подкармливали проштрафившимися «рельсовиками».
Самого Хаунда точно так же не удивляли отполированные до зеркального блеска пути. Все просто – Карно проводил ходовые испытания. Чего? Боевых трамваев. Вернее, пока прототипов в количестве трех штук. Идиотски звучит? Йа, именно так. Выглядело это не менее идиотски… поначалу.
Как Карно пришла в голову мысль запихнуть внутрь сохранившегося подвижного состава на коленке собранный паровый двигатель – история ТТУ умалчивала. Равно как и сам факт появления булькающей и посвистывающей халабуды, вполне, впрочем, сносно работающей. Натюрлих, так и было, первые сто метров хода звеневшего и хрустевшего всем своим телом транспорта Хаунд наблюдал с одного из почетных мест – со специально выставленного ряда кресел кинотеатра, бывшего во времена оные в «Парк-Хаусе» по соседству. Натурально, развалившись в кресле и потягивая через коктейльную трубочку, их тут таскали с «Перекрестка» того же молла и кипятили после каждого использования, коктейль «Либерал-висельник».
Политические взгляды Карно склонялись к тоталитарной деспотии, фактически приведенной в действие на куске городской земли от парка Гагарина и до Нововокзальной. Так что коктейли, изготавливаемые из спирта, самогона, браги, грибного пива и сиропа из пережженного сахара, разбавленного поварскими красителями, растворенными тем же спиртом, носили очень приятные слуху названия. На политический окрас Хаунду, как и обычно, было наплевать, а вот вторые половинки названий чуток, но веселили.
«Анархист на колу», «Коммуняка в кляре», «Нацик со свинцом» и прочие «Демократы без головы» на презентации случившегося чуда расходились на раз-два. Девил, потягивающая из тонкой высокой посудины «Реакционера-вари-в-масле», только присвистнула, разглядывая чудовище, окутанное черным дымом, исходящее белым паром и подающее свисток. Тележки, прикрытые бронеюбкой, несли на себе ржаво-сварного монстра, выкрашенного, видно, из ностальгии, в красное с белым. Косая труба посередке, таран с обеих сторон, идущий отвалом и разгребающий завалы на рельсах.
Узкие щели бойницы и прямоугольники крышек по бортам чудовища Хаунда не удивляли. Но заставляли задумываться о содержимом и…
Откатившись на сто метров, бронетрамвай встал, грохоча и скрипя. Люки, следуя натянутым тросам, поднялись, оскалившись тремя безоткатками с Металла, скрипнул соседний борт, открывая свои амбразуры. Грохнул залп, пламя шарахнуло тремя жадными языками, свинцовые недорогие болванки, применяемые вместо гранат, улетели в цель – в проржавевший эвакуатор со стрелой-краном, стоявший на задворках ТТУ, и раздолбали его к едрене-фене.
Идиотской затею Карно больше никто не считал. А испытания он все проводил и проводил, собирая по округе вагон за вагоном и горя желанием вывести на рельсы армаду своих стальных грохочущих ведер.
За прошедшие годы само трамвайно-троллейбусное управление перестало быть просто депо, превратившись в крепость. Вырыли ров в два-три метра шириной и глубиной, утыканный острой ржавой арматурой и битым стеклом. Стену нарастили, сделав несколько огневых точек на углах и вдоль через равные промежутки. Выросли укрытые мешками и нарезанными стальными пластинами-сендвичами площадки для безоткаток, так интересовавших Савву.
Гениальное изобретение, ставшее нужным после выхода в самарский свет таившегося до времени завода «Коммунар», – пушки, стреляющие ядрами, быстро сделавшие популярными поиск карданов от КамАЗов и прочих тягачей. Станок, труба, просто и грубо сварганенный раструб для выхлопа, вытравное отверстие для стартового заряда. И болванки с редко применяющимися грубыми гранатами, снабженными пока только фитилями разной длины, бьющими на сто – триста метров. Этого хватало, рейдеры, сперва решившие попробовать потрогать Карно за подбрюшье, быстро перестали рисковать людьми и машинами.
Такой вот новый довод новых корольков с царьками. Люди никогда не изменяют себе, оставаясь постоянными в своих привязанностях к силовому решению любых вопросов. Стабильность – признак мастерства, йа.
– Кого там нелегкая несет? – поинтересовался выступ на стене, прячущийся в тени барбакана, сделанного из закрепленного на двутавровых балках инкассаторского микроавтобуса. – Никак Хаунда к нам занесло?
– Йа… – мутант остановился, давая возможность рассмотреть себя. – Отдохнуть и поесть хочу.
– Пароль?
– А в ухо?
– Какой молодец…
Пароль, во всяком случае, для Хаунда, почему-то никогда не менялся. И почему-то самих караульных он не видел. Ни разу. Вот высунулся ствол откуда-то взявшегося древнего «дегтяря» с лентой – пожалуйста, смотрит на тебя, весь из себя наглый и ждущий возможности засадить пол-ленты, не меньше.
Внутри Карно организовал целый лабиринт, оставив прямой лишь направляющую рельсов. Да и ту перекрыл со всех сторон старыми вагонами, притащенными прогнившими «рогатыми» и прочим хламом. Саму направляющую закрывал внутренний пост из целого блока арбалетов, стреляющих не хилых размеров стрелами, смотрящий прямо на узкую калитку входа в стальных воротах.
И лабиринт из древнего хлама, высящийся в два этажа остатками седанов, паркетников и прочих авто-кадавров, удерживаемых врытыми столбами, стянутых тросами и колючкой. Захочешь – просто так не пройдешь, не перелезешь и не сбежишь. Карно шутить с незваными гостями не любил. И еще…
Хаунд втянул воздух, рыкнув. Будь ты хоть на девяносто процентов человеком, оставшиеся десять зверя возьмут свое. Как сейчас, когда он чуял дополнительную охрану ТТУ: бродящих между железно-ржавыми стенками лабиринта откормленных и покрытых кольчужно-кожаными попонами мертвохватов. Чертовых огромных кошек, появившихся в городе после первого десятка лет внутри Рубежа. Кошек, выглядящих как давно вымершие махайроды, саблезубые тигры миоцена. Дымчато-белые, с темно-серой полосой-гривой по холке, крохотным хвостом, клыками-саблями и странно умными желтыми глазами.
Мертвохваты стоили дорого, и все из-за одного свойства: котята, попавшие к людям, только-только открыв глаза, приручались. Причем до смешного легко.
Хаунда мертвохваты Карно не любили. Искренне и всей своей кошачьей душой. Готовы были подрать его на сотню маленьких Хаундиков, только щелкни пальцами, порвать его в клочья с ошметками. Зверь, спящий внутри мутанта, ощущал это яснее, чем если бы на стене ТТУ висел плакат «Хаунду входить опасно из-за лютой погибели».
И каждый раз, явно наслаждаясь моментом, его не впускали во внутренний коридор, дожидаясь появления серо-белых смертей на мягких лапах. Вот прямо как сейчас.
Проход вдоль рельсов был перекрыт пыхтящей стальной громадой, смотревшей на Хаунда бронеплитой с амбразурами и отвалом-тараном впереди. И намалеванным красным и голым оком. Оставалось принять правила игры и ждать окончания добродушной шутки, не вытаскивая даже «рихтера» – запах стали, а уж пороха тем более, заводил мертвохватов не хуже валерьянки.
Но… то ли что-то случилось, то ли настроение поменялось, но моторисса на базе ремонтного вагона откатилась практически сразу. Прямо вот иди себе, ушастый, тебя приглашают. Тянуть Хаунд не стал, переоценивать собственные силы – вещь глупая до тупизны.
Сто метров прямо и двадцать вниз по двум лестницам. Стальная дверь гермы, стук, скрип механизма, свет в лицо, плотно застегнутый плащ, душ дезактиватора и никакого полотенца, чтобы вытереть голову. Само высохнет, йа, грешно недочеловеку давать что-то полезное и нужное, сжигать еще потом придется.
– Оружие! – Борисов, зло косясь одноглазым лицом, украшенным затейливыми шрамами, обрезанного дробаша не опускал. Ствол глядел прямо на… на часть Хаунда, должную все-таки подарить в будущем наследников.
Сволота Борисов, кривой на правый глаз, урод, ненавидел Хаунда так сильно, как пятка ненавидит вылезший из подметки гвоздь. Есть с чего, йа.
– Журнал?
– А больше…
– Угомонись, Борисов. – Из караулки вышел Ткач, спокойный, подтянутый и еще больше поседевший. – Хаунд, ножи, топор, револьвер – все сюда.
– С чего такие предосторожности, майн фрейнд?
– Времена неспокойные.
– Так они чуть не четверть века неспокойные, Ткач, йа… – Хаунд не торопился. – Давно забираете вот так, на входе?
– Ты смотри, распереживался… – Борисов, кривя рожу, снова поднял обрез. – За душонкой есть чего-то гнилое, да, выродок? Боишься к честным людям без шпалера с мессерами заходить?
– Так то к честным, Борисов, а когда ты тут со своей двуствольной любовью, поневоле не по себе становится. У меня души нет, я ж дите сатаны-диавола, как поп ваш говорит, а вот твои паскудные мысли так и читаются по лицу.
– Ты ж пид…
– Борисов! – Ткач не выдержал, принимая у Хаунда все имеющееся оружие и уже опасливо косясь на руки гостя, нырнувшие внутрь плаща. – А на фига мне твоя игрушка?
Игрушка Хаунда, йо-йо, сине-красное, зависла в воздухе. Йа, иногда приходилось баловаться и такой фиговиной.
– Мало ли…
– Хаунд, ты нас за дебилов, что ли, держишь? Иди ты со своим шариком на нитке куда подальше! – Ткач, разозлившись, сплюнул. – В прошлый раз карандаши надумал сдавать, и такую же рожу корчил: мол, мужчины, нехорошо поступаете, дескать, если чо, чем отгонять мутантов или рейдеров – газовыми зарядами из задницы? Что ты за человек-то такой, а?..
– Так я и не человек, Ткач, чего ты… – Хаунд довольно блеснул клыками, убирая йо-йо в боковой карман. – А карандаш, при желании, страшная вещь. Борисов вон знает, да, Борисов?
– Ах ты…
– Борисов! – снова рявкнул Ткач. – Марш проверять внешнюю галерею!
Одноглазый прекрасно знал разницу между простым карандашом и хорошо заточенным карандашом от Хаунда. Черная заплатка на пол-лица красноречиво свидетельствовала об этом… натюрлих, глаз-то выбил именно Хаунд, поссорившись на почве крысятничества при дележе барахла, взятого с каравана переселенцев.
– Ты чего вообще заявился, дело? – Ткач, выдав расписку о принятом арсенале и проводив Борисова, чуть успокоился.