Насколько я мог судить, большинство навещаемых Равалло местечек было расположено в районах далеко не маловажного военного значения. Кроме того, по двум-трем из этих районов, помимо самого Лондона, велась пристрелка «летающих снарядов».
На странице с отметкой кинотеатра в Боллинге были помечены часы выступлений, на одном из которых присутствовал и я. Следующая страница оказалась пустой. Выходной день? Я перевернул еще одну страницу. На ней оказалось расписание выступлений Равалло во «Флюгерном клубе» в Пелсберри. Он должен был выступить там два раза.
Последующие страницы были пусты. Следовательно, намечавшееся выступление в Пелсберри должно было быть последним.
Что же. этого надо было ожидать. Группа заканчивала какой-то этап своей деятельности.
Положив книгу на место, я еще раз бегло осмотрел комнату, выключил свет и вышел в коридор, закрыв дверь отмычкой.
Еще с минуту у меня ушло на то, чтобы незаметно проскользнуть через служебный вход и запереть его.
Пробираясь по узкому проходу, я попытался представить себе результат усилий Голвейды. Начнет ли говорить Равалло? Значительная вероятность этого, несомненно, существовала, несмотря на то что Равалло должен был понимать свою полную обреченность. Знал это Сэмми, попав к ним в лапы, должен был знать это и Равалло. Возиться с ним мы не имели никакой возможности, и смысла в этом не было абсолютно никакого. Все это Равалло должен был прекрасно понимать, но, с другой стороны, методы Голвейды – это нечто такое, что вполне могло пересилить всякое понимание и вынудить жертву заговорить. На это вполне можно было рассчитывать. Но что он может сказать? Скорее всего, он поступит так, как поступают опытные агенты обеих сторон, попав в затруднительное положение. Он может говорить достаточно правдиво о вещах, которые нам уже известны, избегая всего того, что как раз и представляет для нас ценность первостепенного значения.
Небо вдруг потемнело еще больше, и крупные капли дождя начали падать все чаще и чаще.
Контуры домиков вокруг сливались с чернотой ночи. В голову мне пришла мысль о том, что сказали бы безмятежно спящие респектабельные граждане тихого Боллинга, если бы узнали вдруг, что один из их уютных коттеджей превращен в данный момент в камеру пыток. Впрочем, подумал я тут же, все это в их собственных интересах, и мало ли творится всяких странных и необычных, хотя и очень нужных, вещей во время войны, вещей, которым никогда не суждено увидеть дневной свет.
В настоящий момент, думал я, Эрни Голвейда наверняка уже успел добыть кое-какую информацию, а с Равалло уже давно, вероятно, слетели все остатки высокомерия и чванливости.
Начавшийся было дождь то прекращался, то вновь усиливался, и я для сокращения пути направился напрямик, через поля.
Мысли о Сэмми вновь завладели мною. Что, собственно, могло находиться в руках Сэмми, что так интересовало немцев? В своей записке он ничего не упоминает. Почему? Надеется на Джанину? На то, что я получу этот документ у нее? И так как важность этого документа первостепенная, он даже не рискует о нем обмолвиться хотя бы одним словом? Что ж, все это могло быть, и Равалло мог бы пролить кое-какой свет на этот вопрос. Именно он искал этот документ или фото у Сэмми, и именно он с кем-то еще пытался добыть у Сэмми сведения об этом важном документе. Но что мог представлять из себя этот документ? Так или иначе, Равалло знал об этом гораздо больше, чем я.
Многое он мог бы рассказать и о вечеринке у Маринет. Совершенно очевидно, что именно там случилось что-то такое, что заставило Сэмми резко изменить свое поведение, вынудило его не узнавать меня, не разговаривать, всячески избегать встречи со мной.
Объяснением всего этого могло быть только то, что Сэмми внезапно понял окружавшую его опасность, понял, что имеет дело с хорошо организованной бандой, следящей за каждым его шагом и каждым движением.
К этому заключению он мог прийти только на самой вечеринке и никак не раньше. Если бы он обнаружил эту серьезную опасность до вечеринки, он несомненно связался бы со Стариком и постарался передать информацию мне. Ничего подобного он не сделал.
Дождь вновь усилился, и я свернул в сторону к видневшемуся невдалеке амбару. Сильно выступавшие края его крыши отлично защищали от дождя, который, впрочем, нисколько не мешал мне углубиться в свои мысли.
Вопрос о роли Джанины вновь встал передо мной в связи с ее участием в той вечеринке. Возможно, Сэмми пригласил ее просто для отвода глаз, чтобы создать впечатление, что он пришел покайфовать с подружкой. Это же впечатление он постарался подтвердить, когда проводил Джанину домой.
Но он ничего не сказал ей о своих подозрениях. И ничего не сказал ей обо мне. Почему? Ответом на этот вопрос могло быть соображение Сэмми, что чем меньше Джанина будет знать, тем лучше для нее. Кроме того, он не сомневался, что в самое ближайшее время встретится со мной. Видимо, он имел в виду утро.
Несомненно, Сэмми, приглашенный на вечеринку белолицым, надеялся там нащупать следы группы. Именно для этого он пригласил туда меня. Но то, с чем он там столкнулся, очевидно, было для него совершенно неожиданным. И именно об этом также многое мог бы рассказать Равалло.
Если Сэмми действительно обладал неким документом большой значимости, документом, который в высшей степени интересовал группу, то, спрашивается, куда он мог его девать? Он пишет в своей записке, что когда начал приходить в чувство, то увидел двух людей. По-видимому, в то время как Сэмми был на вечеринке, голубоглазая тетушка приготовила одурманивающее и влила его в виски. В то же время, очевидно, начался тщательный обыск в комнате Сэмми, не давший никаких результатов. Позже обыску был подвергнут сам одурманенный Сэмми. И еще позже, когда он приходил в себя, его допрашивали и пытали. И просчитались. Я не мог себе представить кого бы то ни было, кто мог бы заставить говорить Сэмми, если он того не желал.
Из этого всего следовало, что документ, фотография или еще что-либо в этом роде до сих пор не обнаружены.
Несомненно, это что-то очень важное. Это старательно разыскивается и до сих пор не найдено.
Это нечто было настолько важно, что Сэмми даже не мог пойти на риск иметь его при себе или держать спрятанным у себя в комнате. Странно… Очень странно, так как подобная мысль логически подводила к выводу об отсутствии этого «нечто» у Сэмми. Но в таком случае группа ошибалась? Действовала не по адресу? На этот вопрос Равалло вряд ли сможет дать сколько-нибудь вразумительный ответ.
Но какой-то весьма важный документ существует бесспорно, и он представляет собой значительную ценность или опасность для гиммлеровской группы.
А не сможет ли дать об этом кое-какие сведения Джанина? Много или мало она знала обо всем этом деле? Во всяком случае, она кое-что знала. Она знала достаточно, чтобы увильнуть от встречи с тетушкой, когда последняя направлялась к ней на Верити-стрит. Он знала достаточно, чтобы, не теряя времени, отправиться на Киннаул-стрит, проскользнуть на квартиру тетушки и попытаться там кое-что поискать. Она, следовательно, должна знать или догадываться, что из себя представляет это важное нечто.
«Нет никаких сомнений в том, – подумал я, – что пятиминутный откровенный разговор с Джаниной мог бы сразу избавить меня от всяких догадок, предположений, излишних тревог и волнений. Да, все это так, но где найти Джанину? Вырвать бы нужные сведения у Равалло… Ключ к поиску он, безусловно, мог бы дать, если даже предположить, что точного ее местонахождения и не знает».
В последнее время они весьма усердно охотились за Джаниной, и не исключено, что она уже у них в руках. Не надо было обладать большим воображением, чтобы представить себе обращение с ней этих голубоглазых тетушек и красоток Вейл, высшим наслаждением которых было отрывание крылышек у бабочек.
Сэмми ничего не говорил Джанине обо мне. Из других источников она тоже ничего обо мне не знала и поступала совершенно правильно, избегая откровенности со мной. И она должна была придерживаться такой линии поведения до тех пор, пока неопровержимые факты не убедили ее в том, что я на ее стороне. А эти факты должен был добыть не кто иной, как я.
Но одну вещь Сэмми сказал Джанине. Он сказал ей о своей тете, мисс Кэрью, из Чипингфилда. И вероятно, он же дал ей почтовую открытку с изображением Мавританского замка – адрес мисс Кэрью.
Очень вероятно, что он предупредил ее: если она попадет в затруднительное положение, то может обратиться к мисс Кэрью. А если это так, то что же могло побудить Сэмми передать Джанине этот адрес и предупредить ее?
Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. На вечеринке Сэмми пришел к заключению об угрожавшей всем нам опасности. Он понял, что раскрыт и что за ним следит сильная группа. И единственный контакт, который он допустил, заключался в том, что, улучив удобную секунду, незаметно сунул мне в карман клочок бумаги со своим адресом. Его расчет состоял в том, что, если что-либо случится с ним в эту ночь, я смогу начать работу хотя бы с обследования его квартиры, то есть буду иметь хотя бы отправную точку.
Дождь тем временем поутих; я вышел из-под навеса и двинулся через мокрое поле к коттеджу, до которого было уже совсем близко.
Мысли мои переключились на Великого Равалло.
Вероятно, не в очень приглядном состоянии я его застану, думал я. Важно только, чтобы он заговорил и дал нужные сведения.
К коттеджу я подошел со стороны поля. Открыв потихоньку дверь, вошел в коридор и прислушался. Никаких звуков. Кругом все было тихо. Я закрыл за собой дверь, включил фонарик, прошел по коридору и заглянул на кухню. Никого. Тогда я направился прямо в ту комнату, где оставил Голвейду с Равалло. и, секунду помедлив, открыл дверь.
Моим глазам представилась совершенно неожиданная картина.
Возле камина на ящике, сгорбившись, сидел Голвейда. Свет от свечи, прикрепленной в неустойчивом положении на краю камина, падал ему на лицо, которое он подпирал обеими руками. Погасший окурок сигареты свисал у него с уголка рта.