Маркхэм не на шутку разволновался. Лицо его потемнело, и он начал ходить взад-вперед по комнате. Когда он снова сел, то смерил Вэнса долгим испытующим взглядом, нервно барабаня пальцами по столу.
— Разумеется, невиновность нужно ставить во главу угла, — неодобрительно изрек он. — Сколь бы аморальным самоубийство ни считалось, я согласен с вами, что иногда оно может быть теоретически оправданным.
Я знал, чего стоила эта уступка Маркхэму. Я также понял, что впервые он ощутил себя бессильным перед лицом зла, а ведь защита общества была его святым долгом.
Профессор понимающе кивнул:
— Да, есть тайны столь страшные, что миру лучше бы о них и не знать. Высшая справедливость часто вершится без вмешательства закона.
Вдруг открылась дверь, и в комнату вошел Арнессон.
— Так-так. Еще одно совещание?
Окинув нас любопытствующим взглядом, он уселся на стул рядом с профессором:
— Я полагал, что дело, так сказать, закрыто. Неужели самоубийство Парди не положило конец этой чудовищной вакханалии?
Вэнс смотрел ему прямо в глаза:
— Мы нашли «Крошку мисс Маффет», мистер Арнессон.
Его брови удивленно взлетели вверх — он явно веселился.
— Похоже на шараду. И что, мне надо ответить: «Что наш Джек Хорнер нашел в пирожке?» Или «Сколько мяса съел Джек Спрат?»
Вэнс не отводил от него сверлящего взгляда.
— Мы нашли ее в доме Драккера запертой в шкафу, — подчеркнул он.
Арнессон сразу посерьезнел и нахмурился, но это продолжалось лишь несколько секунд. Его губы медленно сложились в самодовольную улыбку.
— Да, полиция у нас свое дело знает. Быстро, однако, вы нашли «Крошку мисс Маффет». Просто замечательно! — Он картинно поклонился, изображая мнимое восхищение. — Позволю себе спросить, что на второе?
— Мы нашли пишущую машинку, — продолжал Вэнс, словно не заметив сарказма Сигурда, — и украденную у Драккера тетрадь.
Арнессон тотчас ощетинился.
— В самом деле? — спросил он, коварно посмотрев на Вэнса. — И где же были эти судьбоносные предметы?
— Наверху, на чердаке.
— Ах вот как? Незаконное проникновение в жилище?
— Что-то вроде этого.
— Тем не менее, — усмехнулся Арнессон, — я не вижу, что у вас есть неопровержимые доказательства против кого-либо. Машинка — это вам не ботинки и не костюм, подходящие только одному человеку. И кто сможет вразумительно объяснить, как тетрадь Драккера оказалась у нас на чердаке. Нужно что-то более весомое, мистер Вэнс.
— Существует еще и вероятностный фактор. Епископ мог оказаться на месте происшествия во время каждого из убийств.
— Это самое зыбкое из косвенных доказательств, — парировал Арнессон. — Обвинению оно вряд ли поможет.
— Мы постараемся доказать, почему убийца выбрал себе прозвище «Епископ».
— Ну да, это, безусловно, поможет. — На лицо Арнессона набежала тень, глаза сделались мечтательными. — Я об этом, кстати, тоже подумал.
— Да, неужели? — Вэнс смотрел на него в упор. — Есть еще одно доказательство, о котором я умолчал. «Крошка мисс Маффет» сможет опознать человека, который завел ее в дом Драккера и запер в шкафу.
— А, больная поправилась!
— Именно так. И прекрасно себя чувствует. Мы нашли ее, тем самым опередив Епископа на двадцать четыре часа.
Арнессон умолк. Он смотрел на свои руки, хоть и сцепленные, но все равно дрожавшие. Наконец, Сигурд заговорил серьезно:
— А если, несмотря на все это, вы ошибаетесь…
— Уверяю вас, мистер Арнессон, — тихо ответил Вэнс, — что я ЗНАЮ, кто виновен.
— Вы прямо-таки пугаете меня. — Арнессон уже овладел собой и отвечал со злобной иронией. — Окажись я тем самым Епископом, я вынужден был бы признать свое поражение… Однако остается очевидным, что именно Епископ в полночь принес черного слона миссис Драккер, а мы с Белль в тот вечер вернулись домой в половине первого.
— Это вы ей так сказали. Насколько я помню, вы посмотрели на свои часы и ответили ей, который час. Так сколько же было времени?
— Столько и было — половина первого.
Вэнс вздохнул и стряхнул пепел с сигареты.
— Скажите, мистер Арнессон, вы хороший химик?
— Один из лучших, — ухмыльнулся тот, — специализировался в этой области. А что?
— Обыскивая чердак этим утром, я обнаружил небольшую стенную нишу, где кто-то добывал синильную кислоту из желтой кровяной соли. Там был найден респиратор и все необходимое оборудование. На чердаке до сих пор чувствуется запах горького миндаля.
— Прямо сокровищница какая-то у нас, а не чердак. Черти там, часом, не водятся?
— Вы угадали, — мрачно ответил Вэнс, — это прибежище злого духа.
— Или лаборатория современного доктора Фауста… А почему все-таки синильная кислота?
— Я бы сказал — мера предосторожности. В случае чего Епископ всегда мог безболезненно уйти со сцены, держа все под рукой.
Арнессон кивнул:
— Верное отношение с его стороны. Даже достойное, я бы сказал. Не доставлять людям лишних хлопот, если загонят в угол. Да, весьма правильно.
Во время всего этого ужасного диалога профессор Диллар сидел, прикрыв глаза рукой, словно страдая от неимоверной боли. Теперь он повернулся к человеку, которого усыновил много лет тому назад.
— Многие великие люди, Сигурд, оправдывали самоубийство… — начал он, но Арнессон перебил его циничным смешком:
— Тьфу! Самоубийство не нуждается в оправдании. Ницше сделал добровольную смерть настоящим жупелом[9]. «Человек должен гордо умереть, когда не может гордо жить. Смерть при самых отвратительных обстоятельствах не есть смерть свободного человека. Смерть в назначенное время есть смерть труса. Мы не в силах отказаться от своего рождения, но эта ошибка — а иногда это действительно ошибка — может быть исправлена по нашему выбору. Человек, кончающий с собой, совершает достойнейшее из деяний; совершив его, он почти заслуживает права на жизнь». Я запомнил это еще в юности. Ибо «Так говорил Заратустра». Никогда не забывал я этого великолепного постулата.
— У Ницше было много предшественников, воспевавших самоубийство, — добавил Вэнс. — Стоик Зенон оставил нам страстный дифирамб добровольному уходу из жизни. Тацит, Эпиктет, Марк Аврелий, Катон, Кант, Фихте, Дидро, Вольтер и Руссо — все они были апологетами суицида. Шопенгауэр яростно протестовал против того, что в Англии самоубийство считалось преступлением. И все же я думаю, что вряд ли стоит распространяться об этом понятии. Это слишком личное, чтобы делать его предметом академических дискуссий.
Профессор грустно согласился:
— Никому не дано знать, что творится в самых темных уголках человеческой души.
Во время всего разговора Маркхэм становился все нетерпеливее, Хит, в начале строгий и бдительный, начал расслабляться. Мне казалось, что Вэнс не добился ни малейшего успеха, более того, я заключил, что план Вэнса заманить Арнессона в ловушку полностью провалился. Однако он не выглядел побежденным и вел себя так, будто доволен ходом событий. Но я заметил, что, несмотря на кажущееся спокойствие, он был напряжен до предела и в любой момент был готов к броску. Мне стало интересно, чем же закончится это ужасное собрание.
Развязка наступила быстро. После реплики профессора воцарилось короткое молчание. Затем заговорил Арнессон:
— Мистер Вэнс, вы утверждаете, что знаете, кто есть Епископ. Если это так, к чему все эти разговоры?
— Спешки особой не было, — ответил Вэнс почти небрежно. — Мы надеялись увязать кое-какие детали — вы же знаете, все присяжные такие въедливые… Кстати, вино великолепное.
— Вино?.. Ах, да…
Арнессон взглянул на наши бокалы, а затем с укоризной посмотрел на профессора:
— С каких это пор я сделался трезвенником, сэр?
Диллар несказанно удивился и встал, помедлив самую малость:
— Извини, Сигурд. Мне и в голову не пришло… Ты ведь никогда не пьешь днем.
Он подошел к буфету, наполнил еще один бокал и нетвердой рукой поставил его перед Арнессоном. Затем он освежил и наши бокалы.
Не успел профессор сесть, как Вэнс издал крик восхищения. Он привстал из-за стола и подался чуть вперед, впившись удивленным взглядом в каминную доску в другом конце комнаты.
— Вот это да! А я-то раньше и не заметил… Потрясающе!
Все произошло так внезапно и неожиданно и атмосфера была столь напряженной, что мы невольно обернулись и посмотрели туда же, куда и он.
— Гравюра Челлини! — воскликнул он. — Нимфа Фонтенбло! Я видел ее бронзовую пару в Лувре…
Лицо Маркхэма вспыхнуло от негодования, и я сам должен признаться, что, зная пристрастия Вэнса и его любовь к антиквариату, никогда прежде не замечал за ним столь явной и непростительной демонстрации дурного вкуса. Казалось невероятным, что в столь ответственный момент он может отвлечься на какой-то сомнительный шедевр.
Профессор Диллар гневно нахмурился.
— Вы выбрали в высшей степени неподходящее время, сэр, чтобы восхищаться искусством, — с горечью заметил он.
Вэнс выглядел смущенным и раздосадованным. Он сел на свое место и, избегая наших взглядов, взял в руки бокал.
— Вы абсолютно правы, сэр, — пробормотал он. — Примите мои извинения.
— Вообще-то, — добавил профессор, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации, — эта гравюра — всего лишь копия. Оригинал в Лувре.
Вэнс, чтобы как-то справиться с волнением, поднес бокал к губам. Момент был не из приятных — обстановка накалилась до предела, так что мы все машинально повторили его движение и тоже подняли бокалы.
Фило, быстрым взглядом окинув стол, поднялся и подошел к окну, став спиной к нам. Все это выглядело настолько дико, что я повернулся и с удивлением посмотрел на него. В тот же момент край стола ударил меня в ребра, и тут же послышался звон разбитого стекла.
Я вскочил на ноги и с ужасом увидел неподвижное тело, распростертое на стуле напротив меня. Воцарилось молчание. Каждого из нас на мгновение как бы парализовало. Маркхэм стоял с окаменевшим лицом, глаза его были прикованы к столу. Хит, выпучив глаза и приоткрыв рот, вцепился в спинку стула.