– Это хорошо или плохо?
– Для вас хорошо. Но я вам скажу еще кое-что. Если эта настойчивость для вас и хороша, то во мне она будит подозрительность. Я не в состоянии доверять вам.
– Очень печально.
– Но думаю, было бы очень хорошо, по крайней мере для вас, если бы мы с вами остались друзьями.
– Ваше милое пожелание звучит как плохо прикрытая угроза, Джанина.
– Принимайте это так, как вам больше нравится, но, будьте добры, никогда больше меня не беспокойте. Если вы не выполните этой моей просьбы, мы поссоримся. Вы меня рассердите.
– И что же будет?
– Увидите.
Она поднялась со своего стула и сказала:
– Не трудитесь провожать меня. Я уверена, что поймаю кэб. А вы выпейте еще и отдохните. Доброй ночи.
Она пересекла зал, улыбнулась Селене, обслуживающей соседний столик, и ушла.
Подойдя к буфетной стойке, я наполнил свой стакан и возвратился на место, сопровождаемый недоуменным взглядом Селены.
Мои мысли вертелись вокруг Джанины. Действительно, она обладала весьма крепкими нервами, и голова у нее была ничуть не хуже моей. Еще час назад я находился в полной уверенности, что близок к раскрытию тайны Джанины. И вот опять – ничего. По сути дела, не столько она, сколько я поставлен перед новыми загадками. Да, не зря, выходит, Сэмми проявил тогда в компании такую осторожность. С этим орешком придется повозиться как следует, прежде чем его раскусишь. Одно только ясно: Джанина незаурядной квалификации разведчик. Она несомненно превосходит шпионку Бетину. Однако каковы их взаимоотношения? В чем причина их возможной ссоры, несогласия или размолвки? Какого рода задачу они пытаются здесь решить? В чем заключается их цель? Ответы на все эти вопросы по-прежнему были окутаны непроницаемой для меня завесой тайны.
Мне показалось, что над моим столиком еще носится аромат ее тонких духов, и я подумал, что как бы там ни было, а Джанина обладала необычайной привлекательностью.
Но тут мои мысли переключились еще на одну сторону поведения Джанины. Нетрудно было подметить в ее поступках некоторую самоуверенность, как если бы она имела в руках какой-то полновесный козырь. Что, если именно она держала в своих руках то, к чему стремились Бетина, тетушка, белолицый и мало ли еще кто? Может быть, и так. Во всяком случае, определенная уверенность в ее действиях явно чувствовалась.
Я пожал плечами и допил свое виски.
Я отправился домой. Пикадилли была безлюдна. Мягкий лунный свет перемежался с желтоватыми отблесками фонарей.
Медленно шагая по широкой и пустынной улице, я обдумывал целую серию необычных событий, имевших место за то время, что я занялся этим делом. Событий было много, но что, собственно, я мог сообщить Старику, если бы он позвонил мне? Я мог бы ему рассказать, что после нашей с ним последней встречи разговаривал с Джаниной, познакомился с Бетиной Вейл на площадке для игры в гольф, был в ее компании, немножко выпил. Мог бы добавить, что, по словам Бетины, кто-то пытался застрелить ее через окно, что я нашел у нее пару пистолетов, что заподозрил ее, Джанину, а также тетушку в деятельности против нас, что все они, к сожалению, не так глупы, как можно было бы надеяться. Вот, пожалуй, и все. Да, мой отчет выглядел бы весьма неудовлетворительно.
Впрочем, теперь я знал по крайней мере один новый факт. В ту ночь перед гибелью Сэмми именно Джанина находилась в компании. Теперь я припоминал ее совершенно ясно. Если так, то Джанина, по убеждению Сэмми, представляла собой весьма опасную особу.
В отеле я нашел записку портье на мое имя.
«Вас просит позвонить один джентльмен. Гросвенор-77650».
Бросив шляпу в угол, я поспешил к телефону. Кто это мог быть, раздумывал я. Вероятно, Фриби.
Я ошибся. Это был Старик, и его тон не предвещал ничего хорошего.
– Хелло, Келлс! Я в Грейт Гросенор Курт, 71. Если вы не заняты чем-либо чересчур важным, то могли бы сюда явиться. Мне бы хотелось поговорить с вами.
Я ответил, что прибуду туда немедленно.
Мне очень не понравился тон Старика. Он говорил так, как будто уже имел те сведения, которые я должен был ему добыть. Но это означало бы, что помимо меня еще кто-то занимался нашим делом и его осведомленность превзошла мою. Нет, это неправдоподобно.
Указанное мне место встречи представляло просто обставленную квартиру. По-видимому, это была одна из резиденций Старика. Подобных явок в городе у него было не меньше дюжины.
Он сидел в большом кресле, а рядом на низеньком столике стояли ящики с сигарами, сигаретами и бутылками с виски и содовой.
Со своими сдвинутыми к переносице и насупленными бровями Старик выглядел как воплощение гнева господня.»
Однако начал он довольно сдержанным тоном:
– Положите вашу шляпу, налейте себе виски и берите сигарету.
Молча я проделывал все указанное.
Он также молча сидел и разглядывал меня. Затем сунул себе в рот сигару и некоторое время медленно попыхивал ею. Потом вынул сигару изо рта и вновь поглядел на меня.
Я знал, что все это означает. От меня не было никакой информации, а Старик любил дельные сообщения. После последней нашей встречи он не слышал от меня ни одного слова и отсюда вывел заключение, что, кроме виски, я ничем не занимаюсь. Техника Старика была всем известна. Он подбирал человека для определенного дела и был уверен, что человек этот верный, надежный и на него можно полностью полагаться. Затем он отходил в сторону, стушевывался и ждал результатов. А результаты должны были быть. Во что бы то ни стало должны быть. В противном случае он становился весьма раздосадованным и похожим на гнев господний.
Наконец он начал:
– Вас считают хорошим и даже отличным сотрудником. Вы числились в нашей лучшей тройке агентов. Это предполагает, что вы обладаете отличными нервами, достаточным количеством мозгов и нужной в деле инициативой. Я Сказал «предполагает». Вы поняли?
Я ничего не ответил.
Я подумал только: «Что ж… Хотите ругаться? Ругайтесь. Ничего хорошего вам это не даст, а мне от этого не будет ничего плохого».
Он был нрав, называя меня хорошим агентом. А что касается того, что я был один из трех лучших, занятых в нашей особой области деятельности, то здесь начинала проявляться его старомодность. Он хорошо знал, что я не один из лучших, а лучший, особенно после того, как Сэмми выбыл из игры. В полдюжине стран я выполнил для Старика ряд таких операций, которые не снились всем его другим агентам вместе взятым. И он это отлично знал. И знал, что и я в этом хорошо разбираюсь. Однако я подавил нараставшую во мне досаду и принялся за виски. А виски было превосходным! Выдержанное, довоенного производства, с тонким ароматом.
Старик, продолжал:
– Предполагалось, что вы и Сэмми Кэрью представляете собой нашу лучшую группу. Теперь попрошу вас взглянуть на вашу так называемую деятельность. Кэрью выключился из дела до того, как он получил шанс хотя бы переговорить с вами, хотя бы сообщить вам, в чем, собственно, дело. А дело, как я теперь все больше убеждаюсь, хотя и не в курсе его, является немаловажным. Вы были связаны с Кэрью. До последнего времени вы были вместе. И оба ничего, абсолютно ничего не сделали. А почему ни он, ни вы ничего не сделали? Только потому, что вы оба, как бродяги, перепились в той компании, в которую попали в ночь перед его гибелью. Так это или не так?
Я продолжал курить и по-прежнему молчал. Еще не настал момент, чтобы что-либо сказать.
– Прекрасно, – продолжал Старик. – Так. Вы получили доллары. И получаете. А что вы сделали? – При этом он издал своими сложенными для этой цели губами забавный свист, означавший не то безнадежность, не то презрение, не то замысловатое ругательство. Он повторил: – Что вы делали? Конечно, кроме пьянки? Что я получил от вас? А вот взгляните на то, что я получил от других. А получил я это проклятое письмо от других потому, что от вас не получил ничего, кроме сообщений, и то неточных, о количестве проглоченного вами виски!
С этими словами он швырнул мне какое-то письмо с грифом «Совершенно секретно».
Письмо было подписано весьма высокопоставленным лицом. Оно напоминало Старику в очень вежливом и весьма дипломатичном тоне то обстоятельство, что последствия применения «летающих снарядов»{2} на территории Южной Англии становятся более тяжелыми, чем до сих пор. Изучение мест их попадания за последние дни народит на мысль о том, что немцы имеют некоторое представление не только о мишенях, но, возможно, и о результатах своей прицельной стрельбы. Больше в письме не было ничего. Ни пожеланий, ни упреков, ни советов. Все и так было ясным как день.
Я вздохнул и возвратил письмо Старику.
– Так что же? – спросил я, не подумав.
Это его взорвало. Он стал красным, ударил кулаком по столу и принялся обзывать меня всеми некрасивыми словами, какие только знал и какие мог выговорить его язык. Раздражен он был довольно прилично.
Я не говорил ничего, потому что, во-первых, никто и никогда не мог говорить, когда Старик проявлял свой темперамент, а кроме того, во-вторых, я прекрасно понимал значение только что прочитанного тактичного и мягкого письма. Безусловно, оно давало право Старику прикладывать к моему имени разнообразные малоприятные эпитеты.
Досадовать и злиться на него после письма я перестал.
Когда он закончил, я сказал:
– Прошу вас, сэр, выслушать меня. Мне кажется, что вы допускаете небольшую ошибку относительно нас. Прошу вас вспомнить, что некоторое время я не встречался с Сэмми. Как вам хорошо известно, в последнее время мы с ним под видом немецких офицеров находились на немецкой ракетной базе в Па-де-Кале.
– Известно. Дальше?
– Когда Кэрью получил предписание бежать оттуда и явиться сюда, он в течение некоторого времени, правда небольшого, действовал самостоятельно, и за это время мы с ним потеряли связь. И я не знал и не мог знать, что именно попало ему в руки в этот промежуток времени, на какой именно след он напал. Но и вы, сэр, тоже ничего не знали. Более того, не исключено, что и сам Кэрью не так уж много знал. И вот когда я попал в ту компанию, я увидел, что Сэмми прилично пьян, и решил, что и мне ничего не остается до утра, как немного попробовать виски. И это было довольно хорошо.