу, оставляя потные отпечатки.
Мы оба были совсем мокрые. Я посмотрел на ее трясущуюся, покрытую синяками задницу и испытал отвращение от того, как сильно мне нравился ее вид.
Мне претило, какую власть она имела надо мной. Она никогда не узнает, как сильно я жаждал ее. Считал ее несравнимо лучше всех остальных.
Как чувствовал, будто ее великолепные светлые волосы обвивались вокруг моих ног и запястий, словно существо из греческих мифов, приковывая нас друг к другу.
Она выплюнула трусики.
– Ах черт, я кончаю!
Ее ноги задрожали, и она упала на четвереньки прямо на ковер, уставшая и основательно оттраханная.
Я опустил руку вниз ее живота и стал массировать клитор, чтобы заставить ее кончить второй раз. Не прекращая врываться в нее, я гнался за собственным оргазмом.
Через минуту яйца напряглись, и я, ощутив эйфорическую разрядку от грубого секса, кончил в нее, как раз когда она второй раз достигла пика удовольствия.
Закончив, я сразу вышел из нее и вытер еще не опавший член о ее ягодицы. Встал, слегка ошалев от оргазма, и принялся быстро одеваться, стараясь взять себя в руки.
– Боже. Не могу поверить, что он нас видел. – Персефона повалилась на ковер, уткнувшись в него лицом, а ее задница, покрытая красными и розовыми пятнами, оказалась прямо у меня на виду. – Я никогда не выйду из этого дома.
– Выйдешь и очень скоро, – съязвил я.
Я еще не закончил выставлять ее напоказ, как трофей.
– Я сгораю от стыда.
– Не стоит.
– Почему же? – простонала она, уткнувшись в ковер. Наверное, сейчас неподходящее время сообщать ей о том, что он стоит больше, чем вся квартира-студия ее сестры, и просить не пачкать его.
– Окно затонировано с внешней стороны, – сухо бросил я, застегивая ширинку и чертовски надеясь, что она сегодня забеременеет.
Это не только поможет мне избавиться от навязчивого влечения к ней, но к тому же в корне пресечет любую потенциальную драму с бывшим мужем. А с ней мне искренне не хотелось иметь дела. Не завидую этому ублюдку, если он вдруг вернется, чтобы забрать то, что теперь принадлежит мне. Я никогда не был настроен делиться.
Персефона резко обернулась, ее глаза вспыхнули.
– Ты шутишь?
– У меня нет чувства юмора, забыла? – Я застегнул рубашку, которая оказалась наполовину расстегнута, хотя я не припомню, чтобы порывался ее снять.
– Тогда на что же он смотрел? – Она села и повернулась ко мне лицом, все еще совершенно голая.
– На цветник на моем балконе. Мой ландшафтный дизайнер выращивает превосходные розы. Сосед от них с ума сходит.
– Почему же ты не сказал?
– Меня возбуждало смотреть, как ты нервничаешь. – Я наклонился и погладил ее по растрепанным светлым волосам, будто домашнего питомца, после чего подошел к креслу и открыл стоящую возле него коробку с сигарами.
– Что, прости?
– Охотно. Прощена и свободна. Уже как шесть минут с момента, когда мы закончили. – Я махнул ей рукой.
У нее были сногсшибательные сиськи, особенно, когда она внезапно резко встала. Полные, грушевидной формы с розовыми сосками, похожими на две маленькие бриллиантовые сережки. Моя жена подняла платье с пола и надела его, качая головой.
– Петар вызовет тебе водителя. – Я зажал сигару уголком рта, набирая сообщение управляющему поместьем, пока Персефона пыталась втиснуть ноги в пару туфель Manolo Blahnik, в которых натерла мозоли.
– Иди ты в задницу, Килл.
– Можно попробовать. Как насчет завтра? У меня есть свободное время в обед. Если не получится, то тебе придется ждать, пока я вернусь с работы примерно в половине десятого.
Она молча развернулась и зашагала к двери. Остановилась на пороге, уперлась рукой в стену и посмотрела на меня поверх своего изящного плеча.
– Знаешь, я ведь такая же, как и ты.
– Очень в этом сомневаюсь. – Я неотрывно смотрел в телефон, уже отвечая на письма от юридического отдела. Не самое лучшее проявление джентльменского поведения, но я знал: если взгляну на нее, то попрошу остаться.
– Мне тоже нравится смотреть, как ты нервничаешь.
Моих губ коснулась ухмылка.
– Очаровательно. Меть высоко, Цветочница.
– Вот почему, пока я танцевала сегодня с Эндрю Эрроусмитом, я приняла его предложение, – спокойно пояснила она.
Я тотчас оторвал взгляд от телефона.
– Какое предложение?
– О, посмотрите-ка, – мило улыбнулась она. – Теперь ты весь внимание.
– Какое предложение? – повторил я, понизив голос.
– Обучать его детей.
Я понимал, что делал Эрроусмит.
Подводил мою жену ближе к моей тайне. К моему позору. К заряженному ружью. Заставлял ее осознать, кем я был, что это означало, и насколько я уступал ее очевидному совершенству.
Я вскочил с места, намереваясь высказать ей свое мнение.
Она подняла руку.
– Брось, муженек. У тебя свои условия, у меня свои. Одним из них было мое желание продолжить работу.
– В качестве воспитательницы, а не гувернантки моего заклятого врага. Это идет вразрез с соглашением об отказе от конкуренции, который ты, кстати говоря, подписала.
– Ты не можешь указывать, как мне поступать с моей карьерой.
Ее голос звучал безмятежно, будто она парила на облаках, которые так сильно любила.
По моим венам понесся раскаленный докрасна гнев. Пульс участился.
Не к добру.
– Только что указал. – Я сверкнул зубами, выпуская дым. – И я повторю еще раз для отстающих извилин: ты не будешь работать на Эндрю Эрроусмита. Видишь? Все просто.