Я повернулся ко Ржавому и не без удовольствия понаблюдал за его прострацией.
— Надо князь, надо. — произнес я негромко. — Или ты думал, что сына женишь, а сам избегнешь радости сей? Опять же, через тебя Ерхо-Рэймо родичем мне станет. Вперед, князь, не осрами Ашшорию.
— Что же молчишь ты? — задорным голосом продолжила княжна, обращаясь к Ржавому. — Что боя со мной убоялся — не поверю. Насчет же приданного тебе тоже нет нужды переживать — все лодьи, что стоят нынче в гавани, и товары в них, принадлежат лишь мне, так что не нищенка я какая-то, что к богатому жениху с голодухи ластится. И люди, что со мной прибыли — это дружина моя.
Хех! Семь десятков опытных бойцов — это сила. Как и на что она их в Ашшории-то планирует содержать?
— Может, — Нарчатка недобро прищурилась, — собой я нехороша, или недостаточно славного я для тебя рода?
У-у-у-у, блин… Правду говорят, что хотя мужчина, для того чтобы затащить женщину в постель, и способен на любую подлость, но в этом его легко обойдет девушка, твердо решившая выйти замуж. Да заикнись сейчас Железная Рука (или хоть кто-то из присутствующих), что дочь какого-то варварского князька не ровня человеку, у которого ашшорская царевна в снохах, и все: прощай союз с Ерхо-Рэймо, прощай весеннее наступление зимнолесцев, прощайте хоть какие-то торговые перспективы в ближайшие лет полста.
А уж сказать Нарчатке, что она крокодила — это вообще… К тому же ни разу не правда.
— Вдов он шибко давно. — вмешался я. — Позабыл уже, как с девицами общаться. Счастью своему поверить не может, не видишь разве, княжна? От радости ошалел.
— Интересно, — чуть слышно обронила невестка, — что она в тебе такого вообще нашла?
Латмур мрачно покосился на нас с Валиссой, надел шлем, и шагнул в сторону зимнолесской княжны, на ходу обнажая меч.
Глава 9
— Проходи, отец мой, присаживайся. Давненько не видались. — я указал настоятелю Обители Святого Солнца на кресло. — Не благодари за это, не стоит.
За то время, что я по Ашшории блукал, Тхритрава успел заметно осунуться и, кажется, еще больше поседел. Тяжела ты, шапка магупата…
Мндя, Лисапет — посмотри-ка на себя в зеркало, — сам после вояжа выглядишь так, что краше в гроб кладут.
— Рассказывай, как там ваш великий сброд проходит-то?
— Обыкновенно проходит, государь. — ответил отец-настоятель усаживаясь за стол. — Склоки, интриги, скандалы. Пару раз, в самом начале, даже до мордобоя дошло.
— Эва как. — я усмехнулся. — Неужто в Конклаве такое рвение в трактовке священных текстов проявляют?
— Как ни удивительно — да, дрались именно в запале теологических споров. — Тхритрава, кистью правой руки, описал в воздухе круговое движение. — Раздухарились. Это ведь при переделе вакуф холодная голова нужна — особенно тем из первосвященных, кто с примасом нашим дружен не особо.
— И что же, обобрал Йожадату своих оппонентов, или не удалось? — полюбопытствовал я. — Да ты кушай, отец мой, кушай.
— Благодарю, государь, не так уж я и голоден. — настоятель Обители с задумчивым видом начал помешивать ложкой суп. — Насчет же обобрать, тут окончательных решений покуда не принято. Члены Конклава и так подзадержались в Аарте, а скоро начнется сезон дождей и добираться до своих резиденций станет сложно. На днях до весны разъезжаемся.
Это он сейчас намекает, что вложенные в его избирательную кампанию денежки то ли ухнули, то ли ахнули?
— И некому будет выступить против примаса, когда он свадьбу на корню зарежет. — добавил Тхритрава.
— Какую свадьбу? — недоумение мое от столь резкой смены темы разговора было более чем искренним.
— Ту, о которой нынче вся Аарта болтает. — отозвался настоятель. — Твоего, государь, гвардии-воеводы и княжны-воительницы из Зимнолесья.
— Неожиданно. — удивление с каждой секундой только росло. — Вообще-то, когда я сегодня принимал Нарчатку, Йожадату мне в беседе с ней только помог, хотя, я почти уверен, о ее планах на Ржавого он если и не знал, то догадывался. Зачем бы ему теперь мешать их семейному счастью?
Судя по тому, что после поединка выражало лицо моего главногвардейца, счастье там будет довольно своеобразное. Ну да ничего, стерпится-слюбится… надеюсь. Один раз Латмур уже женат был, и должен понимать, что мужчине брак нужнее, чем женщине, ведь он куда менее способен окружить себя домашним комфортом.
— Это, разумеется, только мои догадки, государь, точных сведений я не имею. — Тхритрава, наконец, зачерпнул суп и начал разглядывать содержимое своей ложки. — Однако, зная нашего первосвященника я почти убежден в том, что он запретит брак князя Девяти Столбов и Нарчатки, покуда княжна не примет веру в Святую Троицу.
— Хм, царица Н`Кале, если память мне не изменяет, лишь четыре года спустя после замужества приняла истинную веру. Зачем же примасу упорствовать в вопросе именно этой свадьбы и идти на конфликт с Железной Рукой?
И, де-факто, со мной тоже.
— К тому же не уверен, что зимнолеска будет так уж сильно отпираться.
— В том-то и дело, что почитать богов тех земель, где они пребывают — вполне в традициях ее народа. — отец-настоятель Обители наконец отправил ложку в рот. — Но слава приведшего к Солнцу, Оку и Сердцу заблудшую язычницу будет принадлежать Йожадату. Ну а поскольку она прославленная в своих краях воительница и дочь Великого князя, ее переход в нашу веру откроет в будущем заманчивые перспективы для ашшорских проповедников.
Тхритрава криво ухмыльнулся.
— И заслугой это будет считаться исключительно его. — он зачерпнул из тарелки еще супа. — О чем его сторонники немедля раструбят, а оппонентам примаса придется сбавить свой напор.
Мы немного помолчали.
— Полагаю, у меня есть решение этой проблемы. — прервал тишину я. — Не Йожадату единым славна наша Церковь, много в ней людей достигших просветления. Ты вот, например, отец мой.
Тхритрава с интересом поднял взгляд на меня.
— Княжна Нарчатка проживает в Ежином Гнезде, ты тоже нынче здесь — так чего мы медлим? Надобно немедленно принести свет истинной веры заблудшей душе!
Осень на северных границах Ашшории выдалась беспокойной и богатой на события. Заки, до того предельно разобщенные, оправившись от первого натиска, начали формировать племенные союзы на Ооз-Лиделлском направлении и оказывать гораздо более упорное сопротивление экспансии. Пару раз даже подступали серьезными силами к поселению ссыльных преступников (получившему сначала в народе, а потом и в официальной переписке, люто благозвучное название Лисапетовы Колодники), но из-за сравнительно слабых штормов, почти не препятствующих доставке новых насельников и продовольствия, уморить голодом осажденных степняки не смогли, а при попытках штурма были изрядно биты и откатывались зализывать раны, да выяснять, кто же это из компаньонов-буюруков виновен в фиаско и не пора ли его зарезать. Желательно, конечно, вместе со всем его родом, и с дальнейшим раздуваниванием оного рода стад, табунов, пастбищ, женщин и прочего лута, каковой дележ также у этого народа проходил мирно настолько редко, что практически никогда.
На основном направлении колонизации, правда, видя с нашей стороны нехилую угрозу, до таких эксцессов доходило, к сожалению, редко. Напротив, три племени, оказавшиеся под основным натиском ашшорских переселенцев провели курултаи и успешно выбрали себе по хану, причем не номинальному, каковой всего лишь считался бы посредником в спорах и предводителем в случае набега на соседей (в данном случае, на Ашшорию, поскольку теснимым со своих пастбищ резко стало не до сородичей), а настоящих предводителей всего союза родов, истинных патер фамилиас[30] целого племени.
Ситуация эта, конечно, была весьма неприятной, но не было счастья, да несчастье помогло.
Привыкшие за время относительного безвластия решать свои проблемы самостоятельно буюруки, вдруг с удивлением обнаружили — некоторые из них, если быть точным, — что во главе союза близких и дальних родичей вдруг оказался человек, которому они или лично, или членам его рода, изрядно наступили на хвост. Поскольку идеалы всепрощения и гуманизма закам были глубоко чужды, последствия такой крепкой вражды с ханом вырисовывались весьма безрадостные. Вариантов избежать секир-башки тут вырисовывалось небогато: первый, податься под защиту другого племени, только кому бы они там были нужны (да и ханов, таких как у них, полновластных, соседи пока еще не имели), так что всерьез полагаться на чью-то защиту не приходилось; второй, свинтить куда подальше, встречал на пути своей реализации то обстоятельство, что степь, она хоть и Большая, но все земли в ней давно поделены и отнимать свое место под солнцем пришлось бы с боями, причем до этого пришлось бы миновать еще и чужие пастбища, расположенные между нынешним местом обитания родов опальных буюруков и тем самым куда подальше; третий — не самый для степняков очевидный, но в результате, благодаря чутью загнанного зверя, принятый — податься под руку ашшорского меня.
Едва в степи запахло жаренным на постном маслице, в ставку Валараша прибыли посланники от семи родов, слезно просивших «просветленного, равного мудростью богам и известного своим великодушием святого» не дать сгинуть славным детям Тулпара, на которых ополчились Ялмауз, Юха и Аджаха[31] приведя к власти над племенами свои нечистые порождения, мечтающие сжить несчастных со свету.
Преподобный, крепко помня что он явился в Большую Степь, в том числе, и нести слово Троих местному населению, на упоминание козней демонов вполне логично ответил, что от этой напасти их может защитить лишь Святая Троица и Небесная Дюжина. Впрочем, добавил он, принуждать к спасению он никого не намерен, так что если уважаемые заки не хотят принимать помощь покровителей могущественной Ашшории, то пусть озаботятся борьбой с демонами сами. Однако, добавил Валараш, демоны есть те же друджи, а значит противны и Троим Святым, и светлым богам, а потому совсем оставить в беде рода́ посланников он не вправе и готов принять бедолаг под свою руку… на некоторых необременительных условиях.