. Не прошло и года, как террористическая организация «Исламское государство» (ИГИЛ)♦ — возникшая из пепла «Аль-Каиды»♦ в Ираке после того, как Обама вывел оттуда американских солдат, — казнила Джеймса Фоли и нескольких других заложников с Запада, отрезав им головы, и все же заставила президента США одобрить нанесение авиаударов — в союзе со странами Персидского залива — по позициям ИГИЛ♦ в Сирии. В сентябре 2015 года, когда Обама отверг предложение России о совместных воздушных ударах, Владимир Путин отправил в Латакию не только три с лишним десятка самолетов, но и полторы тысячи военнослужащих, а в Каспийское море — боевые корабли.
Именно в это время в Белом доме возник грубый слоган «Don’t do stupid shit» («Не делай глупостей»). (Вот что говорил Бен Родс, заместитель советника Обамы по национальной безопасности в сфере стратегических коммуникаций: «В Белом доме мы задавали такие вопросы: „Кто тут у нас устроил совещание о глупостях? Кто поддерживает глупости?“».) Позволив Владимиру Путину вмешаться в сирийский конфликт, Родс и другие называли это «подходом Тома Сойера»: «…если Путин хочет тратить свои силы на покраску заборов в Сирии, США ему это позволит»[1459]. В итоге сирийская гражданская война все продолжалась. Она привела к смерти более 500 тысяч человек, причем около половины из них были мирными жителями[1460]; число вынужденных переселенцев составило 13,4 миллиона человек — и 6,6 миллиона теперь жили за пределами Сирии[1461]. Кроме того, поток мигрантов — от двух до трех миллионов человек, среди которых были не только сирийцы, но и люди со всего мусульманского мира, улучившие момент, — хлынул в Европу. Эскалация конфликта имела серьезные стратегические последствия, и далеко не последним из них оказалось то, что Россия — впервые с 1970-х годов — вернулась в регион в качестве крупного игрока. Если вкратце, то невмешательство Соединенных Штатов в дела Сирии закончилось столь же плачевно, как и их вторжение в Ирак, — хотя, конечно, они сами потеряли намного меньше жизней и потратили намного меньше долларов[1462].
В этом была глубокая ирония. Еще в 2012 году, в ходе одного из предвыборных дебатов, Обама поддразнивал Митта Ромни, кандидата от республиканцев: «Восьмидесятые просят вернуть их внешнюю политику, потому что холодная война уже двадцать лет как закончилась». Обама ссылался на фразу Ромни, в которой тот назвал Россию «геополитическим врагом номер один»[1463]. В январе 2014 года, через год после своего избрания на второй президентский срок, Обама самодовольно заявил редактору журнала The New Yorker: «Сейчас мне даже не нужен Джордж Кеннан»[1464] — вспоминая о человеке, который создал стратегию «сдерживания» советской экспансии в годы холодной войны. Еще не закончился февраль того же года, а российские солдаты заняли Крым — и 18 марта он был присоединен к России. Бои за Донецк и Луганск, где сепаратисты, поддерживаемые Россией, захватили значительную украинскую территорию, продолжаются по сей день.
И все же самая масштабная катастрофа в те годы произошла не за границей, а в самих Соединенных Штатах. Когда Обама стал президентом, консерваторы считали его демократом с «левым» уклоном. Но именно под его руководством случился крупнейший социально-экономический кризис, который отчасти проистекал из финансового хаоса, доставшегося Обаме в наследство, а отчасти — из более долгосрочных тенденций. Меры, призванные поощрить восстановление экономики — особенно программа «количественного смягчения», предложенная ФРС, — косвенно благоприятствовали владельцам финансовых активов. Общая доля чистых активов, которыми обладал 1 % американцев — верхушка общества, — выросла с 26 % в первом квартале 2009 года до 32 % в последнем квартале 2016 года[1465]. Тем временем белые американцы из среднего и низшего классов столкнулись не только с экономическим застоем, но и с явлением, которое Энн Кейс и Ангус Дитон, экономисты из Принстона, окрестили эпидемией «смертей от отчаяния»: люди умирали от передозировки наркотиков, травились алкоголем, совершали самоубийства. Намного больше стало инвалидов и несчастных. Никто уже не был уверен в завтрашнем дне. Как писали Кейс и Дитон, если бы уровень смертности среди белых «понижался прежними темпами (1979–1998), на 1,8 % в год, то за период с 1999 по 2013 год можно было бы избежать 488 500 смертей»[1466]. На годы президентства Обамы пришлись три волны передозировки опиоидами (сперва — отпускаемыми по рецепту анальгетиками, потом — героином, а затем — синтетическими опиоидами наподобие фентанила), и эти волны оказались такими мощными, что уровень смертности от причин, связанных с опиоидами, который в 2008 году находился на отметке в 6,4 случая на 100 тысяч человек, в 2016 году более чем удвоился и составил 13,3 случая[1467]. С 2009 по 2016 год от передозировки умерло более 365 тысяч американцев. В каждом новом году смертей было больше, чем в предыдущем. Самой уязвимой оказалась возрастная группа от 25 до 54 лет: в ее пределах уровень смертности от передозировки составил 34–35 случаев на 100 тысяч человек, а общее число потерянных лет жизни приблизилось к показателям пандемии гриппа 1918–1919 годов[1468]. О том, что основным источником синтетических опиоидов и исходных компонентов для фентанила был Китай, говорили редко[1469].
И пусть даже СМИ почти не винили Обаму за то, что его кабинет не справился с опиоидной эпидемией, такие социальные тенденции во многом объясняют, почему в 2016 году Дональд Трамп, популист-аутсайдер, сумел сперва добиться выдвижения своей кандидатуры от Республиканской партии, а потом одержал победу над Хиллари Клинтон и занял пост президента. Его слова о том, что в Средней Америке творится «кровавая бойня», тронули сердца многих избирателей — особенно ключевого электората в северо-западных «колеблющихся» штатах, таких как Мичиган и Висконсин. Он искусно применял давние популистские клише, направляя народное недовольство не на банкиров, излюбленную мишень левых популистов, а на Китай (глобализацию), Мексику (иммигрантов) и на саму Клинтон, олицетворение богатой либеральной элиты, — на Клинтон, оторванную от тревог «настоящих людей» и язвительно заклеймившую половину сторонников Трампа как «корзину с отребьем… расистов, сексистов, гомофобов, ксенофобов, исламофобов — и дальше по списку»[1470]. Многие поклонники Обамы из бюрократических, академических и корпоративных элит были потрясены избранием Трампа. Самым очевидным проявлением ужаса, охватившего элиты, стали протесты — тот же «Марш женщин» 2017 года, примерно половина участниц которого, согласно одному опросу, не только окончила университет, но и имела степень бакалавра[1471].
Более умным и коварным шагом были постоянные пресс-конференции, нацеленные против Трампа, которые устраивали назначенцы Обамы. Джон Маквильямс, бывший инвестиционный банкир, ставший при Обаме специалистом по рискам в Министерстве энергетики, предупреждал публициста Майкла Льюиса о пяти угрозах. Ими были «сломанная стрела» (потеря или повреждение ядерной ракеты или бомбы); ядерная агрессия Северной Кореи и Ирана; атака на электрораспределительную сеть; и «пятый риск» — ослабление управления правительственными программами. Льюис объяснил, что пятому риску «общество подвергается в том случае, когда привыкает применять к долгосрочным проблемам краткосрочные решения… „Управление программами“ — это экзистенциальная угроза, о которой вы даже и не думали… Это инновация, которая никогда не претворится в жизнь; это знание, которого никогда не возникнет, поскольку вы для него уже давно не закладываете фундамента. Оно могло бы вас спасти — но вы ему даже не учились»[1472]. В общем, речь шла как раз о «неизвестном неизвестном» Рамсфельда. Но потому ли все пошло кувырком в 2020 году, когда разразилась пандемия COVID-19? Ответить «да» может лишь тот, кто имеет наивное представлением о механизме работы правительства. Ведь если кому и полагалось во всеоружии встретить китайскую угрозу, которую мог сдержать жесткий пограничный контроль, так именно администрации Трампа, любившей кордоны и не любившей Китай. «Уханьскому гриппу» предстояло стать идеальной катастрофой для президента-популиста.
Те комментаторы, у которых все в жизни удивительно просто, без колебаний обвинили Трампа в избыточной смертности в 2020 году, связанной с COVID-19. Несомненно, часть ответственности лежала на нем как на президенте. Но утверждать, будто Трамп мог избежать катастрофы в здравоохранении, — это все равно что сказать, что Билл Клинтон мог предотвратить разделение Боснии или геноцид в Руанде. Это все равно что уверять, будто Буш мог спасти Новый Орлеан от урагана «Катрина» или избежать финансового кризиса 2008 года, а Обама был способен по мановению руки окончить гражданскую войну в Сирии — или спасти сотни тысяч американцев от передозировки опиоидами. Все эти аргументы — лишь версии «ошибки Наполеона», о которой говорил Толстой. И мы пренебрежем тем, насколько сложна политическая катастрофа, если вообразим, будто президент США — это некий всемогущий властелин, а не просто человек, восседающий на вершине бюрократической иерархии, которая в последние несколько десятилетий справляется с бедствиями все хуже и хуже.