Задача тысяцкого, конечно, заключалась вовсе не в размещении гостей, а в приёмке того оружия и боеприпасов, что доставил караван. И тут вылез какой-то хрен лет за сорок, худощавый и чернявый, принявшийся «гнать» на то, что из слободы Серой привезли негодные сабли, наконечники копей и стрел, арбалеты и болты к ним. Особенно злобствовал по поводу «самострелов» невиданной им конструкции. Чуть ли не пена изо рта летела, так он разошёлся. При этом было видно, что пенёк этот — достаточно влиятельный, сам тысяцкий к нему прислушивается, не говоря о сбежавшихся на скандал рядовых молодых дружинников. Хотя те, конечно, взглядов злопыхателя по поводу качества калёных наконечников, явно не разделяли.
— Дозволь, Фёдор Юрьевич, при тебе показать, насколько «плохи» наши самострелы, — разозлился Минкин.
— Князю покажешь, — поморщился тот. — Ежели он пожелает с тобой говорить.
— А может и не пожелать? — сразу же упало настроение Андрона, совсем не ожидавшего столь холодного приёма.
— Может. Советчиков у него много, и кои, как Алексей Валах, советуют гнать тебя прочь и оброк на вашу слободу наложить вдвое, а то и втрое, — кивнул воин на чернявого.
Алексей Валах, значит. Папочка того хамоватого откупщика, которому у стен Серой крепости дали от ворот поворот. Тогда всё встаёт на свои места. И злопыхательства по поводу качества оружия, и взгляды, полные ненависти, и не очень доброе отношение со стороны части дружинников, видимо, находящихся под влиянием авторитетного старшего товарища.
— Но ты-то, тысяцкий, видишь, что добрые наконечники да сабли мы привезли?
— Я-то вижу. И словечко своё перед князем замолвлю. И за самострелы тебе спасибо: не каждый мастер их сделать способен, потому и мало их даже у Великого Князя. Только, как я говорил, у Юрия Святославича без меня советчиков вдосталь.
Вечером в покоях, выделенных Андрею Ивановичу и Василию Васильевичу, состоялось совещание «в узком кругу». Третьим был Жилин, которому Минкин после той истории с битым «Хаммером» доверял, как самому себе.
— Слышали, что тысяцкий говорил? Тогда вопрос один: что будем делать, если Валах его «перекукует», и нам задерут оброк? Кстати, Василий Васильевич, а такое князь может устроить ни с того, ни с сего?
— Князь — лицо самовластное, что хочет, то может и воротить в отношении подданных. И налоги может назначать произвольные, и прислать их сборщика на постоянной основе, и отряд дружинников в полсотни человек «для охраны» поселить на постоянной основе. И нам их кормить придётся.
— Вот и делай людям добро, — пробурчал Анатолий.
— А отказаться от этого можно?
— Это уже будет называться мятежом, Андрей Иванович. Со всеми вытекающим последствиями.
— Да какие там последствия? — отмахнулся наместник. — Сколько князь сможет послать вояк на наше усмирение? Ну, две-три сотни. Что, не отобьёмся от них? Да и не до того ему скоро станет: монголы вот-вот на юг повернут и по краю его владений пройдут, разоряя всё, что на пути окажется.
— Ну, да. Ну, да. А потом — поход Черниговского князя на Смоленск после смерти тамошнего правителя. Только людей переводят, ироды, вместо того, чтобы силы против Батыя копить! Вот только, Андрей Иванович, куда нам продукцию девать, если мы взбрыкнём? Война войной, а экономика экономикой.
2
— Держись, братан. Немного уже осталось.
Евпатий только молча поглядел на Крафта, пытающегося его морально поддержать. Плохо ему. Очень плохо. От огромной стрелы осадного станкового арбалета, насквозь пробившей воина, стоявшего впереди боярина, не защитила ни кольчуга, ни бронежилет, который заставил Коловрата надеть Алексей. Не свой, погибшего днём раньше Михи Артиста, тоже отправившегося с «бригадиром» в качестве подмоги «партизанам». Спасло лишь то, что стрела всё-таки успела потерять убойную силу и вонзилась в грудь русской легенды всего сантиметров на семь, переломав пару рёбер. Да вот только перевязку впопыхах сделали кое-как, и боярин потерял много крови.
Два дня стоянки под разорённой Коломной, где после схватки с личной охраной Кадан-хана пришлось схоронить почти четверть дружины, дали и пополнение. Невеликое, всего-то до сотни сабель, но, как любил повторять Полуницын, «на безрыбье и сам раком встанешь». Схоронить почти четверть и оставить на излечение в окрестных деревеньках почти столько же. Серьёзные потери, очень серьёзные. Но всё равно намного меньшие, чем понесли враги.
Нет, Коловрат не рванулся вслед основным силам Батыя, ушедшим на Владимир. Пошёл к Москве — «щипать» тех, кто оказался небоеспособен после штурма будущей столицы России, давшегося оккупантам тоже нелегко. Если судить по времени осады. А потом в сторону Ярославля. Пошёл и не пожалел, поскольку по пути дружина порубила не менее трёх сотен врагов. Кого из числа оставленных на лечение в русских деревеньках, кого из охраны русских пленников, а кого из числа фуражиров и грабителей.
Но вести всё равно доходили тревожные. И дело даже не в захвате владимиро-суздальских городов, которые, как знал Алексей, всё равно будут взяты и разорены. Батыя взбесила гибель Кадана, и он направил на поиски дружины Коловрата две тысячи отборного войска из окружения самого отмороженного чингизида, хана Бури, в известной истории умудрившего «загрызться» по поводу главенства над войсками с самим Бату-ханом. Тем более, Кадан и Бури совместно командовали войсками, разорявшими западную часть Рязанского княжества, было Бури-хану за кого мстить «коловратовцам». И теперь эта орава широкой облавой пыталась нащупать «прищемивших хвост» монголам «партизанам».
Сложно сказать, как удалось это сделать степнякам. Может, вышли на следы большой группы воинов (такие никак не «заметёшь»), может, перехватили раненых, отправленных после боя «в тыл», а может, допросили крестьян из тех деревень, по которым проходила дружина. Но авангарды войска Бури-хана нагнали её неподалёку от реки Яхрома по дороге от Москвы к Дмитрову.
Пока бились с тремя сотнями, нагнавшими отряд с юга, примчался посыльный из охранения с докладом о том, что до полутысячи конных на подходе со стороны Дмитрова. А поскольку рубка только закончилась, пришлось снова выстраиваться в оборонительный порядок и встречать лихую конную атаку степняков, решивших смять русичей, не успевших окончательно изготовиться к новому бою.
Вот только атаковала вовсе не тяжёлая панцирная конница, а лёгкая, вооружённая лишь луками да саблями и защищённая кожаными панцирями да стёганными халатами. Хотя, честно говоря, эта одёжка на основе обыкновенной ваты, именуемая тегиляями, тоже довольно неплохо держит сабельный удар, пусть и фактически бесполезна против бронебойной стрелы.
Рубились около часа, гоняя и без того уставших коней по сугробам. И дождались новой вести об ещё одном отряде, движущемся с юга. А уж встречать его на окончательно заморенных лошадях, значит, однозначно обречь себя на поражение.
Пришлось отходить на юго-восток, за реку, над которой на высоком холме торчал частокол то ли брошенного, то ли разорённого поселения. Хорошо, хоть этот тын, торчащий на вершине, имеющей название Баран-гора, не сгорел.
Пока полтысячи уцелевших в бою воинов укрепляли пролом на месте ворот городища, именуемого Вышгородом, за речушкой Комариха, где полдня кипел бой, зверствовали татары, вырезая раненых, которых не удалось забрать с собой. У Крафта в глазах темнело от ненависти и желания расстрелять каждого, кто этим занимался. Расстояние плёвое, не больше полукилометра, и даже близящиеся сумерки не помеха. Но… Полсотни патронов к СКС, оставшихся в запасе, не то количество, с которым можно реализовать такое желание.
По-хорошему бы, едва стемнеет, сняться и уйти через лес на восток или юго-восток по гребню кряжа. Вот только на измученных конях далеко не уйти. Так что пришлось ждать утра, глядя на костры, горящие под Баран-горой за Комарихой и Яхромой.
Наутро состоялась попытка первого штурма. С двух сторон, с севера и запада. Но стрел у дружинников было достаточно, а склоны Баран-горы крутыми, и попытка захлебнулась. Через деревушки, расположенные к северу, ордынцы уже проходили по пути к Дмитрову и Владимиру, так что населения там почти не оказалось, гнать впереди себя с лестницами некого. Пришлось им, прячась за деревьями, обстреливать защитников навесным огнём. Дело долгое, нудное, но, тем не менее, приносящее результаты. Так, собственно, и погиб Артист, получивший стрелу на излёте в район сонной артерии. Последний из товарищей Крафта, ушедших вместе с ним воевать в дружине Коловрата: Сене Груздю прострелили ногу, задев кость, ещё под Ольговом, и он уехал в Серую крепость на санях.
Хуже было то, что часть татар теперь торчала и юго-восточнее укрепления, мешая отходу. Если прорываться, то сначала придётся вырезать их, а там к ним и подмога подоспеет.
К вечеру — новый штурм, тоже отбитый, но увеличивший счёт раненых и погибших дружинников. А к утру ордынцы доставили те самые арбалеты с двухметровыми стрелами-жердями, при попадании не только раскалывающими надвое колья частокола, но и разящими человека, прячущегося за ними.
Посмотреть на работу «артиллерии» явился какой-то шибко большой монгольский начальник, на которого Полуницын не пожалел патрона. Как бы не сам хан Бури, судя по толпе прихлебателей вокруг него. Правда, задубевшие руки чуть подвели, и пуля из винтовки ударила монгола не в грудь, а в плечо. Зато, пока вокруг него суетились, унося подальше, добил по тем самым прихлебателям остатки магазина.
После этого татары полезли на штурм всей толпой, не считаясь с потерями. Отбиться отбились, вот только в рубке, завязавшейся уже внутри частокола, уцелело всего-то сорок девять человек, из которых не получили раны то ли трое, то ли четверо. Там, в этой схватке, и закончились патроны к «Глоку» и почти закончились автоматные, используемые в СКС. А сразу после этого и прилетела та самая стрела, убившая одного из товарищей и тяжело ранившая Евпатия.
Потери, понесённые ордынцами, были тоже огромными. Но новый штурм даже имеющимися у них силами однозначно будет последним. Вот и объявили те дружинники, что не выдержат дальний путь верхом на коне: