В каждом слове человека, попробовавшего и счастья вдоволь, и горя взахлеб, звучала какая-то неизбывная тоска.
– Хороший нынче урожай! – сказал я бодро и добавил: – У яблок сорта «Ева».
Страший садовод попытался сформировать из рассеченного лика улыбающуюся маску.
Не получилось.
– Да, такой щедрости еще никогда не было.
– А чего сегодня в Пнево мужики сплошь пьяные?
– День зарплаты, как-никак.
– Алкогольный выходной?
– Ну, это как водится. Да, племянник Сева с женой надолго прибыли?
– Говорят, на месяц.
Я улыбнулся, вспомнив непрекращающееся траханье.
– Медовый!
Уходя из чужого сада, я нечаянно наступил на упавшее с ветки яблоко.
Надеюсь, Юрод не заметил.
Глава 6 Безответная любовь
А вот и синяя крыша.
Я подошел вплотную к запертой калитке.
– Эй, есть кто живой?
Из-за ближнего куста выпрямилась бабенция – такая же распустеха, как и остальные пневские фемины.
– Чего надо, соколик?
Перед этой лучше не юлить – сразу пошлет куда подальше.
– Хотел про Красавца расспросить.
– Так, соколик, по этому делу – не ко мне!
Бабенция смачно потянулась, заложив обе руки за голову.
– К соседке.
– Спасибо.
– Спасибо не булькает.
– А можно полюбопытствовать?
– Задолбал, соколик.
– К вам-то Красавец заглядывал?
– Иди, иди, любопытный.
– Еще раз спасибо.
– Не ошибись – следующая калитка.
И бабенция грузно исчезла за густым силуэтом куста.
Я не торопясь продвинулся вдоль рабицы.
– Эй, есть кто живой?
Кусты и яблони безмолвствовали.
Тронул калитку.
Незаперто.
– Хозяева!
Вошел.
– Люди, ау!
Продвинулся по бетонной выщербленной тропе.
– Ну, чего разорался?
Путь мне преградило малорослое, щуплое существо без груди, бедер и талии.
Но явно легко беременное.
– Все Пнево только о вас и говорит.
– От зависти девки злобствуют.
– А чему завидуют-то?
– Чему-чему – Красавцу моему.
– Вашему?
– Ну не ихнему же. Не виновата я, что мне одной повезло.
– С чем повезло?
– С чем-с чем… К остальным уроды приходили, а ко мне пожаловал Красавец!
– А вы правда его разглядели?
– Как тебя.
– И после ничегошеньки не забыли?
– А чего там забывать – красавец, он и есть красавец.
– Может, фоторобот составим?
– А этого не хочешь?
Маломерная хозяйка показала мне щуплый кукиш.
– Получи.
– Влюбились в Красавца-то?
Я напирал.
– Признание облегчает вину.
– Ну, и если даже влюбилась…
Хозяйка нехотя отступала.
– Имею полное право любить кого угодно.
– А он-то полюбил?
– Ваше дело не рожать – сунул-вынул, и бежать!
Я продолжал садовый допрос.
– Возраст-то у него хоть какой?
Снова фига.
– Вы раньше с ним пересекались?
Фига.
– Откуда он – из Пнево, Кронино?
Легко беременная внезапно призадумалась.
Я попридержал очередной наводящий вопрос.
– Нет, не садоградский, – сказала маломерная хозяйка. – Точно не здешний. Здесь таких красавцев сроду не водилось.
– Нежный?
– Еще какой нежный.
– Ласковый?
– Лучше и не вспоминать.
– Высокий?
Замлевшая хозяйка ответила традиционным кукишем.
– Особые приметы имеются?
– Я тебе сейчас столько примет наделаю…
Безответно влюбленная схватилась за ведерную лейку.
– Не сосчитаешь!
– Мне пора, – сказал я как можно спокойней и миролюбивей.
Тут наконец хозяйка сжалилась и вместо фигушек и обещания увечий выдала крупицу информации:
– Я такого красавца только в кино видела.
– В торговом комплексе? В зале на триста мест?
– Угадал.
– И давно?
– На прошлой неделе.
– В каком ряду сидел?
– Кто?
– Красавец – не я же!
– Да я же его на экране видела!
Хозяйка брызнула из лейки мне на мокасины.
– На экране!
– Проверьте весь садоградский репертуар! – сказал я отчетливым шепотом в фотоаппарат, чтобы услышали в Кремле. – И сравните актеров с Ванюшей.
– Чего ты там лопочешь?
– Спрашиваю, как мне быстрее до Кронино добраться.
– Лучше через заднюю калитку.
И единственная свидетельница, так и не давшая толковые показания, занялась поливом грядок – то ли с морковью, то ли с редькой.
Глава 7 Брезгливость
Держа курс на дальнюю садовую калитку, я убавил прыти, как только поравнялся с шалашом, сооруженным из обрезанных веток.
Нелепое сооружение вполне годилось для временного укрытия.
Я прислушался.
Внутри кто-то шебуршился… Неужто Красавец?..
Но из шалаша выглянула типично скуластая мордемондия – наследие татаро-монгольского ига.
– Будешь самогон?
На прямой вопрос я и ответил прямо:
– Буду!
Мордемондия втянулась в шалашную тесность и затенькала стеклом.
Я пригнулся.
– Мужик, а ты зимой в эскимоса не играешь?
– Еще как играю!
Из шалаша высунулась ручина с граненым стаканом.
– Иглу обязательно строю.
Нестриженые грязные ногти.
– Мне противно спать в благоустройстве.
Мутная жидкость, отдающая сивухой.
– Ненавижу.
Захватанная посудина.
– Кого? – спросил я, приняв стакан.
– Цивилизацию, едрена корень, – кого же еще!
– И правильно!
Я залпом уговорил самогонку.
Брезгливость… Какая, к едрене-фене, брезгливость…
Я отучился от этой причуды слабонервных барышень еще на втором курсе академии выживания. Нашу группу подняли ночью по тревоге и бросили на сбор того, что осталось от разбившегося при неудачной посадке авиалайнера. Черный ящик искали опытные товарищи. Нам же поручили тела – сгоревшие и полусгоревшие, а так же разорванные и полуразорванные. Мне повезло – я единственный, кто наткнулся на почти целехонькую стюардессу… Она, умница, нашла все-таки уголок в гибнущей машине, чтобы предстать на собственных похоронах в приличном виде… Не считая головы, которая была оторвана и держалась на честном слове…
– Еще!
– Сыпь!
Вторым стаканом я помянул четыреста сорок пассажиров, отдохнувших на островном курорте, двенадцать членов злополучного экипажа и один человеческий фактор – второго пилота, самонадеянно промахнувшегося мимо бетонки.
– Ну, а теперь признавайся, клещ шалашный, кто ты такой.
– Я?
– А то выдерну за ноги!
– Только без рук!
Дикарь-самогонщик высунул из шалаша хитрую мордемондию.
– Муж!
– Чей?
– Жены!
– Какой?
– Своей!
– А точнее?
– Стервы махонькой.
– Какой же ты, на хрен, муж?
– Законный!
– Какой же ты, на хрен, муж? Твою женушку поимел какой-то смазливый киношный проходимец.
– Кто сказал?
– Жена!
– Чья!
– Твоя.
Я, на секунду потеряв равновесие, шлепнулся на колени перед шалашом.
Фотоаппарат чиркнул по кромке шалаша беспристрастным объективом.
– Твоя стерва!..
– Что есть, то есть.
– Твоя стерва заявила, что ее…
На четвереньках гораздо удобнее вести дознание.
– Что ее отжарил писаный красавчик.
– Брешет: это был не красавчик.
– А кто?
– Не поверишь…
– Колись.
– Я скараулил его из шалаша!
– Молодец!
– В грозу.
– Здорово!
– Хлестало, как из ведра.
Я вздыбил фотоаппарат, чтобы допрашиваемая мордемондия обрадовала Кремль.
– И тут молния как шандарахнет!
Пытаясь жестом показать зигзагообразную кривую, дикарь-самогонщик вывалился из шалаша наружу.
– Молния! – проорал я ключевое слово. – Молния!
– Ну как шандарахнет!
Икнул.
– Светло, как днем!
Икнул.
– В жизни не забуду!
– Чего?
– Рожи этой исполосованной.
– Какой рожи?
– Ну точь-в-точь как у…
Икнул.
– У торговца велосипедами.
Икнул.
– То есть грузчика.
– Ксюхиного? – переспросил я на всякий пожарный.
– Ейного.
– Точно?
– Точнее не бывает!
Значит, не зря выжрал самогонку… Не зря… Другой бы побрезговал…
– А зачем твоя стерва наплела про Красавца?
– Разве их, баб…
Икнул.
– Зараз этих…
Икнул.
– Поймешь?..
Шмыгнул в шалаш и затих.
Я хотел выпить за брезгливость, но мне больше ни плеснули.
Представил, как в Кремле смотрят на мое пьянство в прямом эфире.
– Пора к доцентше, – сообщил я гаранту Конституции. – Алексею Николаевичу – генеральский привет.
После мерзкой самогонки потянуло на строевое пение.
– Приказы не обсуждаются! – затянул я, фальшивя. – Приказы не обсуждаются!
Внутришалашное храпение провожало меня до самой калитки.
Глава 8 Бухарики
Хотелось добавить – ну хотя бы стопарик.
Я бы вернулся к дорожной проститутке и Чапе, но там уже водку до капли выпили, колбасу слопали.
Да и повторно проявлять интерес к торговцу велосипедами слишком опрометчиво.
И вообще, мне по душе не урод, а Красавец.
Я представил, как генерал заставляет экспертов сравнивать изображение Ванюшки, спасшего меня от импотенции, с фотками голливудских звезд и доморощенными мега-старами.
Представил и рассмеялся прямо в объектив.
– Сегодня в Пнево день всеобщей пьянки! – заявил я Кремлю и потопал в Кронино.
И тут наконец представился случай выпить.
За рабицей.
Под яблонями.
За накрытым столом – бухал пролетариат.
Но прежде чем попросить чуток родимой огненной воды, я организовал прослушку.
Из фотоаппарата и собственных барабанных перепонок.
– На муромской дорожке стояли две сосны!..
– Блин, во-первых – не две, а три.
– А по мне – хоть четыре.
– Какой арифметик выискался!
– Спок, ребя… Пусть поет… Но не стояли, верно!
– Зачем наступать на больную мозоль, правильно.
– На муромской дорожке лежали две сосны…