До 1932 года «десятилетнее правило» ежегодно подтверждалось, а новые расходы ежегодно отклонялись. Обоснование было простым. В 1934 году Невилл Чемберлен заявил следующее: «Для нас невозможно помыслить одновременную войну против Японии и Германии. Мы просто не можем позволить себе такие расходы»[715]. Генерал Арчибальд Монтгомери-Массингберд, глава Имперского генштаба в 1928–1940 годах, имел лишь «единственную мысль: отложить войну, не смотреть в будущее»[716]. Следствием стала политика умиротворения: войну все время оттягивали («медлили», как выразился сэр Роберт Ванситтарт, постоянный заместитель министра иностранных дел), делая уступки Германии и другим воинственным государствам. Самой печально известной уступкой стал частичный раздел Чехословакии, на который Чемберлен и его французский коллега Эдуар Даладье согласились в Мюнхене в сентябре 1938 года[717].
5 октября Черчилль выступил с речью в Палате общин — и разнес политику умиротворения в пух и прах:
Я начну с того, о чем всем хотелось бы не вспоминать или даже забыть, но что тем не менее должно быть сказано: дело в том, что мы потерпели полное и ничем не оправданное поражение, и Франция пострадала еще больше нас…
Это лишь печальное последствие наших действий, а вернее, бездействия за последние пять лет — пять лет, исполненных бесплодных благих намерений, пять лет непрерывного отступления британского могущества, пять лет пренебрежения воздушной обороной…
Никогда не может быть дружбы между британской демократией и нацистской властью, той властью, которая попирает христианскую этику, которая сопровождает свое движение проповедью варварского язычества, которая восхваляет дух агрессии и завоеваний, которая черпает силу и извращенную радость в гонениях на людей и которая, как мы это видели, с безжалостной жестокостью прибегает к угрозе кровавого истребления. Такая власть никогда не сможет быть настоящим другом британской демократии[718][719].
Но пусть даже двадцать девять депутатов-консерваторов решили поддержать Черчилля и воздержались от голосования по окончании мюнхенских дебатов, саму речь встретили крайне враждебно. Нэнси Астор, прервав Черчилля, прокричала: «Чушь!» Daily Express назвала выступление «речью паникера, чей разум пропитан завоеваниями Мальборо»[720]. Влиятельный избиратель и бывший сторонник, сэр Гарри Гошен, подал жалобу председателю Консервативной ассоциации в Эппинге — в том самом округе, где избирали Черчилля: «…речь, с которой он выступил, нарушила гармонию в палате… Думаю, было бы намного лучше, если бы он промолчал и вообще ничего не произносил». Тори в Эппинге отреагировали на речь Черчилля с таким неодобрением («издевательство и позор», «угроза для парламента»), что ему вполне могли отказать в выдвижении на повторное избрание задолго до новых выборов, — если бы последующие события не подтвердили его правоту[721].
Морская база в Сингапуре была построена в 20-х годах XX века как ключевое звено британской обороны на Дальнем Востоке. Принятая в межвоенный период стратегия защиты Сингапура состояла в том, чтобы в случае нападения послать туда флот. Однако накануне японского вторжения флот был занят другими делами. В Малайе было всего 158 боевых самолетов вместо необходимой тысячи и три с половиной пехотных дивизии вместо необходимых восьми дивизий и двух бронетанковых полков. И разумеется, достойно сожаления то, что не была организована надлежащая оборона (минные поля, доты и противотанковые заграждения). Когда японцы пришли, они обнаружили, что неприступная с виду цитадель — на самом деле легкая добыча. 15 февраля 1942 года, в четыре часа пополудни, несмотря на отчаянный призыв Черчилля драться до последнего, генерал-лейтенант Артур Эрнест Персиваль и его гарнизон (16 тысяч англичан, 14 тысяч австралийцев и 32 тысячи индийцев) сдались, не зная о том, что их противники (30 тысяч японских солдат) истощены до предела, поскольку им пришлось передвигаться по Малайскому полуострову на велосипедах и у них почти закончились еда и боеприпасы. За две недели до капитуляции сингапурский студент Морис Бейкер прогуливался по коридорам Раффлз-колледжа со своим другом Ли Куан Ю. Внезапно они услышали жуткий взрыв — и рухнула дамба, соединяющая Сингапур с Малайским полуостровом. Ли Куан Ю, будущий премьер-министр Сингапура, обернулся к Бейкеру и сказал: «Это конец Британской империи».
Кого следовало винить в падении Сингапура? Черчилля? «Мне никогда не приходило в голову, что знаменитая крепость не защищена с тыла кольцом постоянных фортов, — писал он в своих военных мемуарах. — Я не могу понять, как могло случиться, что я не знал об этом… Мои советники должны были знать, они обязаны были информировать меня, а я должен был спрашивать у них»[722][723]. Это поясняет один важный момент. Когда Черчилль на исторической основе исследовал те сложности, с которыми столкнулась Британская империя в 1930-х годах, его анализ был в целом правильным и подтверждался событиями. Он совершенно верно утверждал, что Великобритании было бы лучше вступить в войну в 1938 году, а не в 1939-м, поскольку Гитлер за год сделал намного больше, чем Чемберлен. Но в то время Черчилль удостоился только насмешек и ругани. Кажется, вполне разумно спросить: действительно ли стоит обвинять его в том, что он не знал, как именно укреплен Сингапур?
Конечно, Британская империя не перестала существовать в 1942 году, потеряв Сингапур. В феврале 1945 года Черчилль все еще возвышался на мировой арене, входил в «большую тройку» и делил мир с Рузвельтом и Сталиным в Ялте. Но как только кончилась война, его сместили. Не прошло и десяти лет, а Великобритания предоставила независимость Индии, Пакистану, Бирме и Цейлону и отказалась от своего мандата в Палестине. В 1950-х годах министры и руководители все еще стремились сохранить британское влияние в оставшихся частях империи — часто при поддержке традиционных элит, не желавших отдавать колониальные «протектораты» под власть самозваных националистов, увлекшихся марксизмом в Лондонской школе экономики[724]. Но в 1956 году, всего через четырнадцать лет после падения Сингапура, произошло фиаско в Суэце, и с империей было покончено — даже несмотря на то, что до Субсахарной Африки, Персидского залива и обломков колониального господства «к востоку от Суэца» ветры перемен дошли только в 1960-х, а в некоторых случаях и в 1970-х годах, Гонконг же был передан китайцам } только в 1997 году.
И тем не менее позорная капитуляция в Сингапуре явила собой недуг империи в миниатюре, став предвестником более длительных событий, которым еще предстояло произойти. Алан Брук, некогда занимавший пост начальника Имперского генерального штаба и в то время очень резко критиковавший Черчилля, пребывал в смятении. «Сложно понять, почему мы не укрепляем оборону, — признавался он в своем дневнике в те дни, когда японцы приближались к Сингапуру. — В течение последних десяти лет меня не отпускало неприятное чувство, что Британская империя распадается и что мы вступили на скользкую дорожку. Я все гадаю: а может, я был прав? Но, определенно, я никогда не ожидал, что мы распадемся так быстро». Когда возникла опасность того, что японцы захватят и Бирму, Брук едва ли не обезумел: «Не понимаю, почему наши войска сражаются так плохо. Если армия не может воевать лучше, чем сейчас, мы потеряем Империю, и поделом!»[725] Сложная система может разрушиться молниеносно — или в результате последовательных конвульсивных фазовых переходов. Поэтому возлагать всю ответственность за кризис Британской империи в 1940-х годах на одного человека просто бессмысленно. Вины Черчилля здесь не больше, чем в голоде, поразившем Бенгалию в 1943 году.
Как распадаются империи
У Гарри Трумэна, в союзе с которым Черчилль и Сталин победоносно завершили Вторую мировую войну, на столе в Белом доме стояла табличка с надписью: «Фишка дальше не идет»[726]. 19 декабря 1952 года, выступая с речью в Национальном военном колледже, Трумэн объяснил, что для него значат эти слова: «Видите ли, в понедельник утром, на следующий день после игры, любой квотербек легко скажет, что должен был сделать тренер. Но если решение принимать именно вам — и если, как гласит табличка на моем столе, „фишка дальше не идет“, — то придется решать, ничего не поделаешь». В январе 1953 года, произнося прощальную речь, Трумэн вернулся к этому снова: «Президенту, кем бы он ни был, приходится принимать решения. Он не может передать фишку дальше. Никто другой не способен решать за него. Это его работа»[727]. Преемники Трумэна часто повторяли эту замечательную мысль. И все же она возвращает нас в упрощенный мир, где политика — это дело решений президента, а все беды — итог его ошибок.
В большинстве великих империй формально присутствует главная фигура, облеченная властью, будь то император-наследник или избранный президент. На самом деле их власть — это функция сложной сети экономических, социальных и политических отношений, пребывающей под их контролем. Из всех политических единиц, созданных людьми, империи — самые сложные, поскольку они стремятся установить свою власть над огромными территориями и разнообразными культурами. Неудивительно, что они обладают многими свойствами других сложных адаптивных систем, и в том числе — склонностью к тому, что на месте кажущейся стабильности совершенно внезапно воцаряется беспорядок.