ышки, а капельки запекшейся крови. Бежали мы оттуда, оказав скорую-скорую медицинскую помощь, с выпучеными глазами. Чесалась я до конца суток. Куртку на обработку отдала. А сдавая смену, в сумке с аппаратом ЭКГ— клоп. Зато «бахи-и-илы наденьте!»
Знаете, я буду искренен.
Не могу я так больше. Не могу. Хочу быть живым человеком. Хочу избавиться от внутреннего опустошения. Хочу залечить измученное тоской сердце, наконец. Будто себя потерял. Таскаю тело свое по улицам, на работу, с работы. А душу мою словно кто-то украл…
Сижу сейчас на работе в офисе за монитором. Обеденный перерыв, стук клавиатуры. На улице жара, в кабинете кондиционер. Вот и сообщение пришло о поступлении денежных средств на банковскую карту. Что ж, даже более чем достойно заработал. Но в последнее время мне просто невыносимо стало.
Прошло больше двух лет с того момента, как я оставил работу фельдшером скорой, отработав в ней нимного-нимало семь лет. Выгорел, сломался, возненавидел себя за потерянное время и за столь бесславный конец. Столько боли тогда было, гнева, ненависти, нервных срывов. Начал много пить после всей этой чертовщины.
И вот в один из дней за бокалом крепкого алкоголя, перечитывая в социальных сетях истории от «скоропомощников», вдруг неожиданно поймал себя на мысли: «Я стал пить много не в период работы на скорой, а уже без нее. без… нее…» И я не чувствую себя настоящим живым человеком ныне.
А что же тогда делает нас живыми? Деньги? Уютный кабинет и комфортные условия труда? Почет и уважение в обществе? Достойная зарплата? Нет! Не это. Людьми нас делают только настоящие чувства, эмоции.
Знаете, когда я работал на скорой, то это были настоящие чувства, яркие эмоции. Если смеялся, то громко, запрокинув голову вверх. Если был в гневе, то крушил все, что попадалось на пути. Если жалость, то до слез. Если любовь, то на всю жизнь.
А сейчас я офисный планктон. Растворился в бумажной волоките. И некоторые люди, которые меня сейчас окружают, тоже не кажутся мне настоящими, живыми. И я понимаю, что становлюсь похожим на них. Нет, не хочу. Не хочу быть таким. Ведь я совсем не такой, я знаю. Я всегда выступал на защиту своих коллег-медиков, когда кто-то на нынешней работе начинал беспочвенно их в чем-то обвинять. Однажды в зашедшем споре о «нехороших» врачах, не найдя больше достойных обвинительных аргументов, один «товарищ» сказал мне:
– А ты, я гляжу, такой же гондон, как и они!
На что я посмотрел на него и ответил ему прямо, с внезапно возникшим комом в горле:
– Да, такой же, как они! И не такая сука, как ты…
Это явилось переломным моментом, как оказалось. Скорая не оставляла меня ни на день, в мыслях, в переживаниях. И уже невозможно было быть по ту сторону от нее…
Недавно моя жена, понимая и видя мои тоску и переживания, обняла меня и сказала:
– Хватит себя мучить! Себя и меня.
Наплюй на деньги, возвращайся туда, где действительно твое…
Это слова человека, который по-настоящему любит. Слова настоящего живого человека. Ведь она тоже фельдшер скорой и знает, каково это, оставить эту работу. Потому что сама уходила, но вернулась. А ведь я был против ее возвращения, в глубине души понимая, что, подпитываемый ее рассказами и «скоропомощными» историями, я сам могу сорваться и вернуться. Словно наркоман, не коловшийся несколько лет, но услышав лязганье иглы о железный лоток, побежавший за дозой. Я услышал свое лязганье.
Да, я фельдшер Скорой Помощи. Я болен медициной. Но нет ничего более настоящего для меня, чем заветные шесть огней над головой: солнца, луны и четырех проблесковых маячков. И нет ничего более живого, чем делать все возможное, чтобы кто-то жил дальше.
Вчера написал заявление на увольнение. Плевать на деньги и светлый кабинет с кондиционером и компьютером. Я просто хочу быть живым человеком. Тем, кто я есть на самом деле, а не кем хотел казаться…
В приснопамятном 2005 году поставили мне на бригаду интерна, назовем его Иван Ивановичем. Получив бойца, говорю ему, что, дескать, вы старший на бригаде, а я – санитар, масть приходящая, сижу, титульную часть в карточках заполняю. Дают по рации: «Ж, 27, боль в груди». Приезжаем – отличный мастит двух недель отроду, 38,8, железы красные, налитые.
– Ваше мнение, коллега, – спрашиваю интерна.
Боец с умным видом поправляет очки на носу:
– Ну… Надо отсасывать…
Имея в виду, что надо кого-то гнать в аптеку за молокоотсосом и трудиться оператором доения.
Мадам не теряется, кривясь от болей, выдает:
– Пацаны! У всех троих отсосу, только сделайте что-нибудь!
Моя коллега в далекие 70-е годы работала медсестрой в одной из воинских частей под Ленинградом.
И одним теплым летним деньком солдатики занемогли – понос разобрал по самые уши. Было велено у каждого собрать кал на анализ. Естественно, что такое количество баночек (около 100) не нашлось, поэтому в ход пошли спичечные коробки. Когда и их не хватило, особо изобретательные кинулись клеить небольшие коробочки из картона. И вот утро, «добро» собрано, упаковано, подписано и поставлено в красивый кожаный чемоданчик-портфельчик одного из сотрудников, который ехал с дежурства домой. Поскольку он жил в районе Балтийского вокзала, а лаборатория, в которую надо было везти говно, располагалась там же, мужика попросили отвезти, он не отказался. Народа в вагоне электрички было не особо много, и наш герой позволил себе расслабиться – выйти в тамбур покурить, оставив «вещи» на лавочке. Вернулся – а чемоданчик с говном улетел в неизвестные края. Бедного мужика чуть кондратий не обнял. Он меньше всего горевал о саквояже, он просто представил картину, когда он докладывает о пропаже ста емкостей с говном.
И можно представить лицо того, кто спер этот чемодан.
А меня бесит, что наркоманов у нас обследуют вне очереди и без талонов, все на CITO! Вот нафига? Они о своем здоровье не думают, когда употребляют всякую хрень, ЭКГ в палате, ЭХО-КС в день поступления. А мужик, отработавший полжизни на градообразующем предприятии, на котором он оставил все свое здоровье, имеющий полис ДМС и приписанный по месту работы к нашей МСЧ, не может лечь в это же отделение. Наркоман без полиса может, а нормальный мужик нет! Вот как так?! Еще один нарик поступает в хирургию третий раз за последние пару месяцев, и каждый раз ЭХО-КС. Что там изменится? А те же ИБСники выписываются с рекомендацией в эпикризе пройти ЭХО-КС амбулаторно…
Вот мы здесь все думаем, что пациенты такие все дебильные, недалекие и они больны. На самом деле большинство из них хитрые продуманные твари, которые трахают нашу службу по полной!
Вызов в три ночи, повод «болит живот», приезжаю – у деда жалобы по типу почечной колики, говорит, что вызывали уже, помощь без эффекта, следовательно предлагаем госпитализацию. А бабуля вещи почему-то не спешит собирать! Говорит, что потом привезет. Завожу в приемник урологии, а мои девчонки глаза круглые делают, мол, дедуля уже третьи сутки в отделении лежит!
Оказывается, дед договорился на выходные домой, а к утру понедельника решил комфортно вернуться в отделение, вызвав скорую фактически как такси.
Вызов: плохо с сердцем. Приезжает скорая, бабушка лежит на железной кровати и стонет. Фельдшер проверил электроды и тащит провод заземления. Врач:
– Зачем?
– Кровать железная, вдруг наводку даст.
Бабка стонет:
– Сынки, помогите Христа ради, я и на водку дам и на коньяк.
В 2003 году в одном крупном селе нашей южной области произошла такая история. Какая-то бабушка пошла по грибы и насобирала огромную корзину, а затем замариновала их.
Через несколько месяцев бабка померла.
Приехавшие на похороны родственники нашли в погребе несколько банок этих грибов, сожрали половину из них – под водочку хорошо пошли. 9 трупов, 3 – еле откачали. Грибы, вместо того, чтоб выкинуть нахер, убрали обратно в погреб.
Затем похороны незадачливых гостей. В том же самом доме, в одном же селе почти все жили. Их родственнички и друзья-коллеги нашли в погребе оставшуюся банку грибочков.
Так как все уже были пьяные в сиську, банку открыли. Под водочку хорошо пошли.
Одиннадцать трупов, выживших – ноль.
Как-то, будучи студентом мединститута, я подрабатывал медбратом в хирургическом отделении нашей районной больницы. Приходилось регулярно дежурить ночью. В мои задачи входило проверять больных, ставить обезболивающие уколы и всякое менее приятное прочее. В случае серьезных проблем положено было вызывать дежурного хирурга, логово которого было этажом ниже.
В больничных палатах была установлена система вызова стюардессы, то бишь медсестры – кнопка рядом с кроватью, а в сестринской стоял пульт, который при нажатии начинал орать сиреной «уи-уи-уи» на весь этаж и зажигал светодиод под номером той палаты, в которой пациенту требовалось внимание.
Дежурили мы обычно вдвоем, но в ту субботу напарница Катька после часовых перебрасываний эсэмэсками со своим ***рем начала ныть и упрашивать меня подежурить в одиночку. Я поломался для порядка и отпустил ее до утра – отделение было полупустое, тяжелых пациентов не было, ходячие свалили на выходные, а те, кто остался – были выздоравливающие, и никаких проблем от них не ожидалось. Только недавно в пустую палату доставили парня из травмы после операции, он был еще под наркозом, и я предполагал, что он до утра не очнется.
Дежурство было спокойным, как я и ожидал, больные вызывали всего несколько раз – поставил укол трамадола (обезболивающее, омичи знают), заменил пакет для сбора мочи пациенту из урологии и еще что-то по мелочи.
Как стемнело, стало спокойнее. Я воткнул спичку в решетку на пульте и слегка прижал ею диффузор динамика, чтобы сделать потише – регулировки громкости у него не было, а при вызове орал он так, что было слышно в дальнем конце коридора, сирена воздушной тревоги отдыхает. Полистал газету со сканвордами и судоку, оставленную Катькой, и отбросил ее, испытав приступ ненависти (надо иметь какой-то особый склад ума, чтобы сидеть и часами искать тупые синонимы к словам или решать абсолютно одинаковые головоломки с цифрами).