– Ну и тупой же ты, Валюн: три сосны, три!..
– А можа, елки?
– Скажи еще – кедрач.
– Ну вы, ботаники, я уже разлил!..
– На муромской дорожке сто… сто…
– Стограммились ослы! – помог я закончить фразу.
– Ты, блин, выпить хочешь? – спросил арифметик, закусывая смачно яблоком.
– Не откажусь.
– Тогда слетай мухой в магазин.
– На муромской дорожке валялись три сосны…
– А я говорю – елки.
– Я бы, мужики, слетал, но муха я не местная.
– Лабораторная, что ли?
– Не скажу.
– Нет, скажешь!
Пустая бутылка, кувыркаясь, полетела мне в лоб.
Но гениальность не пропьешь.
Я перехватил твердый гладкий тупой предмет в миллиметре от собственной переносицы и шуганул обратно на стол.
Под яблонями началась пьяная беспорядочная драка.
А я, так и не добавив градусов, свалил в ближайший сад и там чуток дреманул.
Не показываться же мне просамогоненным на ясные очи доцентши, бесстыжие глаза ее племянника Севы и черные очки стыдливой невесты.
Глава 8 Чучело отчебучило
Разбудила меня веселая музыка.
Два часа отдыха протрезвили организм почти достаточно для продолжения марш-броска.
Я опростал мочевой пузырь от сивушных масел и двинулся на звук гармошки, без устали наяривавшей где-то поблизости.
Сегодня мне везло на пьяных мужиков.
Оказывается, в день зарплаты проводить расследование в Пнево – сплошное удовольствие.
Гармонист в рваной тельняшке и вылинявших трусах наигрывал блатное попурри.
– Семь футов под килем! – ляпнул я.
Ничего более подходящего не нашлось в моем репертуаре.
Гармошка замерла с раздвинутыми до упора мехами.
– И вам того же с кисточкой.
– Разговор есть.
– Подгребай!
Гармошка изливалась маньчжурскими сопками, пока я не устроился на грубо сколоченную лавку рядом с моряком.
– Старшина второй статьи Максим Уварченко!
– Авианесущий крейсер?
– Большой противолодочный корабль.
– На Северном?
– На Тихом.
С этим старшиной интеллектуальные баталии с обходными маневрами не пройдут.
– А я – Денис Денисович, из спецорганов.
– Знамо.
– Тогда помоги. Какой день бьюсь с ученым кагалом – и все без толку.
– Я тоже поначалу балдел от их вежливости.
Уварченко сомкнул меха.
– Через каждое слово – «пожалуйста», «извините», «а вас не затруднит?»
Я вернул диалог в конструктивное русло.
– Их баб какая-то гнида каждую ночь дерет и дерет, а они – «снежный человек»! «Хрен на реактивной тяге»!
– Мою тоже чучело отбучило.
– Какое чучело?
– Обыкновенное.
– Повар?
– Для кого Повар, а для меня – чучело.
Итак, я, кажется, пошел на второй круг.
Бывший мореман, похоже, хочет вернуть меня к изнасилованной Вампиранье.
А может, она залетела именно в этом саду?
Наверняка сейчас генерал начнет ее расспрашивать о гармошке.
Ну, а мне остался старшина второй статьи Максим Уварченко.
– Байку травишь?
– Не хочешь – не слушай.
Гармошка подтвердила обиду старшины на печальную кочегарскую судьбу.
– Не бери в голову. Просто я тут за последнее время такого понаслушался… Летун, Красавец, Членорук, Снежный человек…
В знак мира гармошка исполнила ментовский гимн про трудную и опасную службу.
– Почти год аккурат будет, как это хренотень приключилась.
Гармошка пропела о темной ночи.
– Ты этого самого не забыл? – всполошилась морская душа.
– Чего этого?
– Диктофонию включить.
– Она у меня круглосуточно пашет.
– Во техника дает!
Гармошка припомнила дружных танкистов и нехороших самураев.
– И где нынче прячут записывающие устройства?
– Нам их теперь вживляют в мягкое место.
– А микрофон где?
– Догадайся с трех раз.
– На конце?
– На нем самом.
Гармошка прошлась по Заречной улице.
– Отмечали мы тогда с Валюхой, женой, значит, десять годков совместной жизни…
Гармошка затронула свадебную тему.
– Перебрал я малость – с кем не бывает.
Гармошка – про камыш, который гнулся.
– Ну, и закемарил я крепко вон там, где теплица.
Гармошка сообщила об усталых игрушках.
– Продрал зенки посреди ночи…
Гармошка почему-то намекнула на калину, цветущую у ручья.
– Луна светит…
Гармошка исправилась, проталдычив о месяце и несобранных иголках.
– Звезды отборные, звезда к звезде!..
– Да ты поэт.
– А то! Недавно частушку сочинил!
Гармошка выдала вступление.
– Коли палку не бросать, так о чем кручина.
Чучело поможет мне – истинный мужчина!
Гармошка – басовито последний аккорд.
– Как тебе?
– Главное – в рифму.
– Соображаешь.
Гармошка вернулась к ментовскому гимну.
– Ну так вот: продрал зенки и вижу – два чучела.
– Не больше?
– Зуб даю, два!
Гармошка всплакнула про замерзший клен.
– Ну, я от греха подальше снова отрубился.
Гармошка вальсанула про амурские волны.
– А когда очухался на зорьке – чучело уже одно. Где, спрашивается, второе?
Гармошка эгоистично – про себя родимую, которая не умеет.
– Или спиздили, или само ушло.
– Самоходное чучело? Ну ты даешь!
Гармошка развеяла сомнения о крепкой броне.
– А жена тут при чем? – спросил я, не скрывая обманутых ожиданий.
– Ну сердце мне подсказывает, кореш, сердце!
Гармошка – про одноименный внутренний орган.
– Чучело, именно чучело отжарило мою Валюху!
– Оба чучела или одно?
– Может, и оба.
Гармошка выдала танец маленьких лебедей.
– И какого чучеленка она родила?
Моремана требовалось срочно дожимать.
– Нормальный крепыш. Три двести живого веса. Сорок три сантиметра.
Гармошка поблагодарила неизвестного аиста.
– Федотом назвали в честь прадеда.
– Чьего прадеда – чучелиного?
Сорвался на некорректный вопрос, но старшина простил.
– Не, Валюхиного. Без вести пропал еще в сорок первом.
Гармошка рыднула про медаль и покоренные державы.
– А про микрофон ты здоровски задвинул!
– Прощай.
– Давай краба!
И гармошка как встретила меня блатным попурри, так и проводила.
Глава 9 Гамачный выбор
На обратном пути в Кронино я вылез из такси не у коттеджа доцентши, а неподалеку от гамака.
Юность была на месте.
И на голове у нее торчала кургузая белая фата, явно сделанная из обрывка тюля.
За юностью маячил охранник с битой.
Похоже, фата его только радовала.
Наверное, мечтает лично вырубить злодея и получить славу истребителя сексуальных монстров.
Посмотрим, кому больше повезет.
А шеф-то, даже призрачный, оказался провидцем.
Девица на овуляционном пике.
Остается нейтрализовать амбала, чтобы не помешал засаде.
Вряд ли до завтрашнего утра качку найдут замену.
Остатки самогона в мозгу подсказали, что надо действовать, и немедленно.
Юность в гамаке упорно демонстрировала редким прохожим соблазнительную геометрию.
Я превратился в безбилетного зрителя.
Юность отгоняла страусиным пером назойливую осу, рвущуюся к рыжему треугольнику.
Оса ничего не понимала в синусах, косинусах, тангенсах и котангенсах, но стремилась к глубинам знаний.
Но юность считала, что для ос геометрия, тем более мочеполовая, ни к чему.
Я подошел вплотную к чугунной ограде.
Охранник с битой на плече встал между нами.
– Друг, хочешь жить вечно?
– Иди в жопу! – ответил друг.
– Зачем выражопываться? – сказал я. – Здесь же девушка.
– Я хочу трахаться! – выкрикнула задорно юность. – Хочу трахаться!
– Ты чо!
Охранник накренил биту.
– Не понял?
– Видишь, дебил, – оса девушку замучила.
– Оса?
Почему хам не среагировал на слово «дебил»?
– Нет, колбаса! Трутень!
– Трутень?
Пронимает.
– Трутень, трутень!
Получи, атлет, гранату.
– Трутень!
Юность в предвкушении кровопускания и костоломства забыла о качании, раздвигании, обмахивании.
– Трутень!
Осе тоже надоела рыжая геометрия.
А евнуху надоели мои намеки на его маленькую зарплату и неудовлетворенные амбиции.
– Да я тебя голыми руками порву!
Бита самонадеянно брошена.
– Наизнанку выверну!
– Дай ему, Сом, в рыло! Дай!
Жажда зрелища потеснила сексуальную озабоченность.
– Сом, я на тебя ставлю рубль!
На десять раундов, и тем более двенадцать, растягивать поединок не имело смысла.
Чемпионский пояс все равно не дадут – ни по версии федерации «Пнево», ни по версии федерации «Кронино».
Два запрещенных удара – и одним калечным стало больше.
По крайней мере, на неделю отдых в постельке амбалу гарантирован.
Я сорвал яблоко и положил на грудь вырубленного задиры.
– Прости, трутень!
Юность пыталась энергично покинуть гамак – то ли для оказания первой медицинской евнуху, то ли для погони за мной.
Место будущей ночной засады определилось.
А пока я рванул на личный рекорд по стипл-чезу.
Глава 10 Вибрационная готовность
На закате я вернулся к созревшей юности.
В гамаке серела пустота.
На месте, где я оставил недобитого трутня, лежала срезанная желтая роза.
Хорошо, что не две, в память о скончавшемся…
Осмотрелся.
Желтая роза с зелеными шипами свидетельствовала о госпитализации охранника.
Огляделся.
Путь для снежного человека-и-компании открыт.
Я перенес центр собственной тяжести за холодный чугун ограды.
В неподвижном гамаке лежал приготовленный юностью плед.
Я качнул будущую колыбель противоестественной любви.
До звездного неба и черного сада оставалось минут сорок.
Я прокрался к окнам коттеджа.
Отсутствие в саду новых боевых единиц с бейсбольными битами обнадеживало.