— Ух ты! — Утмир подался вперед, буквально пожирая судно глазами. — А где таран?
— Такой корабль не сможет ходить быстро на веслах, царевич. — пояснил философ. — Да и маневренность его оставляет желать много лучшего — таран не будет эффективен. Луки и стрелометы — вот чем кашти-араг[42] будет уязвлять врагов.
Вот что значит настоящий философ — вещи еще нет, а он ей уже и название придумал, и, наверняка, в какую-нибудь классификацию запихал. Нечто вроде: тип — водоплавающие, класс — неживые, отряд — рукотворные, семейство — лодки, род — корабли, вид — кашти-араг. Наука умеет много гитик, ептьль.
— Но основная его задача, разумеется, перевезти в нужное место груз и людей, не став при том легкой добычей боевого корабля. — Вовсе не сражение.
— Парометы по бортам поставь, что Амдерих из Сирка изобрел, вот тебе и боевой корабль. — буркнул я. — Еще, слышал, где-то к востоку от Нандарту порошок изготавливают, что вспыхивает мгновенно и дает такое количество дыма, что если его в заклепанную с одной стороны трубу запихать, ядро толкнет не хуже паромета.
Золотой Язык на миг задумался — судя по лицу что-то припоминал, — а затем уверенно кивнул головой.
— Ваше величество видимо имеет в виду Шалимарову пыль. — убежденно произнес он. — Увы, секрет ее утерян еще во времена падения Мелуххи[43]. Даже ингредиенты нынче неизвестны.
— Селитра, сера и угольная пыль. Не спрашивай в каких пропорциях смешивать и как — не знаю. — ответил я.
И только по выпученным глазам философа и его же отвисшей челюсти понял, что ляпнул что-то не совсем то.
— Ну что ты на меня так смотришь, достопочтенный? Рыбы нашептали.
— Возможно, наставник, вам тоже стоит сходить на рыбалку. — тон, которым это произнес Утмир был самым серьезным и уважительным, но глаза мальчишки смеялись. — Мой друг, рати Тумил, утверждает, что это занятие очень способствует успокоению и очищению ума.
— Видимо, так я и поступлю, царевич. — ответил медленно приходящий в себя Щума.
— С ума посходили. Какая по такой погоде рыбная ловля? — проворчал я. — Простынешь ко всем друджам вместо просветления.
Интересно, а Золотой Язык, после каждой со мной беседы, на нервной почве сильно бухает?
Да не, вряд ли, спился бы уже…
Следующим пунктом экскурсии был сарай. Наверное, по логике «погрелись нахаляву, ну и хватит».
Вернее, труба-то у сараюшки была, но тоненькая какая-то, практически выхлопная.
— Прямо даже в догадках теряюсь, что ты мне покажешь. — сказал я, подходя к хлипкой дверце.
Изнутри доносились негромкие чухающе-ухающие звуки и негромкий говор.
— Это пока последнее, что мы готовы показать вашему величеству в готовом виде, а не в эскизах и проектах. — ответил главнофилософ и отворил вход. — Прошу взглянуть, государь.
Ну — взглянул. Сильно долго так молча взглядывал, потому как ошалел напрочь.
— Как можете видеть, повелитель, мы смогли изготовить Аксандритов двигатель. — нарушил наконец молчание Щума. — Энергию пара и впрямь возможно использовать.
В расположившемся посреди помещения предмете паровой двигатель опознать, конечно, было можно, но лишь при условии, что ты сильно налегал на стимпанк. Топка, котел, даже манометры и клапаны — все это в разработке ашшорских философов имелось, но выглядело настолько непохоже на себя самоё, что мозг, с непривычки, воспринимать увиденное отказывался.
Единственное что я смог уверенно опознать (и то, лишь с помощью памяти Лисапета), так это зубчатую передачу идущую к механизму для распиловки каменных блоков.
— Мы продемонстрируем, с вашего позволения.
Щума дал отмашку лаборантам, державшим, как я понимаю, на пару эту адскую машинку, те ее запустили и машина… ожила.
— Глазам. Своим. Не верю. — только и смог выдавить из себя я, глядя как самовар распиливает известняковую плиту металлической пилой.
— Вы, ваше величество, были правы в своем гениальном предположении, признаю. — такие аппараты возможно изготавливать, даже и гораздо больших размеров. Их и впрямь можно применять вместо ветряков и водяных колес, но… — Золотой Язык сокрушенно вздохнул. — Совершенно невыгодно. На этот небольшой прототип-то сколько бронзы ушло, а пружины, а прочие устройства… Боюсь, такой двигатель к моменту своего окончательного износа лишь едва-едва окупит себя, и то — исключительно при условии грамотной эксплуатации.
— На кашти-араг поставь. — буркнул я, все еще пытаясь придти в себя. — Его пусть двигает.
— Простите, повелитель, а как этот механизм сможет двигать корабль? Не в паруса же паром дуть из него.
— Нет, ну зачем же. — я достал записульник и стило. — Вот смотри, начнем с простого, с колес.
Через три четверти часа объяснений как, в принципе, корабль можно двигать не веслами и не парусом, а винтами и колесами, Щума смотрел на меня оловянными глазами, судя по всему хотел что-то спросить, но не решался.
Не иначе опять на знакомство с рыбами напроситься хотел.
— И поразмысли, голубь мой, насчет плавки железа и методов его проката в пластины, ну, навроде как тесто под скалкой. — окончательно добил философа я. — А то прав ты, на бронзовых котлах далеко не уедешь. Дорого очень, золотой корабль выходит. Пойдем, Утмир. Пора нам.
Жаль, что по металлопрокату и плавке я ему подсказать ничего не могу. Мне из устройства мартеновской печи известно ее название и все.
Усаживаясь в седло внук поглядел на небеса, прикинул что-то, и повернулся ко мне.
— На ужин, дедушка, мы во дворец опоздали. Может в «Коровью лепешку» по пути заедем? Страсть что-то голубей жареных захотелось.
Ну вот, кому что, а растущему организму лишь бы пожрякать.
Более ничего интересного и достойного упоминания — ну, если не считать изобретения Штарпеном кружевных платков и отложного воротника, — этой зимой не случилось. Зато с ее окончанием, ух и началось…
Сначала, когда весну и весной-то еще назвать было нельзя, загулял Князь Мышкин. Кошандер, которого и до того в свободе никто особо не ограничивал, свалил из дворца, пропадал где-то три дня, а затем вернулся в Ежиное Гнездо с мордой драной, но донельзя довольной. Следующую неделю князь-союзник, полностью забив на свои обязанности по войне с немирными мышами, исключительно спал, ел и умывался, к тихой радости Румиля, который время отсутствия своего подопечного провел гадая, видимо, погонят его теперь на улицу, или вовсе казнят.
Затем началось выдвижение войск и поселенцев на север, для удара по племени Большая Пустельга. Аврал следовал за авралом, одна нештатная ситуация за другой, флот полным составом мотался до Лисапетовых Колодников и обратно, так что Утмир, подозреваю, что к огромному своему счастью, во дворце появляться практически перестал. Сильно ждали его старшего брата, но, во-первых, чуть попозже, дабы всякими царскими поездами трафик на стратегических путях и сообщениях не забивать, а, во-вторых, очень быстро выяснилось, что не один Князь Мышкин у нас такой уже весь взрослый и самостоятельный.
Едва началась весенняя движуха в Большой Степи, Асир взял свою дружину, Блистательных-телохранителей, мужскую часть придворных и рванул к Обители Шалимара, воевать за Веру, Меня и Отечество. На грозный окрик «Куда?!», раздавшийся из Ежиного Гнезда на две глотки (мою и Валиссину) ответил в духе «Тварь я дрожащая, или право имею? А что? Имею — я же князь». И преспокойненько последовал дальше, на войну.
Совсем от рук отбился, поганец. Независимый стал, отлучением от холодильника не запугаешь…
Кстати, прознав о выступлении в поход целого наследника престола, двинули свои дружины и Владетельные князья Шадды, Оози и Лиделла. Не потому что совесть заела, а исключительно для поддержания реноме. Мол, тут царевич, на минуточку, воюет, а мы что, родовую честь не поддержим?
Невестушка не забывала мне всю весну крутить нервы, упрекая, что это-де, мое влияние сказывается и что больно много я ее детям свободы надавал, но, подозреваю, втайне Асиром и Утмиром очень была горда.
На основании чего подозреваю? Да пилила без огонька, а так, чтоб було́.
В общем Ашшорослышанье нам с Валиссой пришлось проводить вдвоем, и, доложу я вам, шоу вышло выше всяческих похвал. Исполнителей выбирал народ, так что пафосно-патриотических песен, которые бы из верноподданейших чувств наверняка в програму напихали бы чиновники, не было — зато много хороших, душевных мелодий прозвучало.
Первое место занял Хрис, спевший душевнейшую балладу о жизни бродяги (нечто среднее, по смыслу, между «Мы выросли в трущобах городских» и «Не жалейте меня, я прекрасно живу, хоть и кушать охота порой»). — в каждой строчке песни чувствовался большой его в этом деле опыт, так что даже целиком высыпавший свой кошель в урну для голосования князь Хатикани на результат повлиял мало. Публика просто рыдала.
Сразу после вручения приза, во время торжественного пира, лирник сообщил Шедаду, что, увы, покидает службу. Дело было недалеко от меня, так что уши я погрел.
— Разве малое я плачу тебе жалование, или обидел чем? — изумился министр двора.
— Нет, господин, ты был ко мне очень добр, добрее чем я того заслуживаю. — с поклоном ответил юноша. — И не в деньгах дело тоже — служа тебе я отложил немало, а с этим призом и вовсе мог бы прожить до конца дней если и не обеспечено, то уж всяко не голодая. Но, пойми меня, князь — о чем мне петь во дворце, где искать слова для новых песен? Я умру здесь как певец, поэтому решился отправиться туда, где сюжетов будет в избытке — на север, в Большую Степь.
И этот туда же, пассионарий хренов! Как теперь Шедад работать-то станет? По докладам, в конце каждого дня умаявшийся на службе князь просил своего лирника что-то поиграть, для успокоения нервов, и, нередко, засыпал даже не вставая из кресла.
Теперь, для снятия стресса, придется ударяться во все тяжкие, а в его возрасте это уже для здоровья не полезно.