бывшим пограничником Ефремом. Этакий тонкий намёк: ты, княже, не единственный, под чью руку мы можем уйти, если у нас не заладятся отношения с нынешним сюзереном. Евпатий ведь и не скрывал, что в Серой крепости он не навечно, как только полученная при её обороне рана подживёт, так и отправится вместе с дружиной в Рязань. А пока, по старой дружбе, часть её сопроводит слобожан во Владимирскую Землю.
Первое «многолюдье» попалось только в Коломне, очень памятной Алексею по тяжёлому бою с охраной Кадан-хана. И, нужно сказать, тут помнили и его, и Горыню, того самого воина, что привёз «грамотку» от Владимирского князя. Потому и расспрашивали, как да что было после их отъезда. Расспрашивали, дивились разгрому татар у Серой крепости, звали боярина Евпатия править восстанавливаемым городом, поскольку «перевелись князья, так пусть хоть воевода у нас будет».
— Не мне такое решать, — вздохнул Крафт. — Но боярину я ваши слова передам, когда вернусь в слободу.
А дальше пошли тем самым путём, которым двигалась дружина Коловрата — на разорённую Москву, потом к Дмитрову. По требованию Алексея, решившего побывать у окончательно сожжённого укрепления на Баран-горе, где произошёл её последний бой. Задержались, похоронили кости боевых товарищей, навеки оставшихся лежать на этой высоте: монголы просто бросили тела убитых врагов гнить среди руин. И лишь после этого повернули к Владимиру.
К стольному граду вышли через Юрьев-ПольскОй, от которого остались только часть обгоревших стен да разорённый внутри, но полностью сохранившийся снаружи белокаменный храм, украшенный рельефами с ликами животных, грифонов и святых. Ну, и очень незначительное число жителей, занимающихся восстановлением города, осталось. От них и узнали, что Ярослав Всеволодович развернул бурную деятельность по возрождению разрушенной столицы: со всей Владимирской Земли собирает плотников, чтобы срубить новый кремль над рекой Клязьмой вместо сожжённого татарами.
Начал, правда, «самый старший из русских князей», вовсе не со строительства города, а с набора дружины вместо утраченной его братом в сражениях под Коломной и на реке Сить: немного гридей он привёл из Киева, недостаточно для обороны своих владений. Эти новобранцы и встретили «посольство». С недоверием, поскольку пришло оно вовсе не той дорогой, по которой должно было идти с Дона. Но разобрались, услышав, что «заместитель главного посла» воевал вместе с уже ставшим известным во Владимире боярином Евпатием на Баран-горе.
Немолод князь, сорок восемь лет ему, но крепок и умён. Потому и принял незнатных послов без спеси: о Серой слободе наслышан изрядно, а на днях ещё и вести с юго-запада получил, что под нею было наголову разбито тридцатитысячное татарское войско. Неслыханное по нынешним временам дело! Вон, брат Георгий не сумел устоять с войском и равной по численности татарской силе.
— Хитростью побили али силой силу переломили?
— И тем, княже, и другим. Сперва два приступа отразили, положив да поранив немало татар, а потом по ним половцы хана Котяна ударили, с коими мы заранее сговорились, — признался Нестеров.
Пришлось рассказывать о том, как всё было. Начиная с визита в Серую крепость мурзы Сарыбаша, с которым ещё зимой и договорились о плане разгрома оккупантов.
— Нехорошо получилось, что за спиной Юрия Святославича с половцами сговорились, да только не хотел он и слушать про то, что татары тронут его земли. Вот и пришлось с чужаками договариваться, раз собственный князь остался глух к нашим предостережениям. Ему, видите ли, Михаил Всеволодович велел верить, что татарские послы обещали не трогать черниговских владений.
— Татарские послы? — удивился владетель Владимира. — А точно они были у Михаила?
— Были, княже. Сам Юрий Святославич о том нашему предводителю, боярину Андрею, поведал. Потому Михаил Всеволодович никакой помощи Рязани и не дал.
Вряд ли такое известие было новостью для Ярослава. «Видимо, проверяет, насколько мы осведомлены о делишках князей», — подумал Чекист, уловив некую мимолётную неискренность в поведении хозяина. Вот только после разгрома Владимирской Земли смотрится такой поступок его союзника не как мелкая интрига, а совсем по-другому. К тому же, до князя могли слухи доходить, а отсылка к словам черниговского вассала — это куда более серьёзная «улика», чем сплетни. Потому Ярослав Всеволодович и «замял тему», быстренько свернув разговор к переселению слобожан в свои владения.
— Ежели ваш боярин тебя и твоих людей ко мне послал, значит, не против он уйти вместе со всеми вашими людишками под мою руку? Или какие-то другие задумки у вас, слобожан, имеются? Когда можно будет ждать вас во Владимире?
Дело Великий Князь замыслил не очень благородное, по сути, украсть у союзника очень ценный ресурс, потому и беседовал с послом с глазу на глаз. Но союз союзом, а своя рубашка ближе к телу, и ежели не понимает Михаил Всеволодович, что за богатство у него в руках находится, то почему бы не прибрать это богатство к своим рукам? Вот только что-то кочевряжится этот посол.
— Не всё так просто, княже, с нашим переездом в твои владения. Людей перевезти — четверть дела. Три четверти — перевезти то, без чего они тебе пользу принести не смогут.
— Наслышан я про ваши запасы доброго железа. Неужто ты думаешь, что Владимирская Земля оскудела настолько, что у неё не найдётся людей их сюда доставить? Или вы собираетесь каменные стены да дома свои разбирать?
— И не в запасах железа дело, — вздохнул Михаил. — Дома и на новом месте срубить несложно, а стены наши, хоть и стали бы подспорьем в укреплении Владимира, уж точно не перевезти.
Пришлось рассказывать хозяину о том, каким невиданным способом обрабатывается железо в Серой крепости. Про механический молот, кующий копья да мечи, про пилораму, распускающую брёвна на доски, про печи, выжигающие уголь и известь, про механизмы, пашущие землю и сеющие зерно, которые встанут без топлива.
— Не на один год такой переезд затянется. Ох, не на один! А тут, как ты нам отписал, ещё и недруга нашего Михаил Вячеславович нам шлёт.
И надо же такому случиться, прервали их разговор вестью о том, что из Смоленска гонец со срочной вестью примчался.
Что за весть? Да кто ж его ведает? Только сразу же недосуг стало Ярославу Всеволодовичу. Хотя, конечно, Нестеров, знающий летописную историю, заподозрил, что преставился Святослав Мстиславович Смоленский, а вместо него сел на стол брат Всеволод Мстиславович, доселе правивший в Герсике на Двине.
36
Тяжело дались Алексею Валаху все эти путешествия: сначала в Чернигов, из него в Киев, потом обратный путь до Курска. А после недолгой передышки в Курске — ещё и на самую окраину княжества, к ненавистной Серой слободе. И чем ближе он к ней подъезжал, тем больше в нём копилось уверенности в том, что, взяв в ней власть, не оставит он и камня на камне от этого поселения. За всё отомстит! И за унижение сына, и за разлад с курским князем, случившимся из-за упрямости здешнего наместника, и за полученное увечье, и за мучения, пережитые в дальнем путешествии. Сам, не дожидаясь княжеского суда, будет пытать боярина Андрея и его подопечных. Так пытать, чтобы ни один живым до Курска не дошёл. Прочих же в холопов обратит, как пленных мятежников, взбунтовавшихся против воли Великого Князя Михаила Всеволодовича.
Но главное — отомстит за недобрую славу, которой он теперь пользовался в весях и сёлах, через кои проезжал возглавляемый им караван. Докладывали дружинники и боевые холопы, что за глаза, шепотком, величают здесь Валаха «Алёшкой-татем». И ни от кого иного, кроме слобожан, такое прозвище пойти не могло.
Караван тянется медленно: телеги да пешие работники сильно снижают скорость передвижения. Потому и весть о нём бежит, опережая путников. И повсюду, где они ни появятся — кривые взгляды и шепотки за спиной: мол, мстить слобожанам Алёшка-тать отправился. И сожаление: не будут больше купцы проезжие торговать добрым слобожанским железом, всё жадный тать к рукам приберёт.
Это бесило больше всего: меньше года назад его дружину воспринимали как защитников, княжьих людей. А теперь — только как воров-разбойников. И сочувствуют не боярину, пострадавшему за честь великокняжескую, а каким-то самозванцам. Правда, удачливым, если слушать байки про разгром татар.
По дороге к Серой слободе от татар эти веси да сёла почти не пострадали. Так, пропали некоторые мужички, случайно оказавшиеся на пути степняков, быстро движущихся на полдень, на половцев. Знали о том, чьими они жертвами стали, наткнувшись на следы огромного конного войска. Знали, но не боялись: войско прошло и сгинуло под Серой, о чём уже не раз сказывали гонцы, едущие из крепости Оскол в Курск. Потому и двигались без опаски как сами смерды, так и люди боярина.
— Ты, Путята, примечай, где нас не любят, — шипел сыну боярин. — С тех выход зимой будешь драть в три шкуры. За язык их длинный.
— Примечаю, тятя, — не менее отца злобствовал откупщик, у которого свои счёты к слободе.
Самыми тяжёлыми для бывшего княжьего дружинника оказались последние дни пути. По тем местам, где из-за близости Дикого Поля опасаются люди селиться. Вот и приходилось не в избах на ночлег становиться, а средь чистого поля. Даже в богатом шатре спать приходится не на кровати, а на брошенных наземь конских попонах, с которых ему вставать тяжко. Думал уже прогнать ночью какого-нибудь возницу с телеги, чтобы облегчить свою участь, да честь боярская не позволяет пренебрегать шатром. «Ничего, в слободе лучше будет. Сказывают, там дома громадные, а кровати удобные. И даже по нужде во двор выходить не нужно», — мечтал Алексей.
И вот с опушки леса вдалеке стали видны серые стены. Значит, и нелёгкому для калеки пути скоро конец. И злоба, взлелеянная за полгода, выплеснется на недругов.
Вот только, едва длинная вереница людей и телег вытянулась из леса, самые глазастые заметили, что ворота как посада, так и самой крепости, закрылись за вбежавшими в них последними людишками, ковырявшимися до того в огородах, разбитых у посадского частокола и серой стены. В общем-то, естественная реакция обитателей селения, расположенного на самой окраине «обитаемых земель», на появление незнакомых вооружённых людей. Вот только Валах и в этом нашёл негатив: недобро встречают здешние людишки посланника самого Великого Князя Киевского и Черниговского!