— Я э, то заметил.
— Что?
— Ничего. Ничего. Одиночество расшатало мои нервы. Может, тебе стоит поработать над стилем своих речей? Дождь не может идти без конца.
— Не может и не идет. Каждые сутки льет только днем. Ты обратил внимание? Дождь идет только в дневное время. Почему погода так испортилась, Гаррет?
Я хотел подкинуть ему идею насчет Кантарда и управления ураганами, но боялся, что он разразится новой безумной теорией.
— Можно подумать, что сами боги мешают мне распространять правду.
— Боги, пожалуй, мешают даже больше, чем смертные.
Я промолчал, точнее, не успел ничего сказать.
Брешущий Пес оцепенел. Глаза его округлились, дыхание участилось. Он поднял руку в жесте, призванном защитить его от сглаза. Он произнес:
— Чур меня! Чур! Чур! — и с визгом стал отступать к двери. — Это он! — прохрипел Брешущий Пес. — Гаррет! Это он!
«Он» был капитан Туп, который, широко разинув рот, стоял на пороге комнаты Покойника. Повернувшись к Амато, я увидел, как за ним закрывается дверь.
— Чур! Чур! — показывая пальцами рожки, сказал я. — Что это было?
Туп спросил:
— Что здесь делал Амато?
— Они с Покойником приятели. Встречаются и сочиняют истории про тайные сговоры. Удивительно, как они ладят друг с другом. Теперь ваша очередь. Откуда вы знаете Брешущего Пса?
У Тупа дернулась щека. Вид у него был такой, будто он не знает, где находится.
— В ходе моей работы я был вынужден ограничить свободу мистера Амато как приспешника тайных махинаторов, кукловодов, дергающих за веревки судей и чиновников-марионеток.
Я рассмеялся:
— Вы его арестовали?
— Я его не арестовывал, Гаррет. Что бы он ни говорил. Я просто попросил его пойти и поговорить с человеком, которого огорчили его слова. Все было бы прекрасно, если бы он заткнулся хоть на минуту. Но, увидев лучшую в своей жизни публику, он не устоял и толкнул пламенную речь. Слово за слово, и мне пришлось отвести его к судье, чтобы его официально предупредили, что он может быть обвинен в клевете. Амато не успокаивался. У судьи Грома нет чувства юмора. Он не считает Брешущего Пса забавным уличным персонажем. Чем больше свирепел Гром, тем больше Амато распускал язык. Наконец Гром взбесился и дал Амато пятьдесят пять дней за оскорбление суда. И во всем виноват этот Пес. Как он ругался, когда его вели в Аль-Хар, вы в жизни не слышали такой ругани! Черт возьми, если бы он хоть тогда попридержал язык, я бы, возможно, скрепя сердце выпустил его. Но он обругал и меня.
— Другой взгляд на события, — сказал я. — Хотя его версия не особенно отличается. Он тоже говорит, что сам виноват.
Туп усмехнулся, но мрачно.
— Жаль, что не все наши бунтовщики так безобидны.
— А?
— Принц полагает, что мы находимся на пороге хаоса; эта причина, среди прочих, заставляет его относиться ко всему так серьезно. По его словам, если Корона не проявит готовности в доступной и понятной форме выполнить общественный договор, заключенный ею с карентинским народом, мы вступим в период растущей нестабильности. Первым признаком этого будет появление в округе групп, осуществляющих самосуд.
— В некоторых районах такие группы уже есть.
— Я знаю. Принц считает, что эти группы будут усиливаться и политизироваться. И это будет происходить быстро, если только Слави Дуралейнику не изменит счастье. Каждый раз, когда он оставляет нас в дураках, все больше патриотов направляется в Кантард, чтобы помочь укротить мятежника. Чем больше законопослушных граждан уезжает, тем меньше остается, чтобы поддерживать порядок здесь.
Принц думает, что группы линчевателей могут объединиться в своего рода неофициальную милицию. А потом эти группы из-за политических разногласий начнут разбивать друг другу головы.
— Ясно. Некоторые даже могут захотеть избавиться от теперешних властей.
— Королевская семья может оказаться в одном ряду с уличными шайками.
Я промолчал и очень этим гордился.
В целом мы, карентинские обыватели, не проявляем интереса к политике. Мы хотим только, чтобы нас оставили в покое. Мы избегаем платить налоги, но все-таки расстаемся с деньгами в надежде, что власти нас защитят. Немножко денег туда, немножко сюда, бандиты из налогового управления не отбирают всего. Насколько я могу судить, таковы традиционные отношения обычного гражданина с государством, если только этот гражданин сам не является государственным жуликом.
Я сказал:
— Надо как следует присмотреться к этому принцу, если он действительно считает, что Корона — это не только механизм для вытягивания денег из населения и кормежки привилегированных классов.
Я вложил в свои слова слишком много язвительности. Туп не уловил, что я просто циник и зубоскал, а не бунтовщик. Он одарил меня чрезвычайно гадким взглядом.
Я добавил:
— Возможно, мне стоило обратить больше внимания на басню о длинном языке Брешущего Пса.
— Возможно, Гаррет.
— Что вы делали там?
Этот вопрос понятен каждому ветерану. А в Танфере все взрослые человеческие существа мужского пола, которые могут стоять на ногах, и множество тех, кто уже не может, — ветераны. Корона хорошо умеет лишь признавать всех мужчин годными для военной службы.
— Я был в армии. Сначала в боевой пехоте, затем в дальней разведке. После ранения меня перевели в военную полицию. Однажды я спас одного баронета и таким образом получил этот пост.
Герой! Но это ничего не значит. Почти все, кому удается прожить достаточно долго и выкарабкаться, совершают когда-нибудь героический поступок. Даже такие отъявленные подонки, как Краск, щеголяют медалями. В Кантарде другой мир. Иная реальность. Мужчины, будь они герои или злодеи, с гордостью показывают свои награды.
Противоречивость. Человек полон противоречий. Я знал убийц, которые были артистическими натурами, и артистических натур, которые были убийцами. Художник, написавший портрет Элеоноры, был гением и в той, и в другой области. Двойственность его натуры доставляла ему мучения. Его страдания закончились лишь тогда, когда он встретил еще более безумное существо.
Я сказал:
— Мы отклонились от темы. Давайте решим, что нам делать с этим убийцей.
— Вы верите, что эти убийства достались нам в наследство?
— Вы имеете в виду прошлые вспышки?
Туп кивнул:
— Да, Покойнику я верю. Нам надо покопаться в старых документах. У вас есть к ним доступ и хватит сотрудников и власти над чиновниками.
— А что искать?
— Не знаю. Общую нить. Что-нибудь. В прошлом, когда один и тот же призрак возвращался снова и снова, его ловили и останавливали. Мы посмотрим, что они делали, и подумаем, что делать нам. И, может, поймем, в чем была их ошибка и почему лечение не помогало.
— Если ваш приятель не понабрался сведений у Брешущего Пса.
— Да. Если.
— Что вы собираетесь делать?
— Я видел первого типа живым и одетым. Я ставлю на одежду и надеюсь, мне опять повезет.
Туп пристально на меня посмотрел. Он думал, что я знаю нечто важное. Я знал, но какой толк говорить ему, что есть уцелевшая жертва покушения и эта жертва — дочь Чодо Контагью? У Тупа сделается сердечный приступ, да еще и геморрой.
— Хорошо. Скажите мне только одно, Гаррет: что здесь делает Морли Доте?
Туп не такой дурак, чтобы не знать, что мы с Морли давние друзья.
— Мне известно, на что способен Морли. И известно, на что нет. — Как объяснить Тупу, что профессиональный убийца Морли никогда не убивал тех, кто на это не напрашивался? Как объяснить, что у Морли более твердые принципы, чем у большинства стражей закона? — Он для меня окно в другой Танфер. Если понадобится там что-либо отыскать, он найдет.
Я на это надеялся.
Теперь я уже забыл, почему послал Дина за Морли, хотя в то время мне казалось, что так надо. Может, Морли удастся связать меня с дочкой Чодо. Она должна что-нибудь знать. В ее хорошенькой головке могла остаться та самая подробность, которая позволит нам схватить этого выродка.
Хотя, конечно, она из тех, кто не видит ничего, кроме себя. Вероятно, она забыла о старикане, изрыгавшем бабочек, как только страх у нее прошел.
Туп нахмурился, ему не нравилось, что в расследование втянут Морли. Даже если офицеры Стражи начнут совершенно новую жизнь, они все равно будут думать только о своей заднице.
— Умерьте свой праведный гнев, — сказал я. — Он вам не поможет.
Однако как он узнал? Морли старался сидеть тихо.
Туп нахмурился еще больше:
— Пойду отдам приказания. И сообщу вам, если что-нибудь обнаружим.
Разумеется, сообщит. После того, как перепробует все средства. Мое мнение о нем улучшилось, но я все равно считал его прирожденным чиновником. Он прибегал к моим услугам от отчаяния.
— Договорились.
Я проводил его до двери, он ушел в дождь, а я отправился выяснить, что думает Покойник.
30
— Еще тысяча марок, если все прекратится насовсем?
«Так он обещал. Прежнее обязательство он выполнил».
Покойник был очень горд собой, потому что ухитрился получить еще одно обещание от Тупа.
— Иногда я выражал недовольство из-за того, что ты…
«Иногда? Почему не сказать „часто“? Или „постоянно“? Даже, быть может, „всегда“ или „непрестанно“?»
— Очень редко, в кои-то веки. Но сейчас я хочу сказать совсем не то. Это удачный ход — заставить его раскошелиться еще раз.
«Он в отчаянии».
— А время отчаяния — лучшее время для тех, кто хочет этим отчаянием воспользоваться. Понятно. Как ты относишься к тому, чтобы побеседовать с дочерью Чодо?
Морли вышел из кабинета и, не спросив разрешения, вошел в комнату Покойника. Теперь он, не спросив разрешения, встрял в разговор.
— Об этом уже шла речь. Мои попытки не приветствовались.
— Предоставь это мне. У меня есть подход. Передай Краску, что мне нужно поговорить о девушке. Не говори о какой. Он не знает, что мне известно, кто она.
— Не понял. Как он может не знать?..