— Выкрутимся как-нибудь, — выразил общее мнение Нестеров. — Бог не выдаст — свинья не съест. Да и не до нас князюшке скоро будет, когда татары по окраине его земель прокатятся.
— Как бы он с нами разбираться того же Валаха не послал. Этот долго выжидать не станет, с огромным удовольствием кинется мстить.
— Так ты же, Андрон, говорил, что подстрелил его, — влез с замечанием Лесников.
— Подстрелил. Только тушки его я не видел: лошадь уволокла. Могла и об дерево приложить так, что мозги вылетели, а могла и до его людей благополучно дотащить. Если учесть, что говно обычно не тонет, то и вариант того, что он сюда явится мою голову требовать, тоже вполне возможен.
— Ну, как явится, так и воротится ни с чем, — отмахнулся Беспалых.
— А это уже, друг Сергей, мятежом называется. И хрен бы с тем князем. Хуже будет, если он даст указку пограничникам нас отлавливать. Очень уж не хочется с ребятами отношения портить. Кстати, вы Полкана в известность поставили о своих договорённостях с этим мурзой?
Михаил помотал головой.
— Рано ещё. Мурзу-то мы «нагрузили», у него аж глаза загорелись, но без хана он такое решить не может. Ну, а как Котян на наше предложение отреагирует, сам понимаешь, никто не может предсказать. Даже Сарыбаш. Как мурза говорит, Котян прекрасно понимает, что монгольского натиска ему не сдержать, придётся драпать к венгерскому Беле, с которым он уже ведёт об этом переговоры. Но хорошо было бы, если бы хан решился напоследок громко хлопнуть дверью. Всем хорошо было бы.
Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Так что между 23 февраля и 8 марта только на словах прошло совсем мало времени. Но оба праздника отметили. Ясное дело, не как День Советской Армии и Международный женский день. Ну, не понять «хроноаборигенам» такие названия. Просто «обозвали» из Днём защитника и Днём женщин. К 23 февраля каждому, кто когда-либо участвовал в боевых действиях, включая охрану древнерусских границ, на торжественных собраниях, проводившихся в крепости и Посаде, Беспалых, как «воевода», вручил боевые ножи, изготовленные по мотивам легендарного «ножа НКВД». Ну, и за особо отличившимися «ополченцами» из числа людей ХХ века закрепили персональное стрелковое оружие.
С женщинами вышло сложнее. Ну, где взять цветы в самые первые мартовские дни? Тем более, на такое количество. Пришлось посылать пацанву к реке, чтобы те нарезали веточек вербы. Забили ими кучу тары, но в тепле бассейна их почки распустились, и каждой из них вручили вот такие импровизированные «букетики» из трёх веточек. С пожеланием, чтобы все женщины были такими же нежными, как «котики»-цветочки вербы. Тоже пришлось выдумывать «теоретическое смысловое обоснование» такого подарка. Мол, в женщинах природа заложила возможность зарождать новую жизнь, ведь на месте этих цветочков со временем проклюнутся новые листочки и веточки.
Местным нововведённые праздники понравились. Пусть и поспорили с тем, что не очень-то своевременно чествовать женщин в пору, когда цветов отродясь не бывает, но Минкин только руками развёл:
— Так у нас было принято. Решите, что на следующий год нужно будет его перенести, значит, перенесём. Главное, женщинам внимание уделить, показать, что их любят и ценят, что они не «говорящий скот», годный лишь на самую тяжёлую работу, а такие же ценные люди, как и мужчины. А то и более ценные, поскольку только они способны продолжить человеческий род.
Как раз после женского праздника до Серой крепости с обозом елецкого купчика добралась талицкая знахарка Неждана. Заело ту, что какой-то воин её вздумал поучать, приговаривая, что сам-то он толком ничего не умеет, «а вот наш лекарь…». Решила съездить, глянуть, поговорить с этим лекарем, тем более, тот воин со странным именем Крафт объявил, что за учение лекарь из Серой слободы денег не берёт.
На удивление, все, кого она пользовала во время короткой остановки остатков дружины боярина Евпатия, либо уже выздоровели, либо почти поправились. Включая самого боярина, рану которого Неждана посчитала тяжёлой, сложно излечимой. И обитательницы Посада, у которых местный лекарь (а не повитухи) роды принимал, рассказали, что ещё ни разу не было, чтобы у кого-то после этого началась родовая горячка. И животами народ очень редко мается. А надо-то было всего лишь руки в чистоте содержать, мыть их со щёлоком или с густой вонючей жидкостью с названием «мыло». Сам же этот человек, «доктор», как его называют на здешний манер, каждый день ходит по избам да врытым в землю «куреням», проверяет, все ли здоровы, блюдётся ли там чистота, а тем, кто её не придерживается, устраивает знатную выволочку. Боятся его страсть как, даже больше, чем княжьего наместника, но любят, поскольку строгость его оправдана и на пользу идёт.
По-русски «доктор» говорит плохо. И даже многие его слова, скорее, напоминают те, которыми когда-то молились проездом бывавшие в Талице священники-«паписты», несколько лет назад изгнанные из Киева и с Руси за поношение православной веры. Но неплохо понимает, что ему рассказывала и показывала Неждана. Какая-то особая лекарская речь у него, которую затрудняется толмачить даже старик Василий Васильевич, едва-едва оправившийся после загноения раны от стрелы татей, напавших на обоз слобожан. Оправившийся, кстати, тоже только стараниями «доктора».
Очень поразило талицкую знахарку то, что показал он ей в блестящую трубку со стёклышками внутри. Просто две капельки, одна из склянки с только что вскипячённой водой, а вторая — с той же водой, но взятой с пальца Нежданы. Если первая была просто прозрачная, хоть и плавали в ней какие-то комочки, на вид, слизи, то во второй эти комочки шевелились, сцеплялись и расцеплялись. В общем, были живыми!
— Вот эта-то живность и переносит многие болезни. Убивает её горячая вода с мылом или крепкое вино, выгнанное из обычного или медов. Живность та везде: на руках, на одежде, на инструменте, которым ты раны обрабатываешь, на тряпицах, коими раны перевязываешь. И чем больше грязи, старой крови, засохшего гноя, тем больше вносится её в раны. Потому и нужно руки держать в чистоте, тряпицы для перевязки стирать или даже кипятить, а ножичек твой перед тем, как им для врачевания пользуешься, в кипящую воду опускать.
ЧуднО! Но согласилась Неждана не возвращаться в Талицу с купчиком, когда тот закончит торговые дела, а остаться до конца лета здесь, в Серой слободе, чтобы поучиться у лекаря. И его поучить, какими травами какие болезни лечат.
Фрагмент 7
11
Полкан явился в крепость, когда снег в степи, в основном, сошёл, оставшись лежать лишь в рощицах, где его защищают от солнечных лучей ветви деревьев, в оврагах да по берегам рек, куда его намело зимними буранами. Явно не просто так явился, проделав тяжёлый путь (и лошади грязью уляпаны, и сами всадники) по распутице. Да и по нему было видно, что недоволен он, зело недоволен чем-то. Вроде, и рад встрече с соседями, а хмурится.
— Случилось что-то у вас в Осколе? — спросил старого знакомого Андрон. — Уж больно хмур ты.
— После говорить станем. Сперва коней надо накормить да почистить, — отрезал тот.
И на предложение в бане помыться да отдохнуть с дороги промолчал, снова сославшись на необходимость «обслужить транспортные средства». Только покосился на возню вокруг обеих БМД, уже почти готовых к выходу на боевое задание. И попросил Минкина через час собрать обоих «воевод», к числу которых он причислял и Нестерова.
— Лаяться с тобой приехал, — объявил пограничник, когда все собрались. — Кому ты хорошо сделал, повесив тех дружинников по дороге из Курска?
— Хорошо, не хорошо, только поступил с ними, как положено поступать с татями. Коими они и стали, напав на нас.
— Какими бы ни были, а они — княжьи дружинники. Не по своей воле на то пошли, Алексей Валах приказал им мятежников, против слова Великого Князя пошедших, коих побить, а коих поимать и наказать примерно. Чтоб иным неповадно было.
— Пятилетняя дочка кожемяки, кою они стрелой убили, тоже мятежницей была и против слова Великого Князя пошла? — ощетинился Минкин. — Кто тому Валаху приказ дал нас перехватить там, где уж люди, почитай, не живут? Князь Юрий Святославич не поминал мне никакого мятежа после отъезда Валаха «на богомолье».
Полкан, конечно, смутился после слов о погибшем ребёнке, но продолжал гнуть свою линию.
— Знаю я, как всё было. Только всё одно не нужно было тех дружинников вешать, на суд княжий следовало доставить. Зело на тебя за то осерчали вящие люди в курской дружине.
— А Юрий Святославич?
— А как сам мыслишь? Юрия Святославича на Курский стол посадил Великий Князь Черниговский, к недовольству многих курян. И Валах — среди тех, кого Михаил Всеволодович с ним прислал. Едва ли не важнейшая опора Юрия Святославича в курской дружине. С другой стороны, ты сам же и подтолкнул к князю тех, кто недоволен был Юрием Святославичем, присланным со стороны.
Политический расклад ясен. А значит, хрен бы наказали тех пойманных на месте преступления дружинников.
— Как наместник, полное право имел казнить тех татей!
— Как наместник имел. Но и думать должен был, как князя и близких к нему не разозлить. А что получилось? У князя ты в опале, Валах теперь тебе кровный враг, вящие люди курские на тебя злы, а нам велено оружье у тебя не покупать.
— Жив, значит этот тать? — нахмурился Андрон. — Говорил же я, что говно не тонет.
— Жив-то жив, да плох очень. Ты или твои люди его очень тяжело ранили, да лошадь, зацепившегося за стремя, волокла. Ногу так вывернула, что долго ещё ходить не сможет. Если вообще хромым до конца жизни не останется. Только тебе от того легче не станет: как на поправку пойдёт, много вреда тебе и Серой слободе принести сможет. На Юрия Святославича влияние он большое имеет, да и Михаилу Всеволодовичу в Чернигов наверняка навет на тебя пошлёт.
Вот ведь ублюдок! Эх, нужно было рискнуть да добить этого говнюка там, близ перекрёстка дорог. Да что уж теперь, снявши голову, по волосам плакать?