гляде издалека воображение может нарисовать более приятные иллюзии.
К сожалению, оба бегуна быстро преодолевают расстояние до города.
Память подкидывает горькие воспоминания, и Самаэль замедляется. Картинки исчезают быстрее, чем он успевает их переварить. Он останавливается, с прежним презрением оглядывается на город, скованный желанием уничтожать.
Заусенец продолжает бежать, увеличивая разрыв.
Но Самаэль не обращает внимания, он прибит к месту отголосками мыслей и чувств, он отключается от этого мира.
Заусенец все бежит, минует великие южные ворота Нового Горизонта и исчезает из вида.
Далеко позади Самаэля слышится какофония криков, рыков, отрыжек, хлопков и бахвальства. Их он тоже не замечает.
Что-то касается его брони. Прикосновения он не ощущает, но звук стучащего по металлу когтя привлекает его внимание. Ищейка сидит у его ног, неуверенно подняв лапу.
Он чешет его лохматую голову, пес скулит и поворачивается назад, головой указывая на фигуры вдалеке. Самаэлю не надо оборачиваться, ему хватает их общего зрения, чтобы увидеть новую опасность.
Образина и Вспятившая мчатся на полном ходу, близко друг к другу, но все же по отдельности. С одной стороны – разномастная шайка мускулистых узурпетов, несущих своего тщедушного лидера над головами. С другой – сгрудилось вокруг Образины и с болезненной любовью трется о него скопище омерзительнейших инферналей в бугристых оболочках грызунов и куриц, до срока выпрыгнувших из мертвых яиц.
Получив новый стимул, Самаэль снова срывается на бег, и вскоре шум преследующих инферналей теряется за диссонансом звуков города.
На улицах Нового Горизонта люди кучкуются в стаи или быстро уходят прочь, опустив головы и избегая зрительного контакта. У их кожи куда больше оттенков, нежели у их одежды: лиловые, зеленые, желтые, оранжевые и коричневые тела выделяются на фоне блеклой ткани. Многие лица украшены синяками. А цепи – физические и сущностные – связывают рабов с господами. Глаза Самаэля видят их всех.
Он здесь чужой, и они это знают. Ни инферналь, ни полукровка в том смысле, который им знаком. Они слышали о рыцарях-серафимах, а отголоски воспоминаний о рыцарях Нефрита и Пепла все еще мешают спокойно спать, но Самаэль попадает в обе категории, не принадлежа ни к одной из них и каким-то образом высмеивая обе.
Он – ничто, уродливая загадка.
В Новом Горизонте правила просты. Если сомневаешься – беги, прячься или умри.
И каждый, кто уже достаточно вырос и может думать своей головой, играет по этим правилам.
Для Самаэля это в новинку: он привык к презрению в свою сторону, но не к страху. Улицы пустеют перед ним, смышленые жители исчезают в своих убежищах, молодежь наблюдает из боковых переулков или из трещин в разрушенных домах.
До последнего державшаяся группка людей распадается при его приближении. Это торговцы мясом и людьми, жаждущие сохранить свои шкуры. На дороге они оставляют дрожащего раба. Шнурами они привязали его к металлической пике, и шнуры эти завязаны слишком сложными узлами, чтобы можно было быстро освободиться.
Самаэль игнорирует нытье и продолжает путь. В отличие от Ищейки, который останавливается и обнюхивает раба. Тот отползает за пику, веревки глубоко впиваются в шею, крепко его фиксируя.
Вокруг острых зубов скапливается слюна и капает толстыми густыми нитями. Полупес воет в унисон с желудком. Открываются челюсти, готовые перекусить тощую ногу.
Самаэль заворачивает за угол в конце главной улицы.
Поджав хвост, Ищейка с лаем мчится за хозяином, из открытой пасти туда-сюда болтается нить слюны.
Раб испытывает облегчение, но этот момент радости в наполненной отчаянием жизни длится недолго.
Не подозревающий о творящемся вокруг него балагане, Самаэль шагает дальше. Ни следа Заусенца, лишь улицы, полные нищеты. На сотнях лиц лежит отпечаток голода, повсюду обозленные взгляды и зачерствевшие сердца. Тощие тела забиваются в канавы, не в силах даже жаловаться. Вокруг них собираются облизывающие губы падальщики.
Самаэля окликает сутулая женщина, прося его остановиться.
Он ее игнорирует.
Она бросается перед ним, широко расставляя плоские ладони, сидящие на костлявых запястьях как карамельки на палочке.
– Кто ты?
Он отступает налево.
Она двигается синхронно с ним.
Прибывает Ищейка. Ему не нравится, что лезут к его хозяину.
Самаэль двигается вправо.
Она снова преграждает ему путь.
– Во имя…
Фраза прерывается вихрем зубов и меха. Пока они сражаются на земле, ей удается произнести:
– Демагог…
– Стоп, – приказывает Самаэль.
Ищейка смотрит наверх, окровавленная морда и свисающий из пасти неопознаваемый обрубок не вяжутся с невинным выражением глаз.
– Оставь ее.
Ищейка, раскаявшись, поджимает голову и отходит от хозяина, чтобы дожевать добытый трофей.
Самаэль хочет продолжить путь, оставив это дикое место далеко позади, но почему-то останавливается. Он наклоняется и изучает след от укуса.
Женщина приподнимается на локте и произносит сквозь сжатые от боли зубы:
– Демагог требует тебя к себе.
– Я не отчитываюсь перед Демагогом.
Несмотря на боль, она смеется.
– Да отчитываешься, отчитываешься. Как и все мы.
– Я просто мимо проходил.
– Не имеет значения, что ты делал или куда шел. Ты остаешься и идешь к Демагогу.
Она протягивает ему руку.
– Помоги подняться. Если опоздаем, то не доживем до заката.
Глава тринадцатая
Тонкими тенями отделяясь от сгустка темноты, собираются охотники. Один за одним они появляются на окраине леса, ползком продвигаясь вперед. Перед ними вырисовывается Дивенбург. Всем известна история этого места, все слышали жестокие и мрачные рассказы, от которых колотятся сердца и скручивает кишки.
– Нам следует вернуться, – раздается шепот.
– Ш-ш! – отвечают ему.
– Жужжалы забрали Джекса. Не тащиться же нам к Первому с пустыми руками, – добавляет третий.
Остальные благоразумно помалкивают.
Один охотник приседает и прикладывает руку к взрытой земле. Следы найдены – две цепочки человеческих и россыпь мелких отпечатков копыт. Он медленно ползет дальше, пока не натыкается рукой на гладкий камень, и вздыхает.
– Они вошли внутрь. В Дивенбурге очередной пир.
– Значит, – произносит главарь, – мы опоздали.
Тени отступают, возвращаясь домой.
Они вновь становятся почти невидимыми, но тут раздаются отрывистые гортанные звуки рвоты, затем – сдавленный смешок.
Тени останавливаются, расходятся, отправляются на поиски. Обнаруживают прислоненный к стене кусок обшивки и находящуюся под ее защитой фигуру. Подойдя ближе к источнику звука, слышат твердый голос женщины.
– Я мертва. Я мертва из-за проклятой блевоты.
Она усмехается. Четверо охотников стоят в боевой готовности вокруг нее.
– Это не смешно. Нет!
Она снова хихикает.
– Прекрати смеяться! Ты – слуга Крылатого Ока на задании. Веди себя соответствующе!
Охотники переглядываются. Кто-то пожимает плечами. Ближайший к укрытию убирает его в сторону.
Диада сидит в том же положении, в котором ее оставили, с медсумкой на коленях и мечом в ножнах, лежащим на земле.
Прежде чем охотникам удается напасть, ее забрало загорается, ослепляя врагов и рассеивая остатки темноты. Стоящие ближе всех хватаются за лицо и закрываются руками. Те, что подальше, нацеливают арбалеты, пытаясь не попасть в кого-нибудь из своих.
Металлические шипы разрезают воздух, вонзаются в стену и в броню Диады. Некоторые попадают в размахивающих руками ослепленных охотников, зарываясь все глубже и немедленно доставляя в кровь парализующий яд.
– Я не… – начинает она, кромсая ноги ближайшим двум, – собираюсь…
В ее состоянии едва ли удается нанести глубокие порезы, хотя обычно такой удар отделил бы ноги от тела.
– Ты жалкая! – кричит она, перебивая сама себя. – Это все, на что ты способна? Ты всегда была худшей из нас двоих.
Диада трясет головой.
– Заткнись, предательница. Тебя здесь нет. Я тебя убила! Заткнись!
Двое охотников кричат, отпрыгивая из зоны ее досягаемости, остальные перегруппировываются, отходя от первоначального шока. На заднем плане неистовствует Диада, разговаривая с собой, пока охотники совещаются.
– Давайте ее бросим, – шепчет один.
– Да, – говорит другой. – Дивенбург уже забрал ее разум. И он вернется, чтобы забрать тело. Так всегда и происходит! Это и случилось с моим двоюродным дедушкой! Но уж со мной-то этому не бывать!
Третий остается равнодушен.
– Плевать на твои истории и плевать на твоих предков. Мы вернемся с добычей.
Гляньте на нее, да ведь у нее крышу снесло. Ей даже не подняться. Мы сможем ее взять, если будем держаться вместе.
Арбалеты уступают место ножам и коротким палкам. Охотники снова наступают, теперь двигаясь стаей.
Диада наблюдает, опустив конец меча на землю.
– Думаю, смогу забрать с собой двух. Или трех. Двух? Трех? Не знаю.
Снова разразившись хихиканьем, она нараспев повторяет:
– Два иль три? Три? Четыре? Надо хватануть пошире.
Свободной рукой она бьет себя по голове.
– Почему я не могу замолчать? И почему эти жалкие мудаки не покончат со мной наконец?
Главарь поднимает руку.
– На счет три. Раз… Два…
Он замолкает, поняв, что со стороны Дивенбурга кто-то приближается. Шаги раздаются подобно выстрелам, а дальше – высокая фигура в длинных одеяниях, из-под капюшона которой нечеловечески сверкают глаза.
– …Вот дерьмо!
Хоть приказ и неуставной, но достаточно ясный. Охотники убегают, быстро рассредоточиваясь парами, снова ныряя под защиту лесных стволов.
Диада поворачивает голову к гостям. Веспер резко останавливается, хлопая глазами.
– Диада, ты жива!
– Увы.
– Не говори так.
– Не могу. Такое ощущение, что у моего рта появился собственный разум.