— Да, после того, как от хлама участок немного разобрал…
— …Ногу я потерял в конце сорок четвертого. В Венгрии, у озера Балатон. Разведгруппа наша двигалась густым лесом в северном направлении.
— А что там?
— Аэродром немецкий южнее городка Веспрем. Получил задание поглядеть на его охрану. Напоролись на засаду. То ли шли они за нами, то ли патрулировали окрестности. Схватились так, что… — инвалид горестно махнул рукой.
По всему было видно, что рассказывать ему о той схватке совсем непросто. Успокоившись и протяжно вздохнув, он продолжил:
— Шлепнуло мне пулей по ноге, раздробило кость немного повыше щиколотки. Да еще граната рядом бухнула. Очнулся ночью, ничего не пойму. Вокруг одни трупы. Пополз… Пока добирался до своих, началась гангрена. Страшно вспоминать. Еле выкарабкался, ей-богу. Сам не пойму, почему меня на той полянке не добили, как живой остался и каким макаром вернулся.
— Да, порой случаются на войне необъяснимые вещи. У самого такое было, — поддержал разговор Старцев. Угостив собеседника папиросой, спросил:
— Федор Поликарпович, а как же такой роскошный автомобиль попал в ваши руки? Насколько мне известно, «Хорьхами» в Германии владели далеко не последние люди: большие чиновники, генералы, партийные бонзы.
Подкашливая от крепкого табака, Хлынов рассмеялся:
— Да вы мой «Хорьх» — то видали?
— Не довелось пока.
— На нем места живого нет! Весь в пробоинах, заплатках; передок, бамперы, крылья — помяты; половина деталей от других машин, ни одного целого стекла. Даже диваны пулями пробиты, словно по машине нарочно целый взвод палил. Покраска — совсем дрянь. А достался он мне по великому случаю…
Покуда Иван мирно беседовал на скамейке с хозяином дома, Александр расхаживал по двору, осматривая различную утварь и автомобильные запчасти, которых здесь пребывало во множестве. На самом деле его мало интересовали грабли, лопаты, ведра, старые полусгнившие черенки, куски проржавевшего листового металла, рессоры и тяги с рычагами. Все это в беспорядке валялось рядом с баней либо было сложено у входа в сарай. Его внимание привлекали следы, оставленные протектором автомобильных шин на размокшей после дождей почве. Следы эти встречались в единственном месте — между воротами и сараем. Там, где росли травянистые кочки, они исчезали, зато на свободной от растительности земле появлялись во всей красе.
Отыскав самые четкие отпечатки, Васильков достал из кармана пиджака сделанные Горшеней фотографии и принялся сравнивать…
— …Худо было, когда выписали из госпиталя. Ты вон, погляжу, тоже с тросточкой — должен понимать.
— Понимаю. У меня и грудь пробита, и плечо. Но это все ерунда — поджило и забылось. А то, что ступню по кусочкам собирали — вот она забыть не дает, — приподнял Старцев свою трость.
До ранения Иван был хоть куда. И в разведке посмотреть, послушать, посчитать, и по молодым девчонкам пробежаться, и на празднике каком после стаканчика-другого отплясать. Теперь же, с возрастом и с появлением трости прыти заметно поубавилось.
Разговор между фронтовиками теплел и с каждой минутой становился все более доверительным. Два офицера, воевавшие в разведке, иначе и не могли. Прошлись в воспоминаниях по фронтам и странам, где довелось бродить по фашистским тылам, по-свойски перешли на «ты». Хлынов преобразился и даже пожалел о том, что не знал о визите коллег-разведчиков, иначе непременно разжился бы бутылкой водки и надлежащей закуской.
— Твоя правда. Мне вообще собирать было нечего — гнить нога начинала. Откромсал ее хирург в госпитале без всякого сожаления. И, как говорится: будь здоров, не кашляй. Хорошо, хоть не по колено. Хотя… — с безнадегой махнул рукой Хлынов, — какая разница? Что по щиколотку, что по колено…
— Не скажи, брат, — возразил Иван. — А если до протеза дело дойдет? Я слышал, будто в подмосковном Подольске открыли артельные мастерские по изготовлению современных протезов. Говорят, штучная работа — каждый подгоняют индивидуально.
— Ты гляди-ка! — радостно заулыбался инвалид. — Вот так новость! А что ж там, небось, очередь? Или как?
— Точно не скажу. Если узнаю — сообщу.
— Вот за это спасибо. Если дойдет до протеза — не откажусь. Никак не могу привыкнуть к костылям, к жалостливым взглядам соседей…
— Да‑а… Так что с «Хорьхом»? Как же он у тебя оказался?
— А с «Хорьхом» просто получилось. Приковылял я после выписки из госпиталя на железнодорожный вокзал венгерского городка Веспрем.
— Госпиталь, значит, в Венгрии располагался?
— В Венгрии. На северной окраине Веспрема.
— Ага. И что же?
— Пришел на станцию и сразу к военному коменданту: так, мол, и так, после госпиталя прошу оказать содействие и отправить на родину. Комендантом на станции служил молодой майор — разбитной такой, симпатичный, деловой. Он в отказ: не могу, говорит, все проходящие эшелоны под завязку. Ну, я тогда к нему старым испытанным методом.
— Это как же?
Хлынов засмеялся:
— Слыхал, что такое палинка?
— Нет, — качнул головой Иван.
— Венгерский фруктовый самогон. Крепкий зараза и очень вкусный. Так вот, раздобыл я бутылку палинки и вечерком к нему — он там же, на станции и проживал…
Слушая краем уха непринужденный разговор фронтовиков, Васильков выполнял свою часть работы. Вот засохшая после нескольких теплых и солнечных дней грязь. На ней отпечатки протектора. Нужно выбрать наиболее удачные, «качественные» — как выразился бы Старцев. Александр нашел такие, где колесо не скользило и не смещалось в сторону от оси движения автомобиля, а крутилось спокойно, как положено, оставляя четкий след в грязной жиже.
Рисунок на фотографии полностью соответствовал отпечаткам в засохшей суглинистой почве. Более того, Васильков отыскал стопроцентное доказательство того, что автомобиль, побывавший в Церковном проезде, оставил свой след и здесь — во дворе дома № 4 по Красностуденческому проезду.
Изучая фотографии отпечатков в рабочем кабинете с помощью увеличительного стекла, Александр подметил, что в одном месте покрышка правого колеса имеет приличный изъян — продольный пробой или порез, оставлявший в грязи характерный двухсантиметровый след. И здесь, к своему удивлению, Васильков натолкнулся на его полную аналогию.
— …Хорошо посидели тем теплым апрельским вечерком. Майор только с виду оказался неприступным. А на деле вышел свойским, понимающим, — вспоминал недавнее прошлое Хлынов. — Запросто меня принял, пригласил за стол, собрал закуску.
— Чего ж не принять-то? — недоумевал Старцев. — Вы оба офицеры. Ты — боевой разведчик, орденоносец, после тяжелого ранения.
— Э‑э, брат. Ты, верно, ни разу не имел дело с комендатурой.
— Чего не было, того не было.
— Гниловатый народец, доложу я тебе, — понизил голос капитан. — В атаки на пулеметы в голом поле не подымались, по окопам не голодали, из стрелкового оружия только по пьяни да по бутылкам. А гонору — без меры.
— Думаю, не все такие. Многих переводили в комендатуру после ранений.
— Случалось. И комендант той станции на мое счастье оказался нормальным мужиком. Выслушал, проникся. Пообещал отправить в Москву ближайшим эшелоном.
— Ну а машина-то?! Как же «Хорьх» — то у тебя оказался? — гнул беседу в нужном направлении Иван Харитонович.
— Комендант в том числе отвечал за погрузку и отправку в Советский Союз техники. Там ее на товарном дворе жуть сколько скопилось: грузовики, гусеничные тягачи, автобусы, легковушки, полевые кухни, специальные автомобили, прицепы, тракторы. Все это свозили с соседних местечек, где стояли немцы, или оттуда, где прошли бои, — с жаром рассказывал Хлынов. — А он, стало быть, сортировал: что поновее и поисправнее — сразу к отправке, пострадавшее и требующее ремонта — во вторую очередь, совсем негожее и прочий металлолом — в дальний уголок. Там я и приметил несколько подходящих легковых машин.
— И что ж с того?
— А то, что, когда палинки у нас осталось на глоток, напомнил я коменданту о своем незавидном положении. Дескать, ходить мне теперь до скончания века на костылях; отдал бы ты мне какую-нибудь колымагу, вон у тебя три десятка в дальнем углу товарного двора ржавеют.
— Неужто столько хламу скопилось?
— О‑о! Там его видимо-невидимо — боев-то возле Балатона было много. И легковушки изувеченные, и обгоревшие грузовики, и ходовые от танков…
— И что же комендант на твою просьбу, Федор? — спросил Старцев.
— Комендант на то посмеялся. Из дальнего угла, говорит, выбирай, чего хочешь. Хоть «Фердинанд» помятый! — отдам с легкой душой. Все одно в металлолом пойдет.
— «Фердинанд» — самоходное орудие?
— Точно. Стоял там такой. Изуродованный до полной невозможности.
— И ты выбрал «Хорьх»?
— Ну да. Только не потому, что на этих машинах ездили важные люди — генералы там или, как ты выразился, партийные бонзы. Просто другие автомобили вообще никуда не годились. Я — человек рукастый, с техникой на «ты»; могу дать ремонт кузову, могу двигатель и коробку перебрать. А в том углу и в самом деле собрали всю рухлядь. Ну, я до посиделок с комендантом прошелся, поглядел, пощупал… «Хорьх», конечно, был здорово покорежен, но ремонту подлежал. Вот я его и выбрал.
Старцев понятливо кивнул. Заметив, что Васильков закончил осмотр участка, полез за новой папиросой.
Небо окончательно потухло. Хлынов включил в сенях электрическую лампу. Темнота не позволяла дальше осматривать участок, и Васильков присел рядом на лавку.
— Как же разрешилось ваше дело с автомобилем? — спросил Иван.
— На деле все оказалось проще простого, — отмахнулся Хлынов. — Комендант выдал бумагу, велел подписать ее у представителя Советской военной администрации. Покуда я доковылял, покуда дождался очереди, покуда вернулся обратно, «Хорьх» уж погрузили на платформу. Я и попрощаться-то с майором не поспел. Только запихнули меня вместе с костылями в теплушку, тут и вагоны колесами застучали.