Под предлогом увеличения каравана Андрон при содействии тысяцкого нанял пятерых новиков, по той или иной причине забракованных в княжескую дружину. Не окончательно забракованных, а, как бы это выразиться, «не прошедших конкурс на освободившиеся вакансии», но «оставшихся в горячем резерве кандидатов». Пусть на жизнь заработают, пока поход на Литву не начался, во время которого вакансии живо образуются. Ну, и кожемяку с семьёй, разорившегося из-за болезни, удалось сманить в Слободу. Специалисты-ремесленники очень нужны её обитателям. Тем более, скоро с обувью возникнут проблемы, так не ходить же людям из ХХ века в лаптях.
Выехали, как и положено, с утра, чтобы к концу февральского дня поспеть в намеченный деревенский постоялый двор, пока есть возможность переночевать в тепле. Это позже, когда доберутся до диких мест, придётся под открытым небом к кострам по ночам жаться да в шкуры в санях кутаться. Тем более — февраль, это не май, снега ещё навалом, а по ночам морозчики очень даже могут «прижимать». Благо, хоть ручьи да колодцы в лесостепи искать не надо, как летом: снега в котёл набил, и через четверть часа тебе вода готова хоть для питья, хоть для приготовления горячей пищи.
В укреплённом поселении Ратское, что на реке Рать, повернули на юго-восток, на дорогу, ведущую в направлении пограничной крепостцы Оскол. Дорога та ведёт через водораздел, с которого берут начало притоки рек, впадающих и в Днепр, и в Дон. Видно, так её прокладывали, чтобы переправиться можно было, не особо изыскивая броды. Там, в Ратском, узнали новость, что в Ельце объявились некие вои, бившиеся в Рязанских землях с татарами и «дюже много татаровей посекли, да сами почти все пали».
— Не про Евпатиеву ли дружину это? — задался вопросом Андрей, поведавший о весточке историку.
— Трудно сказать, — пожал тот плечами. — О Коловрате нам известно только потому, что легенда о нём в летописи попала. Не исключено, что и другие такие «партизаны» существовали, так и оставшиеся безвестными. Вы, Андрей Иванович, много партизан войны 1812 года знаете? У нас только про Дениса Давыдова знают да про Василису Кожину. Про первого потому, что сам литературными трудами баловался, а про вторую — из-за того, что женщина. А ведь немало подобных существовало: весь народ на борьбу с «двунадесятью языками» тогда поднялся.
Близ пересечения Оскольской дороги со шляхом, идущим с юга, заночевали в неукреплённом селе ещё раз. Дальше — ещё одно сельцо, где от пути из Оскола ответвляется торговый шлях на Ливны и дальше, в Залесскую Окраину. За ним — уже как раз те самые дикие места, где ночевать придётся под открытым небом. В общем-то, и здесь уже не самая обитаемая часть Курского княжества.
Именно поэтому полной неожиданностью для обоза стало то, что вдруг в воздухе засвистели стрелы, а из перелеска, отстоящего от дороги всего-то на сотню шагов, выскочило два десятка всадников с саблями и прямыми мечами наголо. Самое удивительное, что не в монгольских и даже не в половецких доспехах, а в типично русских.
Фрагмент 5
7
— Ну, теперь, братаны, вы точно на поправку пойдёте, — дал слово Крафт после того, как всех, прибывших с ним дружинников «обслужил» доктор.
Перевязал, почистил раны, пересыпал их какими-то порошками, а самое главное — поменял повязки «условно стерильными». А что делать, если стерильные бинты давно закончились, и теперь в качестве перевязочных материалов используются уже бывшие в употреблении, но прошедшие высокотемпературную обработку в автоклаве? Остаётся только называть такие «условно стерильными».
Лёха вообще сам на себя не похож, оптимизм из него так и хлещет, лыба до ушей. И не только из-за того, что наконец-то домой вернулся. Сына, сына ему Лена родила! Еле на ногах стоит, а показала ему в окошко сморщенное, красно личико спящего крохотули. А самое главное, прижавшись лбом к оконному стеклу, пробормотала то, чего от неё хотел услышать Полуницын. Пусть и понял он сказанное только по артикуляции губ:
— Лёшенька, прости меня, пожалуйста.
— Прощаю! — заорал он, едва не на пол-посёлка. — Ленка, я тебя прощаю за всё! Спасибо за сына, любимая ты моя!
От предложения «обмыть» ребёнка, с которым к нему подкатил Борода, Крафт отказался наотрез.
— Боюсь, Юрка, что меня от этого так понесёт, что не один год мне такое будут поминать. Да и устал я так, что тебе и не снилось. Нет, вот братанов на постой определю, и домой. Отлёживаться.
— Ага, обрадовался! Щас, позволят тебе Серый с Чекистом бездельничать. Я уже слышал, как они планировали от тебя подробные отчёты получить. А потом ещё Историк из Курска заявится, у которого мечта всей жизни — составит новое описание подвигов Коловрата.
А вот и не успели два капитана застать Полуницына в их с Леной квартире. Тот, едва рассвело, уже торчал под окошком медсанчасти, разговаривал с женой, которую на три дня оставили под присмотром «медицины». А потом умчался выяснять, как дела у боярина и его воинов. С которыми и явился на завтрак в «ресторан», где и нарвался на Беспалых с Нестеровым.
Рассказ о подвигах затянулся часа на три. С нанесением на карту деревушек, названий городков, пунктиров дорог. Михаил делал какие-то пометки в блокноте, пока Алексей рассказывал о местности и людях, с которыми доводилось иметь дела. Сергея интересовала проходимость дорог для транспорта.
— А хрен его знает, каково там летом. Зимой, сам же знаешь, всё под снегом, а лужи, болота и речки замёрзшие.
— Как оцениваешь людей, что остались у Коловрата? — задал вопрос эфэскашник.
— Так себе, — махнул рукой Крафт. — В сравнении с теми, кто с нами отсюда уходил. Сам же знаешь: из тех только двое вернулись. Ну, не считая тех, кого раньше сюда с ранениями отправили. Нет больше у Евпатия дружины, все опытные полегли либо под Коломной, либо в Вышгороде и под ним. Заново людей надо набирать и учить.
— А он за это возьмётся? Не растратил запал?
— Думаю, здоровье восстановит, окрепнет, и снова в драку полезет. Стальной мужик! Жаль, сложно ему одному будет тянуть такую ношу, как новая дружина.
— Ничего, у него помощник будет неплохой. Воронежского сотника Ефрема помнишь?
— Как не помнить? Да только мы его под Коломной едва живого оставили. Вряд ли выжил.
— Ещё как выжил! Сегодня с утра у Посада объявился с шестью бойцами. Среди которых и мой «крестник», — захохотал десантник.
— Это какой ещё? — не понял Крафт.
— Дружинник Донковского князя Артюшка. Тот, что собирался Авдотью нашего Толика Жилина отобрать. Ранен был под Воронежем, в лесах скитался, да наткнулся на Ефрема. Тот Артемия еле уговорил идти к нам. Мол, если к замужней лезть не будешь, никто тебя не тронет, как воина, пролившего кровь, защищая родную землю. Ну, а что тому оставалось? Либо одному где-то в лесах прозябать, либо к ратному делу вернуться под водительством Ефрема. Ну, а теперь и ещё более славного боярина Евпатия.
Честно говоря, сам Сергей от такого приобретения, как Артемий, не был в восторге, помня его гонор. Правда, поглядев на того, пришёл к выводу, что парень после ранения несколько поменялся. Не зря же говорят, что пуля, даже попав в задницу, очень много переворачивает в человеческой голове. Главное, что воевать может, беспомощным калекой не остался. Вряд ли к тому времени, когда орда потянется в родные степи, у Коловрата появится хотя бы пара сотен воинов, чтобы возобновить партизанщину. А вот лишние руки с саблями да луками очень пригодятся при обороне Посада слободы, самой ненадёжно защищённой её части.
Пожалуй, одной из причин, по которой бывший донковский дружинник вёл себя скромно, было то, что на фоне других евпатиевых соратников он выглядел довольно блёкло. Тот же Ефрем, помимо обороны Воронежа, прошёл через десятки схваток, добравшись от Серой крепости до Рязани, а потом и до Коломны. Как и многие другие, пусть и не проделавшие такого славного пути, но не отсиживавшиеся в лесу с самого начала зимы. Вот и приходилось вовсе не «пальцы гнуть», хвастаясь собственными подвигами, а слушать рассказы новых знакомцев. Ну, а уж сравнивать себя с самим боярином Евпатием, пусть и выглядящим очень болезненным, когда он пришёл в Посад, чтобы поприветствовать Ефрема, даже этому самовлюблённому парню в голову не взбрело.
Совершенно неожиданным для Беспалых и Кости Зильберштейна, оставшегося за «наместника», стало явление в Серую крепость их старого знакомца Полкана. Пограничник привёз вести, заинтересовавшие капитана. Несмотря на зиму, на границе Дикого Поля и курских земель появились половецкие разъезды. Причём, в крепость Оскол явился один из приближённых к хану Котяну мурз, предупредивший пограничников, что эти разъезды «не по их душу». Из каких-то собственных источников кипчакам стало известно, что с Руси часть монгольской армии будет возвращаться в степи по донскому Правобережью, чтобы разграбить кочевья давних недругов. Вот Котян и выслал мурзу с просьбой к пограничной страже северных соседей, чтобы те не препятствовали дальней разведке выслеживать перемещение войска монголов.
— Может статься, и у ваших стен те половцы объявятся. Мурза Сарыбаш божился, что тем разъездам строго-настрого велено не озоровать, с урусами не задираться. Вот я и подумал, что мимо вас те татары никак не пройдут.
Сарыбаш, значит. Желтоголовый по-тюркски. Ну, явно у мурзы в предках какая-то русская барышня была, если он рыжеволосым уродился.
— Знаем мы про то, — грустно усмехнулся капитан. — И встречу готовим такую, что Каир-хану только в страшном сне снилась. Помощи от Оскола не просим: там такая силища явится, что толку не будет, даже если все из вашего городка сюда придут.
— А вот с мурзой переговорить можно было бы, — вдруг оживился Нестеров. — Сможешь ты, Полкан, сделать так, чтобы тот Сарыбаш к нам в гости приехал?
— Смогу, наверное, — подумав, кивнул пограничный воевода. — Мурза не в южные кочевья от нас подался, а к тем воинам, которых Котян в дозоры послал. Мы какой-нибудь их дозор найдём, а половцы уже Сарыбаша отыщут. Сколько дней на то понадобится, я не ведаю, но долго ждать не придётся.