ствовать себя немного лучше. Уже одного сознания, что они смогут читать, было достаточно, чтобы у Бодлеров возникло чувство, будто их несчастная жизнь станет хоть немного светлее. В конце коридора находилась небольшая дверь, Чарльз остановился у этой двери и, улыбаясь детям, отворил ее.
Библиотека была большой комнатой, уставленной элегантными деревянными книжными стеллажами и удобными диванами, чтобы на них сидеть и читать. По одной стене тянулся ряд окон, так что света для чтения имелось более чем достаточно, а по другой — ряд пейзажей, так что глазам было на чем отдохнуть. Бодлеры вошли в комнату и огляделись. Но лучше они себя не почувствовали, вовсе нет.
— А где книги? — спросил Клаус. — Все эти элегантные книжные стеллажи пусты.
— Это единственный недостаток нашей библиотеки, — признался Чарльз. — Все остальное в полном порядке. Сэр ни в какую не дает денег на покупку книг. — Вы хотите сказать, что здесь вообще нет книг? — спросила Вайолет.
— Только три, — ответил Чарльз и направился к самому дальнему стеллажу. Там на самой нижней полке одиноко стояли три книги. — Без денег, конечно, трудно покупать книги, но у нас есть три, которые мы получили в качестве пожертвований. Сэр пожертвовал книгу «История лесопилки „Счастливые Запахи"». Мэр Полтривилля пожертвовал книгу «Конституция Полтривилля». А вот эту, под названием «Передовая Окулярная Наука», пожертвовала Доктор Оруэлл, врач, которая живет в городе.
Чарльз поднял все три книги, чтобы показать, как они выглядят, и дети в замешательстве и страхе впились в них глазами. На обложке «Истории лесопилки „Счастливые Запахи"» был портрет Сэра с облаком дыма вместо лица. На обложке «Конституции Полтривилля» красовалась фотография старого башмака, свисающего с флагштока. Но больше всего бодлеровских детей поразила и напугала обложка «Передовой Окулярной Науки».
Я уверен, вам много раз приходилось слышать, что о книге нельзя судить по обложке. Но как трудно поверить в то, что человек, который, не будучи врачом, носит хирургическую маску и седой парик, окажется очаровательной личностью, так же трудно было детям поверить, что «Передовая Окулярная Наука» в самом ближайшем будущем принесет им что-нибудь кроме беды. Вы можете и не знать, что слово «окулярная» означает «относящаяся к глазу», но, даже не зная этого, легко пришли бы к такому заключению, взглянув на обложку. А на обложке было напечатано изображение, которое дети сразу узнали. Узнали по своим страшным снам и на основании собственного опыта. Это было изображение глаза, и бодлеровские сироты узнали в нем знак Графа Олафа.
Глава пятая
В последующие дни бодлеровские сироты ощущали тяжесть в желудке. В случае с Солнышком все было понятно: когда Клаус разделил персик, ей досталась часть с косточкой. Как правило, косточку, разумеется, не едят, но Солнышко была очень голодна и любила есть твердое, отчего косточка и попала в ее желудок вместе с теми частями фрукта, которые вы или я сочли бы для этого более пригодными. Но тяжесть в желудке мучила двух других Бодлеров вовсе не от угощения Чарльза, а от всеобъемлющего чувства обреченности. Они не сомневались, что Граф Олаф скрывается где-то поблизости, как хищник, готовый наброситься на них, стоит им зазеваться.
Поэтому каждое утро, когда Мастер Флакутоно, будя рабочих, громыхал кастрюлями, Бодлеры внимательно к нему присматривались, чтобы проверить, не пришел ли вместо него Граф Олаф. Надеть седой парик, закрыть лицо хирургической маской и выкрасть Бодлеров прямо из коек было бы вполне в духе Графа Олафа. Однако у Мастера Флакутоно всегда были те же темные глаза-бусинки, говорил он всегда грубым, глухим голосом, очень не похожим на ровный, злой голос Графа Олафа. Идя через грязный двор на лесопилку, Бодлеры приглядывались к рабочим. Было бы вполне в духе Графа Олафа самому поступить на лесопилку простым рабочим и выкрасть Бодлеров, пока Мастер Флакутоно не смотрит. Но хотя все рабочие выглядели усталыми, грустными и голодными, ни один не выглядел злым или жадным, ни у одного не было отвратительных манер.
Выполняя изнурительную работу на лесопилке — слово «изнурительная» здесь означает «настолько трудная, что у сирот было такое чувство, будто у них разламывается спина, хотя на самом деле это было не так», — они задавались вопросом: не может ли Граф Олаф воспользоваться одним из огромных станков, чтобы тем или иным способом прибрать к рукам состояние Бодлеров? Но это представлялось маловероятным. Через несколько дней скребки снова сложили в угол, а станки-клещи выключили. Теперь рабочие должны были поднимать очищенные от коры бревна и по одному прижимать к жужжащей циркулярной пиле до тех пор, пока она не разрежет каждое дерево на плоские доски. От поднятия бревен руки детей вскоре начали болеть и покрылись занозами, но Граф Олаф не воспользовался преимуществом, которое ему давали их ослабевшие руки, и не сделал попытки их выкрасть. После нескольких дней пилки Мастер Флакутоно приказал Филу запустить станок с огромным клубком веревки внутри. Станок обматывал веревку вокруг десятка досок, а рабочим надлежало завязывать ее сложными узлами, чтобы доски не рассыпались. Вскоре у детей так распухли пальцы, что они с трудом удерживали купоны, которые им каждый день выдавали, но Граф Олаф не предпринял попытки вынудить их отказаться от состояния. Безотрадные дни сменяли друг друга, и хотя дети были убеждены, что Граф Олаф наверняка где-то поблизости, он все не показывался. Это очень озадачивало.
— Это очень озадачивает, — однажды сказала Вайолет во время перерыва на жевательную резинку.
— Согласен, — сказал Клаус, потирая больной палец правой руки, который распух больше других. — То здание похоже на его татуировку, да и книжная обложка тоже. Но Граф Олаф так и не появляется.
— Елунд! — задумчиво произнесла Солнышко. Пожалуй, он имела в виду нечто вроде: «Это действительно озадачивает».
Вайолет щелкнула пальцами и тут же поморщилась от боли. — Я вот о чем подумала, — продолжала она. — Ты только что сказал, что он не появляется. Может быть, он выдает себя за Сэра. Облако дыма не дает нам увидеть, как выглядит Сэр на самом деле. Чтобы нас обмануть, Граф Олаф мог переодеться в зеленый костюм и начать курить.
— Я уже об этом думал, — сказал Клаус. — Но он гораздо ниже Графа Олафа, не знаю, как можно выдавать себя за человека гораздо ниже ростом.
— Чорн! — подтвердила Солнышко, что означало нечто вроде: «И его голос совсем не похож на голос Графа Олафа».
— Верно, — согласилась Вайолет и дала Солнышку щепку, которая валялась на полу. Поскольку жевательную резинку давать маленьким детям не следует, старшие Бодлеры во время перерыва давали Солнышку маленькие щепки. Дерева Солнышко, конечно, не ела, а только жевала, воображая, будто это морковка, яблоко или бутерброд с говядиной и сыром, которые она очень любила. — Вполне возможно, что Граф Олаф нас просто пока не нашел, — сказал Клаус. — В конце концов, Полтривилль расположен посреди нигде. Могут потребоваться годы и годы, чтобы напасть на наш след.
— Пелли! — воскликнула Солнышко, что означало нечто вроде: «Но это не объясняет здания в форме глаза и книжной обложки!»
— И то и другое может быть простым совпадением, — заметила Вайолет. — Мы так боимся Графа Олафа, что скорее всего нам просто кажется, будто мы повсюду его видим. А вдруг он вовсе и не появится. А вдруг мы здесь действительно в безопасности.
— Вот и молодцы, — сказал Фил, который сидел рядом с ним. — Взгляните на хорошую сторону. Наверное, лесопилка «Счастливые Запахи» и не ваше любимое место, но, по крайней мере, здесь нет этого Олафа, о котором вы все время говорите. Проведенное здесь время, чего доброго, еще окажется самой завидной частью вашей жизни. — Ваш оптимизм меня восхищает, — улыбнувшись Филу, сказал Клаус.
— Меня тоже, — сказала Вайолет.
— Тенпа, — согласилась Солнышко.
— Вот и молодцы, — повторил Фил, поднимаясь, чтобы размять ноги.
Бодлеровские сироты кивнули, но украдкой посмотрели друг на друга. Граф Олаф действительно не показывался или, по крайней мере, пока не показывался. Но их положение было далеко не завидным. Они должны были просыпаться под грохот кастрюль и выслушивать приказы Мастера Флакутоно. На ланч они получали только жевательную резинку, а Солнышко — воображаемые бутерброды. А работа на лесопилке, и это самое худшее, была такой изнурительной, что у них не хватало сил ни на что другое. Даже находясь каждый день рядом со сложными станками, Вайолет в течение очень долгого времени и не подумала что-нибудь изобрести. Даже имея возможность свободно, при первом желании посещать библиотеку Чарльза, Клаус и не заглянул ни в одну из трех книг. И, даже имея вокруг массу твердых предметов, чтобы их кусать, Солнышко взяла в рот всего несколько. Дети очень тосковали по изучению рептилий с Дядей Монти. Очень тосковали по жизни над озером Лакримозе с Тетей Жозефиной. И конечно, больше всего они тосковали по жизни с родителями, которая, в конце концов, и была их настоящей жизнью.
— Ну что же, — сказала Вайолет после недолгого молчания, — нам надо проработать здесь всего несколько лет. Тогда я стану совершеннолетней, и мы сможем пользоваться состоянием Бодлеров. Мне бы хотелось построить себе изобретательскую студию, возможно, над озером Лакримозе, на том месте, где стоял дом Тети Жозефины, и там мы будем всегда ее вспоминать.
— А мне бы хотелось построить библиотеку, — сказал Клаус, — которая была бы открыта для публики. А еще я всегда надеялся, что мы сможем выкупить коллекцию рептилий Дяди Монти и заботиться о них. — Долк! — заявила Солнышко, что означало: «А я могла бы стать зубным врачом!»
— Что все-таки означает «Долк»?
Сироты подняли глаза и увидели, что на завод пришел Чарльз. Он улыбался и вынимал что-то из кармана.
— Привет, Чарльз! — сказала Вайолет. — Очень приятно вас видеть. Чем вы занимались?
— Гладил рубашки Сэра, — ответил Чарльз. — У него уйма рубашек, но он слишком занят, чтобы самому их гладить. Я собирался зайти пораньше, но на глаженье ушло много времени. Я принес вам немного вяленого мяса. Больше взять побоялся, ведь недостачу Сэр обязательно заметит, но сколько есть, столько есть.