Он говорил, держа ее за руку и весело смотря в ее пылающее лицо. Это лицо было так близко, робкая улыбка вызвала на щеках те очаровательные ямочки, которыми он всегда любовался.
Соблазн был так велик, сердце полно такою умиленною нежностью, что Ремин, обняв ее плечи, притянул к себе, чувствуя этот мягкий ласковый мех, вдыхая свежий запах фиалок, и поцеловал крепко ее розовую щеку.
Она не сопротивлялась.
Глаза ее закрылись – словно она испугалась чего-то.
– Милая, милая маленькая Дорочка, маленькая девочка, дорогая девочка, – воскликнул он и засмеялся счастливым смехом.
Ее глаза широко раскрылись и испуганно и умоляюще посмотрели на него.
– Не смейтесь, ради бога, не смейтесь, – жалобно воскликнула она. – Я люблю вас, я так люблю вас – это серьезно… Не смейтесь!
И, залившись слезами, она прижалась к груди Ремина.
Кучер осадил пару серых у подъезда. Лошади остановились, разбросав брызги талого снега.
На улице уже темнело, в подъезде в эту минуту зажглось электричество и осветило лицо подъехавшей дамы.
Это было не молодое, но довольно красивое лицо с крупными, но неопределенными чертами и кирпичным румянцем на круглых щеках.
Швейцар поспешно выскочил из подъезда и стал отстегивать полость саней.
– Варвара Анисимовна дома? – спросила дама сдобным, звучным голосом, какой бывает у монахинь, читающих на клиросе.
– Так точно, Клавдия Андреевна, а Анисим Андреевич вышедши уже давно – должно, скоро будут назад.
Дама тяжело вылезла из саней, стряхивая с собольего боа комочки снега.
Она была высока и сутуловата, вся ее фигура производила громоздкое впечатление, хотя Клавдия Андреевна Стронич, бывшая Разжаева, была не полна, а только широка в кости.
Поднявшись в бельэтаж, она так запыхалась, что села на стул в передней.
Ея племянница, Варвара Анисимовна Трапезонова, выйдя к ней на встречу, долго стояла, ожидая, когда тетка отдышится.
– Опять сердцебиение? – спросила она.
– Да… вот… не поехала в Наугейм… надоело… вот и наказана.
– Может быть, вам принести воды? – спокойно спросила племянница.
– Оставь – пройдет, – махнула она рукой и, поднявшись, пошла в залу.
– Что, еще не продали малахитовый столик? – спросила она.
– Не знаю… Кажется, нет.
– Ты не знаешь, у кого его купили?
– Не знаю.
– Впрочем, когда же ты что-нибудь знаешь.
Клавдия Андреевна, войдя в гостиную, опустилась на низкий диван.
– Не хотите ли, тетя, чаю? Или, может быть, фруктов?
– Чаю мне нельзя, а фруктов дай. Ты, кажется, собралась куда-то? – спросила она, оглядев темный изящный туалет племянницы.
– Не сейчас. Я хотела просто пройтись до обеда.
– Не стоит – ростепель. Скоро придет отец?
– Не могу вам сказать.
Клавдия Андреевна посмотрела на племянницу и усмехнулась.
– Всегда себе верна, словно с луны свалилась. О чем ты думаешь, Варвара?
Варвара Анисимовна между тем позвонила и распорядилась, чтобы фрукты были поданы, потом вернулась, села подле тетки, не отвечая на ее вопросы.
Если вглядеться пристально, можно было найти сходство в очертании этих круглых лиц, но лицо племянницы было более «prononcеé», как говорят французы, и если лицо тетки был едва намеченный портрет – Варвара Анисимовна была тот же портрет, но законченный твердой рукой.
– Противная сегодня погода, просто отвращение… я не переношу оттепели… Какая красивая вышивка, – посмотрела она в сторону. – Это не из коллекции графини Вармидо?
– Нет, тетя, это я вышивала.
Варвара Анисимовна встала и сняла с рояля небрежно брошенный на него кусок выцветшего зеленого шелка, с вышитыми на нем какими-то эмблемами и гербами – и подала тетке.
– Удивительно! – сказала та, рассматривая вышивку. – Где ты достала этот цвет материи?
– Это прабабушкин сарафан, который вы мне подарили.
– А-а… видишь, и пригодился… А как ты думаешь, твой отец не продаст это за настоящую старинную работу? – Клавдия Андреевна насмешливо улыбнулась.
Варвара Анисимовна спокойно отнесла вышивку обратно, так же аккуратно спустила ее, как бы небрежно, узлом вниз, и поставила на нее стоявшие раньше бронзовую позеленевшую статуэтку Силена и японскую тарелку с визитными карточками.
– Вспомнила я, как брат продавал за старинные вещи разную дрянь этой блаженной Лазовской. А ты не знаешь, где она теперь?
– В Париже.
– Что она там делает?
– Не знаю.
– Слушай, Варвара, что я тебе скажу! Меня одурь берет, глядя на тебя!
Ты девушка здоровая, образованная, красивая, чего ты спишь? Какою ты жизнью живешь? Разве это жизнь?
Скажи ты мне, как ты можешь так жить!
– Чем же я плохо живу? Что же вам не нравится, тетя? – спросила Варвара Анисимовна, отходя от рояля.
– Да какому же живому человеку не тошно смотреть на тебя? – заволновалась Клавдия Андреевна. – Тебе уже двадцать семь лет, а ты еще не придумала, чем тебе заняться. Вот вышивками, что ли, можно жизнь заполнить?
Да отвечай ты мне, пожалуйста.
– А что же мне делать?
– Ты же кончила какие-то там курсы.
– Смешно же мне отбивать грошовые уроки у других.
– Ну живи, веселись.
– Я не люблю веселья, тетя, вы это знаете. Придумайте что-нибудь другое, – едва заметно усмехнулась Варвара Анисимовна.
– Ну, хорошо – займись благотворительностью.
– Но ведь я всегда могу пожертвовать деньги на ваши приюты, но это не занятие, да меня это и не занимает.
– Знаешь что? Иди-ка ты в монастырь. Я вижу, тебе и впрямь делать нечего.
– Я не религиозна, тетя, – улыбнулась Варвара Анисимовна, – да и службы монастырской не выстою.
– Тьфу! Вот никчемный-то человек! Послушай, Варвара, подумай – надо же тебе замуж!
– Я, тетя, так и знала, что вы именно это и хотели сказать, даже с самого начала разговора хотела вас остановить, чтобы вы себя не расстраивали, ругая меня. – И Варвара Анисимовна поцеловала тетку.
– Да отчего ты не хочешь замуж? Все еще влюблена в Алешу Ремина.
– В Алешу?.. Да, тетя, вот я влюблена в Алешу и ни за кого другого не хочу выходить замуж. Видите, как все ясно и просто.
Варвара Анисимовна сидела, подперши рукой подбородок, и спокойно смотрела на Клавдию Андреевну.
Тетка задумалась и со вздохом произнесла:
– Да, вот наша женская доля – привяжешься вот эдак-то… А ты возьми себя в руки… Расскажи-ка, отчего у вас дело-то не сладилось?
– Не знаю – он уехал.
Клавдия Андреевна опять задумалась, потом взяла веточку винограда, положила на хрустальную тарелочку и заговорила внушительно:
– Хорошо. Это было давно, два года, что ли?
– Да, почти три.
– Ну, вот! Нельзя же тебе дожидаться его до смерти. Ты выползи-ка из своей мурьи и попробуй на людей посмотреть: может, кто и приглянется. Ведь ты и людей-то не видишь… Да отвечай же ты!
– Я вижу людей, бываю же я везде, и в театрах, и в гостях.
– Т-сс, матушка, насмотрелась я на тебя в обществе: сидишь – словно повинность отбываешь!
Скажи ты мне, Христа ради, где ты бываешь?
Едешь туда, куда папенька тебя везет, к женам и дочерям нужных ему людей.
А ты поищи людей сама, на свой вкус.
– Да мне все безразличны. У меня «вкуса на людей» нет, – опять усмехнулась Варвара Анисимовна.
Тетка вскипела. Она резким движением отодвинула от себя тарелку и далеко отшвырнула палевую салфеточку.
– Послушай, Варька, пойми, что мне тошно смотреть на тебя! Ты словно умерла – и этого не заметила, – так мертвая и ходишь, похоронить не просишь!
Варвара Анисимовна спокойно взглянула на тетку.
– А может быть, вы и правы, – усмехнулась она. – Может быть, я и вправду покойница, а движусь так – по инерции.
– Похоже на это! Да ты послушай, что я тебе скажу: я столько лет на тебя смотрю и вижу, что твои годы уходят, и мне жаль тебя! Я решила тебя растолкать. В пятницу у меня вечер. Будут музыканты, певцы, писатели, и ты должна быть – не то обижусь. Слышишь, Варька!
– Благодарю вас, я приду. Когда же я отказывалась приходить к вам или идти, куда вы желали?
– И танцевать будешь? – посмотрела на нее подозрительно Клавдия Андреевна.
– Буду, если вы желаете, но ведь я плохо танцую.
– Ну ладно, ладно.
Клавдия Андреевна вытащила часы и, взглянув на них, нетерпеливо сказала:
– Я назначила здесь, у тебя, в пять часов Игнатию Васильевичу привезти мне смету на постройку приютской дачи и в половине шестого должна быть на приеме у доктора, а теперь уже десять минут шестого.
Но в эту минуту Игнатий Васильевич Стронич своим ровным шагом входил в комнату.
– Ваши часы, Клавдия, очевидно, бегут вперед, – сказал он жене.
Овдовев лет десять тому назад, Клавдия Андреевна Разживина не собиралась выходить замуж вторично, и брат ее, Анисим Андреевич Трапезонов, был очень неприятно поражен, когда два года тому назад она вдруг объявила, что вдоветь ей надоело и она выходит замуж за полковника Стронича.
– За барышника лошадиного? – спросил он насмешливо.
– Не всем старьем торговать, – отпарировала Клавдия Андреевна. На этом разговор и кончился.
Полковник Стронич действительно имел конюшню и торговал беговыми лошадьми.
Это был высокий, сухой мужчина с короткими, подстриженными усами, с зачесом по лысине и на висках. Эти остатки волос и усы он красил в какую-то чрезвычайно черную краску.
Глаза у полковника были странно светлы, свинцово-серого цвета, и казались нарисованными на картоне, да и вся фигура полковника напоминала хорошо сделанный манекен: даже было странно, что все его движения, очень спокойные и ловкие, не сопровождаются скрипом скрытого в нем механизма.
Полковник занимал какое-то место по какому-то ведомству. Масса орденов, медалей и значков мирного характера украшали его грудь и радовали сердце Клавдии Андреевны.
Трапезонов долго присматривался к новому родственнику, и присматривался очень подозрительно, но полковник состояния жены не растрачивал, да она бы и не дала, в винт играли превосходно и по большой, и Трапезонов совершенно перестал думать о новом родственнике.