– Нет, вплавь.
– Петруня, лед только что сошел.
– Не, это не страшно, можно жиром натереться. Я другого боюсь, надо как-то сделать, чтобы не намокло раньше времени.
Я категорически отказалась разговаривать на эту тему, Вятич тоже. Согласиться на авантюру означало поставить не просто под угрозу жизнь парня, но и подвергнуть его риску быть заживо сожженным. Пару дней он ходил чем-то озабоченный, потом снова подошел ко мне:
– Придумал.
– Что придумал?
– Вот как промаслил тряпицу, воду совсем не пропускает, хоть в ней вместо ведер носи!
– Ну и что?
– Я в нее горшок заверну, перевяжу хорошо и поплыву.
Неподалеку оказался Вятич, потому я заорала:
– Ты только на него посмотри! Собирается плыть и сжигать осадную машину!
Еще через день настырному парню удалось нас убедить.
– Ты, Никола, не бойся, меня и с камнем на шее не враз утопишь, я свое тонул, теперь, точно сухая деревяшка, выплываю.
Я не этого боялась, я боялась, что он намочит содержимое горшка и сгорит заживо, а еще того, что купаться в ледяной воде дольше пяти минут не полезно никому. Моржи и то подолгу в проруби не сидят.
И все-таки ночью мы помогли парню натереться внутренним бараньим салом, ради этого не пожалев последнего в городе барана. Горшок был старательно обернут промасленной тканью, перевязан сверху, правда, так, чтобы эти завязки легко было снять.
Я вздыхала, на парня холодно даже смотреть. Но вздыхай не вздыхай, а он готов и легко скользнул через калитку к реке и вниз в воду. Все совершенно бесшумно. Сколько потом ни вглядывалась со стены в ту сторону, ничего не увидела и не услышала. Потянулись томительные минуты ожидания. Особенно высовываться нельзя, чтобы не привлечь внимание татар к Петруне, но и просто сидеть тоже невозможно, кажется, еще минута и я бы от напряжения просто забегала по стене, причем вертикально. У меня была идея отвлечь татар где-то в другом месте, но ее отверг Вятич:
– Они сейчас как пуганые вороны, каждого куста боятся. Стоит забеспокоиться в одном месте, забегают все.
Казалось, этой ночи не будет конца, лично мне уже хотелось, чтобы парень все бросил и уплыл куда-нибудь греться, черт с ними, с этими осадными машинами, подвинут ближе, закидаем горшками со стены.
И вдруг в стане татар крики, шум. Мы высунулись и увидели, как выскочивший на берег в чем мать родила Петруня мчится к уже собранной осадной машине. Он был голым, а потому белым, в ночи это точно смотрелось как нечто потустороннее, татары всего на миг растерялись, этого парню хватило, чтобы прицельно метнуть горшок. Одновременно раздался предсмертный крик Петруни, потому что выжить среди тысяч отменных, даже очень напуганных лучников невозможно, и треск занимающегося пламени. Горела одна из трех осадных машин, татары пытались тушить ее водой, только усугубляя положение, потому что нефть растекалась, захватывая огнем все большее пространство.
Но нас меньше всего интересовал пожар и куда больше гибель Петруни. Парень ценой своей жизни уничтожил одну из машин. Видно, поняв, что докинуть от берега просто не сможет, он пошел в атаку в полный рост, до смерти напугав своим видом дозорных. Кто мог появиться из ледяной воды среди ночи в голом виде? Только нечисть. Потому и выстрелили в него не сразу.
Нечисти боялись не только татары, но и мы тоже.
Проснувшись среди ночи, я некоторое время не могла понять, что не дает мне покоя. Привыкшая доверять интуиции, выбралась во двор, прислушалась к себе. На дворе спокойно, а на сердце нет. Пришлось идти дальше. Неужели татары что-то учинили под стенами, а наша охрана спит?!
И вдруг…
Я замерла. Женская фигура, посмеиваясь, скользнула к воротам и… она собирается открыть их?! Конечно, это даже не ворота, скорее калитка, раньше были шире, именно через них мы с Лушкой когда-то удирали из дома, потом в ожидании татар их заложили, оставив узкий проход боком всего для одного человека, и крепко-накрепко заперли. Открыть эти ворота – значит впустить кого-то внутрь. Но где войдет один, там и десяток, а десяток вполне способен впустить внутрь и сотню.
Что это, где охрана?! Я метнулась к калитке:
– Стой!
Женщина невольно обернулась и оскалилась. Стеша?! Неужели свихнулась от страха?
– Ты хочешь уйти из города?
– Я хочу открыть.
– Там враги, Стеша.
– Ваши враги.
В глазах насмешка, в руках большой нож, а у меня ничего. И она явно не собиралась отступать.
Я тихо попросила:
– Опусти нож и отойди от калитки. Я никому не скажу, что ты пыталась сделать, но утром ты уйдешь из города. Слышишь, Стеша?
Та замотала головой:
– Нет.
– Что нет?
Я уже понимала, что она не отступит, а разговор теперь вела только чтобы оттянуть время, сама приближаясь к ней. Я должна подскочить раньше, чем она возьмется за цепь, чтобы опустить тяжелый груз, запирающий калитку. Кто знает, сколько татар там снаружи?
Стеша выставила вперед нож, второй рукой берясь за ту самую цепь. Сейчас она скинет петлю с крюка – и противовес сам откроет калитку… Я метнулась вперед – прежде всего повисая на цепи, чтобы та не смогла соскочить с крюка, а ногами со всей силы ударила Стешу в лицо. Защищаясь от моей ноги, она все же успела полоснуть ножом и снова бросилась ко мне. Но я уже соскочила с противовеса и приняла боевую стойку, невзирая на хлещущую кровь и сильную боль в ноге.
– На помощь!
Кричать было излишне, со всех сторон, привлеченные шумом, уже бежали дружинники.
– Брось нож.
Она лишь мотала головой. Ну что за дура!
– Стеша, брось нож.
Краем глаза я заметила, что в руках у подбежавшего дружинника лук, а мне женщина была нужна живой, надо же узнать, почему она решила открыть калитку.
– Не стрелять! Брать живой!
– Так я тебе и далась.
– Ну, попробуй, – пригласила я совершенно спокойным голосом. И-и… милая, я за последний месяц столько повидала, что одна ты со своим ножом мне уже не страшна… Хорошо, что не расслабилась. Кто мог ожидать от тихой спокойной Стеши умений бывалого воина и недюжинной силы? То есть силу-то ожидать было можно, а вот такого владения ножом… Она решила отдать свою жизнь подороже, вернее, взять за нее мою.
Страшно мешала боль в ноге, потому затягивать было нельзя, я ослабею и не смогу ее скрутить. Под раненой ногой оказалась какая-то деревяха. Голова работала со скоростью приличного процессора. Наклониться и поднять? Но раньше, чем распрямлюсь, она убьет меня. Решение пришло неожиданно, я поддела эту деревяшку ногой и со всей силы толкнула ее под ноги Стеше. Мгновения, на которое Стеша вынуждена была отвлечься на удар по ноге, мне хватило, чтобы хорошим приемчиком выбить нож из ее рук. В следующий миг я уже свалила женщину на землю и уселась сверху.
Прибежали дружинники с факелами, Стешу связали, хотели увести, но я распорядилась посадить в стороне.
Надо было посмотреть, что с охраной. Двое парней лежали в кустах около калитки с перерезанным горлом.
– Твоя работа?
– Данилина! – вдруг вскинула голову женщина.
– Что?! – это уже примчавшийся из дома Вятич.
– А-а… испугались?! А Данила уже другие ворота открывает!
– Лжешь! – вцепилась в ее рубаху я, а сотник закричал на всю крепость:
– Тревога! Следить за воротами! Данилу ко мне!
Теперь на площадь, где в доброе время шумел торг, собрался чуть не весь Козельск.
Привели Данилу. Он крутил головой, пытаясь понять, что происходит.
– Где ты был?
– Со всеми в воинской избе.
– А эта где? – Вятич ткнул в сторону связанной Стеши.
– Дома.
– Где нашли Данилу?
– Так… в избе вместе со всеми…
– Чего же ты, гадина, на мужа наговариваешь?
– Что случилось? – не выдержал бедолага. – Что ты сделала?
Стеша плюнула в сторону Данилы:
– Уйди, постылый! Как ты мне опротивел!
На Данилу было больно смотреть. Видно, и Вятичу тоже, он распорядился отвести крепко-накрепко связанную Стешу к нам на двор, а охрану ворот усилить и внимательно смотреть со стены, не полезут ли татары в неурочный час.
Меня не держали ноги, все же рана сильно кровила. Это заметил Вятич, наклонился:
– Что, ранена?
– Да, у нее был нож.
– Дай посмотрю.
Он, как всегда, ловко обработал рану, пока один из дружинников светил, потом поинтересовался:
– Идти сможешь или отнесу?
– Смогу…
Но я переоценила свои силы, наступить на ногу оказалось невозможно. Я пыталась скакать на одной, но Вятич вдруг подхватил меня на руки и понес к нам на двор.
В таком виде нас и увидел Андрей:
– Э, сотник, ты чего делаешь-то?
– Настю несу, не видишь?
– Да это-то я как раз вижу…
Вятич посадил меня на крыльцо и устало вздохнул:
– Дурак ты, Андрей, хоть и боярский сын. Настя мне давно сестрой стала. Лучше бы спросил, где и как ей ногу поранили.
– Поранили? – взвизгнула появившаяся на крыльце Лушка. Сестрица подскочила ко мне. – Настя, тебя ранили? Кто?!
– Стеша.
– Почему?
– А это ты у нее и спроси. Вон стоит.
Лушка метнулась к Стеше, но ее вдруг остановил крик Вятича:
– Стой! Назад!
– Ты чего?
– Не подходи к ней. Сначала я.
Лушка отступила, остальные тоже. Вокруг Стеши осталось пустое пространство. Дальше мы наблюдали завораживающе страшную картину. Вятич стал произносить какие-то слова, то вытягивая руку вперед, то опуская ее вниз, его кисть то раскрывалась, словно захватывая что-то, то поворачивалась ребром. Стешу начало откровенно корежить. И тут… каким усилием она сумела освободиться от нехилых пут, навязанных нами, не знаю, только колдовскими, но ее руки вытянулись в сторону Вятича и ответными словами.
Несколько мгновений от ужаса я не могла пошевелиться, потому что эта тварь явно пересиливала сотника. Потом сработала многодневная привычка, просто выхватила у стоявшего рядом дружинника из-за пояса нож и метнула в эту гадину! Охнув, она просела, Вятич выпрямился и что-то резко прокричал. Первым пришел в себя Трофим, он уже протягивал сотнику большой кол, видно, осиновый. Вятич всадил острие в дергающееся тело женщины и… рука сама потянулась перекреститься, потому что тело Стеши стало таять на глазах! Вернее, оно превращалось в черную массу, словно утекавшую в землю.