vacca — корова) именно ее. Впервые этот эксперимент осуществил фермер Бенджамин Джести в 1774 году, хотя история распорядилась так, что почести воздаются Эдварду Дженнеру, который провел свою первую вакцинацию двадцать два года спустя и затем опубликовал выводы в труде «Исследование причин и действия коровьей оспы» (An Inquiry into the Causes and Effects of the Variolae Vaccinae, 1798)[519].
Если королевские семьи Европы были готовы рискнуть и сделать прививку от оспы, то простой народ в Новой Англии отнесся к ней с куда большим сомнением. Вспышки оспы случались в Бостоне и его окрестностях в 1721–1722, 1730, 1751–1752 и 1764 годах, на протяжении 1770-х, в 1788-м и в 1792-м, причем первая из всех была самой тяжелой[520]. Сторонники прививки — пуританский священник Коттон Мэзер, врач Забдиэль Бойлстон и преподаватель из Гарварда Томас Роби — столкнулись с упорным сопротивлением даже несмотря на то, что смогли показать снижение уровня летальности среди трехсот пациентов, подвергнутых вариоляции[521]. Во время эпидемии 1730 года Сэмюэл Дэнфорт, школьный учитель и выпускник Гарварда, начал проводить инокуляции в Кембридже. Однако на городских собраниях сочли, что он «подверг город величайшей опасности и разрушил несколько семей» и что ему следует «удалить таких привитых людей в какое-то подходящее место, где они перестанут быть для всех угрозой». Помимо этого, городские чиновники попросили Гарвард прекратить инокуляции — но один из преподавателей, Натан Принс, продолжил прививать тех, кто к нему обращался. К 1790-м годам, когда подобная практика считалась уже более приемлемой, Гарвард начал поощрять студентов к прививкам[522]. В Массачусетсе вакцинация от оспы стала обязательной в 1809 году. В 1816 году, первой из европейских стран, ее сделала широкодоступной, а потом и обязательной Швеция; вслед за ней, в 1853 году — Англия; в 1864-м — Шотландия, в 1873-м — Нидерланды, а в 1874-м — Германия[523]. В Соединенных Штатах же вакцинация была — и остается по сей день — яблоком раздора. К 1930 году ее противникам удалось запретить обязательную вакцинацию в Аризоне, Юте, Северной Дакоте и Миннесоте, в то время как тридцать пять штатов оставили решение этого вопроса в компетенции местных властей. Только девять штатов и округ Колумбия последовали примеру Массачусетса. В них к вакцинации принуждали: могли наложить штраф или допускали в школу только привитых детей, причем этот подход был одобрен Верховным судом в деле «Джейкобсон против штата Массачусетс» (1905). Еще в 1840-х годах американские врачи, леча больных холерой, пускали тем кровь, давали огромные и ядовитые дозы ртути и ртутных соединений (таких как каломель), делали клизмы с табачным дымом, били электрическим током и вводили в вену солевые растворы. Президент Медицинского общества штата Нью-Йорк рекомендовал затыкать прямую кишку пациента пчелиным воском или промасленной тканью, чтобы остановить диарею[524]. И, конечно же, находилось множество священников, всегда готовых признать причиной болезни Божью кару, а не прискорбную антисанитарию американских городов.
Нам прекрасно знакома история медицинской науки, повествующая о героических викторианских исследователях с микроскопами. Чарльз Дарвин еще в 1836 году понял, что болезнь могут передавать крошечные инфекционные агенты, а их носителями порой становятся даже внешне здоровые люди. Луи Пастер, поместив фильтры над колбой с бульоном, доказал, что плесень переносится по воздуху. В 1861 году Игнац Земмельвейс показал, что к родильной горячке у рожениц приводят грязные руки врача. Джозеф Листер в своей операционной развил методы антисептики, предотвращающие заражение ран. Роберт Кох определил бактерии, которые вызывают сибирскую язву, туберкулез и холеру; а другие микробиологи, обратившись к методам из его основополагающего труда «Этиология туберкулеза» (Ätiologie der Tuberkulose, 1882)[525], вскоре выделили микробы, ответственные за дифтерию, чуму, столбняк, брюшной тиф, проказу, сифилис, пневмонию и гонорею[526]. В определении бактерии, вызывающей пневмонию, соревновались в 1880-х годах Карл Фридлендер и Альберт Френкель[527]. Однако все эти события становятся понятными только в имперском контексте, ведь лишь потому, что европейцы были уязвимы перед тропическими болезнями, и существовал интерес к подобным исследованиям и на них выделялись средства. Именно во время работы в Британской Индии Кох в 1884 году изолировал холерный вибрион, за год до того убивший в Александрии его конкурента, француза Луи Тюилье[528]. Швейцарский бактериолог Александр Йерсен открыл и назвал бациллу, вызывающую бубонную чуму, в Гонконге, вслед за вспышкой чумы. Рональд Росс, впервые полностью объяснивший этиологию малярии и роль комара в передаче болезни и сам ею переболевший, был медиком в Индийской медицинской службе. Три голландца — Христиан Эйкман, Адольф Вордерман и Герри Грийнс — установили, что причина бери-бери — нехватка в очищенном рисе витамина B1, когда работали на Яве. А итальянец Альдо Кастеллани, который выяснил, что сонную болезнь вызывает паразит Trypanosoma brucei, живущий в мухе цеце, провел свое исследование в Уганде. Были испытания, были ошибки. Туберкулин, предложенный Кохом как лекарство от туберкулеза, оказался неэффективным. В 1906 году лекарство, которым Кох предполагал лечить сонную болезнь, привело к необратимой слепоте каждого пятого пациента. Впрочем, если судить в целом, то человечество в те годы одержало череду великих побед.
Прорывы случались даже на периферии Российской и Американской империй. В 1892 году Дмитрий Ивановский обнаружил «фильтрующиеся агенты» — патогены меньшего размера, чем бактерии, — в то время когда изучал болезнь, губившую урожаи в Крыму, Украине и Бессарабии (позже возбудителя болезни назвали вирусом табачной мозаики)[529]. Достойным примером ярчайшего самопожертвования, часто ассоциируемого с подобной работой, была попытка американских ученых, работавших на Кубе — Уолтера Рида, Джеймса Кэрролла, Джесси Лэзира и Аристида Аграмонте, — установить точную причину желтой лихорадки. Следуя примеру Карлоса Финлея, кубинского врача, написавшего диссертацию по данной теме, Кэрролл, Лэзир и Аграмонте добровольно подвергли себя укусам комаров, которые предположительно были переносчиками болезни. Кэрролл серьезно заболел, но сумел выздороветь (это побудило Рида на радостях «выйти в свет и напиться так, что все внутри прокипятилось»). А вот Лэзир умер примерно через три недели. К концу 1900 года Рид и его коллеги подтвердили, что комары переносят небактериальный агент от человека к человеку. Но только в 1927 году Адриан Стоукс изолировал вирус у заболевшего ганца по имени Аcиби[530]. Сам Стоукс в скором времени умер от этой же болезни — как и двое других исследователей из злополучной комиссии по изучению западноафриканской желтой лихорадки[531]. И тем не менее Уильям Горгас, главный санитарный врач Гаваны, довольствовался тем, что комаров признали посредниками, и принял контрмеры — среди которых, помимо прочего, было и заливание керосина в водоемы со стоячей водой. Позже те же меры применяли в Панаме, оберегая рабочих, строивших знаменитый канал.
Эти и прочие прорывы, совершенные в период с 1880-х по 1920-е годы, сыграли ключевую роль в том, что европейцы, как и весь колониальный проект, выжили в тропиках. Африка и Азия стали для западных врачей гигантскими лабораториями. И чем успешнее шли исследования, чем больше было найдено таких лекарств, как хинин, противомалярийные свойства которого открыли в Перу, тем дальше расширялись западные империи, а с ними и важнейшее благо — увеличение продолжительности человеческой жизни. Время «перехода к здоровью» (health transition) — начало устойчивых улучшений в продолжительности жизни — определить достаточно легко. В Западной Европе оно наступило в период с 70-х годов XVII века до 90-х годов XIX века, сперва в Дании, а под конец — в Испании. Накануне Первой мировой войны в Европе практически покончили с брюшным тифом и холерой, а дифтерию и столбняк обуздали с помощью вакцины. В двадцати трех современных азиатских странах, для которых доступны данные — за единственным исключением, — это время пришлось на период с 1890-х по 1950-е годы. С 1911 по 1950 год средняя ожидаемая продолжительность жизни в Индии поднялась с 21 года до 36 лет (хотя за тот же период в Великобритании она возросла с 51 года до 69 лет). В Африке «переход к здоровью» произошел с 1920-х по 1950-е годы, лишь с двумя исключениями из сорока трех стран. Таким образом, продолжительность жизни населения почти всей Азии и Африки начала расти еще до прекращения европейского колониального владычества[532]. Для этого потребовался немалый прогресс в институционализации научных исследований. Парижский Пастеровский институт, основанный в 1887 году, послужил примером для школ тропической медицины, открывшихся в Ливерпуле (1898) и Лондоне (1899), а в Гамбурге появился Институт морских и тропических болезней (1901)[533]. Учреждения в колониальных центрах, особенно Пастеровские институты в Дакаре и Тунисе, продолжали находиться в авангарде исследований. И именно их сотрудники — а также возглавляемые Максом Тейлером их коллеги из Рокфеллеровского института медицинских исследований — наконец изобрели безопасную и эффективную вакцину от желтой лихорадки