Старушка довольная подходит к Загре, приседает на корточки, любовно гладит кобеля.
Идем с Цыбиным умываться к расплескавшемуся по широкому руслу ручью. В лужах ледок после первого заморозка. Он хрустко лопается под ногами, взрывается мелкими брызгами. На камнях перламутровые узоры. А там, где вода плесками покрывает валуны, красуются башни, замки, ансамбли сложных сооружений.
—Слушайте, Цыбин, вы можете быть со мною откровенны? — спросил я, с завистью поглядывая на его могучие плечи, на грудь, перепоясанную тугими ремнями мышц.
—У вас нет оснований спрашивать меня об этом,— ответил он, взглянув на меня не без удивления.
—Я хочу предложить вам одно рискованное предприятие, но вы подумайте, не спешите с ответом. Дело не шуточное.
—Идти с глухим стариком?
—Нет, с ним пойду я. А вы возьмите одного из проводников, пойдите на марь к озерам и там, против мыса, где похоронены ребята, устройте засаду. Оттуда будете наблюдать за склоном Ямбуя, куда пойдем мы с Карарбахом. Возьмите бинокль. Если увидите медведя — подожгите дымный костёр, приготовив его заранее, если же медведя обнаружите возле нас — дайте два выстрела, один за другим, и мы будем знать, что близка опасность. Но это не все и не главное. Вы можете на месте столкнуться с медведем. Мне не нужно объяснять вам, что это значит. Способны ли вы на такую встречу?
— Ну и дальше?..
— Вы не обижайтесь. Это не входит в ваши обязанности по работе, и если вы чистосердечно откажетесь — никто никогда не узнает о нашем разговоре и не упрекнет вас.
—Это моя обязанность, и я пойду. Кого из эвенков советуете взять?
—Поговорите с Долбачи, он надёжный проводник, великолепно ориентируется в тайге. Имейте в виду, пойдем на два-три дня, больше у нас не будет времени. Или — или! Понимаете?
Мы вернулись к палаткам. Я позвал Долбачи. Мне не нужно было его упрашивать.
—Как скажешь, так и будет,— ответил на моё предложение эвенк, торопливо запихивая в рот толстый ломоть лепешки и такой же кусок копчёнки.
Ко мне подходит Загря. Садится рядом, закидывает голову, смотрит на меня в упор печальными глазами. Вид у него неважный. Он плохо ест и за все утро первый раз встал. Ему надо отлежаться. Собака как будто понимает мои мысли и едва заметным движением касается своим телом моей ноги. Я глажу его по мягкой шерсти. Он, видимо, принимает мой жест, как знак согласия взять его с собой, вытягивается, качается на слабых ногах взад-вперед, виляет хвостом, уже готовый следовать за мною.
—Нет, нет, Загря, ты не пойдешь!
Но он знает, не было случая, чтобы мы ушли из лагеря без него,— продолжает радостно потягиваться.
—Павел,— зову я радиста.— Привяжи Загрю и не отпускай. Завтра я приду за ним. Не забудь сегодня передать в штаб о событиях вчерашнего дня.
—Хорошо, передам,— ворчливо отвечает он и продолжает стоять какой-то растерянный.
— Что у тебя? Опять приснилась Светлана? Сходи, окунись разок в Реканде.
—Пробовал, ещё хуже грызет. Разве карабин взять да пойти в одиночку схлестнуться с медведем?!
—После нас — твоя первая очередь. А пока ты тут останешься за старшего. На ночь выставишь посты. Медведь может прийти и сюда.
—К чёрту, надоело и ждать и гадать! — вырывается у него с отчаянием, и он скрывается в своей палатке.
Ко мне подходит Лангара.
—Слушай,— говорит она почти шёпотом.— Карарбаха надо спрятать от злого духа, обмануть Харги, тогда всё хорошо будет.
—Как спрятать, он же идет со мною?
—Другой одежда надо на него надевать.
Я беру старуху за руку, отвожу от костра.
—Лангара, ты умная женщина, убеди Карарбаха, что нет на земле Харги, напрасно боится его.
—Я не найду таких слов сказать ему. Он старый люди, не хочет быть другим. Старик должен идти с тобою и после всякое горе будет считать наказанием духов, но, однако, идет. Пойми, это трудно ему, а ты хочешь ещё и больно сделать.
—Боже упаси, я хочу облегчить... Время духов давно прошло.
—Он лучше умрет, но не поверит, что Харги нет.
—Хорошо,— сдаюсь я.— Скажи, какую одежду ему надо?
—Всё равно, что дашь, лишь бы не похож на Карарбаха.
Старик попросил остричь его реденькую бороденку, свисавшую одним пучком с подбородка, и стал переодеваться. Свою поношенную дошку, лосевые штаны, унты он туго свернул, сунул в котомку. Надел хлопчатобумажную пару, которую дали ему ребята, телогрейку. Делал он это с присущей ему серьёзностью, стараясь не замечать нас. Но сапоги его страшно удивили — какую тяжесть носят лючи на ногах! Они, конечно, были более чем в десять раз тяжелее его олоч, и он от них отказался. Взял у Долбачи его старые унты.
Старик с котомкой за плечами, в Степановой кепке, с берданой внешне не отличим от нас, совсем не похож на Карарбаха! Лангара обходит его со всех сторон, смотрит на старика снизу, сдвигает набок кепку, поворачивает то вправо, то влево и разражается неудержимым смехом.
—Он лючи, лючи! — И тычет в него концом посоха.
20. СЛЕДЫ УВОДЯТ В ЗАРОСЛИ
Мы все стоим плотным кругом у костра в сосредоточенном молчании, как всегда перед походом. В эту минуту ты как бы проверяешь себя перед трудным маршрутом и будто даёшь клятву в своей верности спутникам, как это, возможно, делали наши далекие предки, отправляясь в набег или на опасную охоту.
Загря, с подозрением следивший за нами, вдруг взбунтовался. Увидев, что мы уходим без него, рванулся, упал и стал вертеться на сворке. Я уже готов был вернуться и отпустить его, но благоразумие взяло верх.
—Загря, перестань, завтра приду за тобой! — кричу я, скорее успокаивая себя, нежели его.
В ответ собака завыла жалобно, долго, но нас уже поглотил перелесок.
Бредём звериной, чуть проторенной тропкой, через марь, обставленную заиндевевшими кочками, будто кувшинами с поблекшим черноголовником. Под ногами ледок. В воздухе морозная свежесть. В мышцах столько бодрости, что, кажется, унес бы на плечах весь мир.
Впереди неизменно Карарбах, следом Цыбин тяжелыми сапогами взбивает маристую воду. За ним — Долбачи, он не хочет мочить свои мягкие олочи, скачет по упругим кочкам. Я иду последним, с мыслями о Загре. Нам будет трудно обойтись без него. Не вернуться ли за кобелем?.. Уже хочу крикнуть Цыбину, чтобы он остановил Карарбаха, по ноги несут меня дальше. Смолкает вой Загри, и я успокаиваюсь.
За марью Цыбину и Долбачи идти влево, а нам с Карарбахом — вправо.
—Как облюбуете место, откуда будете наблюдать, разведите минут на десять костерок, чтобы мы знали, где вы находитесь! — кричу вслед Цыбину.— Если сегодня мы не убьем медведя, ночуем у вас. Там, среди болот, будет безопаснее.
Идем с Карарбахом вдоль перелеска. Воздух необыкновенно чист и прозрачен. Впереди заснеженные взмахи Станового, уже облитые светом пробудившегося солнца, и темные щели, на дне которых отдыхает ночной туман. Точно затаившееся чудовище, неподвижно ждет он своего часа. А ниже провала — гранитный барьер из скалистых нагромождений, прорезанный узкими щелями, уводящими взор в самую глубину хребта.
Меня с детства обворожили горы своим величием и вечным спокойствием. Они никогда мне не надоедают, меня не утомляет их крутизна и не пугают их поднебесные вершины. Горами можно любоваться вечно, как и морем.
Карарбах вдруг останавливается, смотрит под ноги, манит меня. На зелёном мху видна глубокая вмятина, отпечаток тяжелой лапы. Медведь явно шел к лагерю. След был чуточку затянут инеем — зверь был здесь в предутренний час. А вот и ещё след в грязи, мы сразу узнаем отпечаток левой лапы, вывернутой сильно внутрь.
Старик долго стоял прислушиваясь. До лагеря, который хорошо виден за болотом, не больше двухсот метров. К нему хищник не пошел: побоялся огня или учуял запах собаки. Медведь вообще собаки не боится, но его, привыкшего к постоянной тишине в лесу, лай раздражает, приводит в бешенство, и он или бежит от собаки, или вступает с нею в драку.
Зверь, вероятно, решил подобраться к лагерю с другой стороны, пошел вдоль болота, но оно далеко растянулось. В воду же не полез. Лег на траву, откуда была видна стоянка. Карарбах подозрительно осмотрел лежку, обратил мое внимание на то, что примятая на ней трава не заиндевела: видимо, зверь ушел недавно, может быть только что. Потом старик показал на обледеневшую, явно от дыхания медведя, траву впереди лежки: он лежал мордой к стоянке, что-то выжидал.
Мы оказались недалеко от лагеря, и я позвал Павла. Он перебрел болото, подошел к нам.
—Видишь? — спросил я, показывая на измятую траву.— Тут был людоед. Я думаю, тебе не нужно объяснять, зачем он сюда приходил? Но он может заявиться и сегодня ночью, так уж не будь ротозеем. Не хватает того, чтобы ещё из палатки пропадали люди!
Карарбах, видимо, догадался, для чего я позвал Павла, схватил его за телогрейку, поставил перед собой и стал жестикулировать, показывая на Ямбуй, припадал к земле, изображая всей своей фигурой медведя, бегущего к стоянке. Потом предупреждающе погрозил пальцем, убеждая Павла в том, что такой медведь, да ещё голодный, может напасть на лагерь.
—Теперь, Павел, выслушай мой приказ: в одиночку ни шагу из лагеря, установите суточное дежурство, держите большой костёр. Понял?
—Всё сделаем, не маленькие, уж как-нибудь сами себя убережём.
—Вот этого «как-нибудь» медведь и ждёт, чтобы проучить вас.
—Не беспокойтесь, у нас он не поживится,— уверенно отвечает Павел.
Он уходит в лагерь, а мы идем по следам медведя. Зверь прошел ещё метров сто вдоль болотом, оставляя на следу раздавленный ледок и сбитый с веток голубики иней. Следы настолько свежи, что кажется, зверь идет где-то впереди нас.
Карарбах заряжает бердану, жестами предлагает мне идти рядом и при необходимости стрелять сразу, не дожидаясь его.
Каждое мгновенье можно наткнуться на зверя. Здесь, на маристой почве, не сразу заметишь притаившегося медведя, его темно-бурая спина как нельзя лучше маскируется среди мшистых бугров.