Художник, взяв огромные деньги с Клавдии Андреевны, не слишком старался или уж перестарался.
Стены были ослепительно пестры и напоминали какие-то огромные ребусы, разгадку которых знал только сам художник.
Тут были и павлины, и русские избы, и сломанные арки, и сфинксы, и такая масса голых женщин, повернутых большею частью спиной к зрителю, что если бы не имя художника, вселявшее почтительное уважение в Клавдию Андреевну, она бы замазала такую непристойность. Народу была масса. Дамы так и сверкали бриллиантами, видны были кое-где звезды и ленты на фраках и целые витрины орденов на мундирах всех ведомств.
Крышка концертного, белого с золотом, рояля была открыта, и громоздкая фигура знаменитого певца направлялась к нему в сопровождении аккомпаниатора.
Пользуясь этим, Варя вышла из залы и, пройдя две гостиных, в третьей опустилась в кресло со вздохом облегчения.
Тетушка навязала ей какого-то господина, чрезвычайно высокого и плотного, с великолепной черной бородой и вьющейся растрепанной шевелюрой – как оказалось, известного адвоката.
Господин пробовал занимать ее на все лады, даже начал уверять, что у нее гаремная красота, и наконец выбился из сил и замолчал, а Варя, воспользовавшись движением в зале при появлении певца, незаметно покинула своего кавалера.
В гостиной, убранной в шаблонно-восточном стиле, царил мягкий свет от причудливого фонаря.
Она вытянула ноги на одну из подушек, которые валялись во множестве по диванам и по полу, и закинула голову на спинку кресла.
До нее из залы доносились звуки арии из Бориса Годунова, а из соседней комнаты визгливый смех какой-то дамы.
– Скучаете у нас, Варвара Анисимовна, – вдруг услышала она.
Варя обернулась и лениво уронила:
– Нет, отчего же?
Стронич стоял перед ней прямо и смотрел на нее своими ничего не выражающими, почти белыми глазами.
– Я очень сожалел-с, что вы тогда изволили уйти. Я имел дерзость думать, что вы обратите внимание на мое предложение-с служить вам советом, многоуважаемая Варвара Анисимовна.
– Да, я буду вам благодарна за совет, хотя я не совсем понимаю, относительно чего вы желаете мне советовать?
Полковник вдруг сел, словно какая-то внутренняя пружина сложила его ноги.
– Будьте добры припомнить наш разговор-с. Я имел смелость предположить, конечно-с, это только одно мое предположение, что вы изволите тяготиться незанимательностью жизни вообще, а вашей в особенности.
Полковник перевел свои свинцовые глаза на лицо Вари.
– Ну предположим, что это так, – сказала она с невеселой усмешкой. – Что же вы мне посоветуете?
– Я-с, Варвара Анисимовна, посоветую вам замуж выйти.
Варя засмеялась.
– Ну, Игнатий Васильевич, я думала ваш совет будет позанимательней. Это-то я слышу ото всех. Тетушка, верно, просила вас мне это посоветовать?
Варя смеялась, но чувствовала, сама не зная почему, какое-то разочарование.
– Совершенно верно, Варвара Анисимовна, вы не изволили ошибиться, – со странной, не свойственной ему поспешностью сказал Стронич, наклоняя голову. – Этот мой совет я подал вам по желанию Клавдии Андреевны и считаю, что тетушка ваша отчасти права. Часто неудовлетворенность духа происходит от неудовлетворенности тела.
Может быть-с, то, что я собираюсь говорить, слегка вас, как девицу, и шокирует, но в вашей-с воле разговор этот прекратить.
Он, не вставая с места, щелкнул шпорами и почтительно подался вперед.
– Нет, говорите, пожалуйста, – лениво сказала Варя, снова опуская голову на спинку кресла.
– Человек-с, Варвара Анисимовна, состоит из души и тела. На самом деле это немного сложнее, но достаточно, если мы будем исходить из такого положения. Предположим, что у человека та или другая сторона сильнее. Случалось вам слышать, как вставали параличные с одра болезни под влиянием душевных эмоций?
Полковник на минуту примолк и потом продолжал:
– Наверное, вам, Варвара Анисимовна, известны и обратные примеры, когда под влиянием тела-с, т. е. телесных эмоций, люди забывали душу и совершали преступления. Самое главное привести и то и другое в равновесие, а равновесие может быть только тогда прочно-с, когда вы одно всецело подчините другому, на выбор-с.
Стронич опять замолчал, пристально смотря на Варю.
Варе становилось скучно, она почти не слушала, что он говорил, и машинально спросила:
– Что же дальше?
– Подчините тело духу или дух телу-с, Варвара Анисимовна, но всецело подчините, и тогда наступит покой.
– Знаете, Игнатий Васильевич, – засмеялась она. – Покоя у меня хоть отбавляй. Вон тетя недавно сказала, что я, верно, умерла и сама того не замечаю – это мне показалось верным. О каком же еще покое мне хлопотать?
Эти слова вырвались у Вари искренне и с тоскою.
– Не то-с, многоуважаемая Варвара Анисимовна! Покой ваш – это лава под корой, извините за банальное сравнение. Это-с лисица под плащом спартанца, пожирающая его внутренности. Мой совет вам-с – зверя этого выпустить.
– А если это уже сделано и ничему не помогло? – спросила Варя, вдруг поднимая голову и спокойно до наглости смотря на полковника.
Стронич опять почтительно наклонился и щелкнул шпорами.
– Какой же совет вы мне еще подадите? – спросила она насмешливо.
Свинцовые глаза полковника так же пристально взглянули на нее.
– Очевидно, делали вы «не так» и «не то», что вам подобает.
Одному человеку нужен кусок хлеба – просто кусок хлеба, – другому пирожное-с, а третьему уже пирожное на зеленой тарелке, четвертому, чтобы тарелка была непременно с золотым ободком, а пятому, чтобы эта тарелка стояла на столе, покрытом, например, лиловой скатертью-с. И так далее и так далее. Чем сложнее человеку удовлетворить свой голод, тем меньше и реже он ест. А представьте себе человека, который может пить только птичье молоко в бокале из лунного света, а остальная пища ему в горло не лезет-с. Что тогда-с? Он есть перестанет, с голоду иссохнет, а люди скажут: «Вот-то воздержанный человек! Мы-то, не воздержанные, едим где попало и что попало, а он никогда кусочка хлеба не отломит».
Но будут ли правы люди-с?
Варя молчала, внимательно слушая Стронича.
– Теперь-с, я позволю себе предположить, что человек часто вовсе не поставлен в таковое безвыходное положение, а только ему не хватает лиловой скатерти или даже только зеленой тарелки-с.
Варя выпрямилась.
– А что, если человеку нужен просто кусок хлеба, но определенный, данный кусок. Поймите: данный, от четвертого каравая, левая горбушка, и другого не надо! Даже точно такая горбушка от другого каравая не нужна! – вдруг заговорила она почти с отчаянием, вытягивая сцепленные руки.
– Раз эта горбушка существует – достать ее. Плохо, когда того, чего ищешь, на свете нет.
Варя опять откинулась на спинку кресла и спокойно сказала:
– Достать ее невозможно.
Наступило молчание.
Они сидели друг против друга спокойно: она полулежа в кресле, он прямо, навытяжку. – Из залы доносились звуки виолончели, сменившие пение.
– Позвольте мне, Варвара Анисимовна, подать-с вам еще совет-с, это уже последний, более я ими утруждать вас не буду-с, – опять щелкнул он шпорами.
Вы изволили сказать: «невозможно». Если данная вещь существует, то ее можно-с всегда достать, только надо-с ни перед чем не останавливаться, а до конца-с дойти. Попробуйте-с дойти до конца, а не останавливаться между…
Полковник не договорил, в гостиную вошла Клавдия Андреевна, она запыхалась.
– Наконец-то я тебя нашла! Право, Варвара, ты меня изводишь! Авдаков ищет тебя…
– Какой Авдаков? – удивленно спросила Варя.
– Да тот присяжный поверенный, которого я тебе представила. Игнатий Васильевич, что вы ее отсюда не прогнали – вечно в углы забивается. Варвара, не зли ты меня! Протанцуй ты хоть кадриль с Авдаковым, – умоляюще закончила она.
– Хорошо, хорошо, тетя, не волнуйтесь, я сейчас пойду.
– Игнатий Васильевич, проводи ее в залу и сдай Авдакову, а то она еще домой уедет.
И Клавдия Андреевна ринулась из гостиной.
Стронич предложил руку Варе и повел ее в зал.
Проходя через «пунцовую» гостиную, Варя спросила резко.
– Где не надо останавливаться?
– Между добром и злом.
Она посмотрела на него с удивлением.
Лицо его, обращенное к ней в профиль, было по-прежнему деревянным, и глаза глядели в пространство по-прежнему пристально и неподвижно.
Эмилия Ивановна Мюллер жила в одном из переулков, прилегающих к Знаменской и Надеждинской улицам. Она занимала квартиру в нижнем этаже с входом из-под ворот.
Эта квартирка из трех комнаток, собственно, была и жилищем, и конторою г-жи Мюллер, но она имела еще две огромных, роскошно обставленных, квартиры: одну на Петербургской стороне, другую – в 10-й роте Измайловского полка. Квартиры эти были наняты – одна на имя племянницы, а другая на имя подруги, но эти особы состояли при этих квартирах только в качестве экономок.
Эмилия Ивановна аккуратно инспектировала эти квартиры раза три в неделю, а иногда и чаще, но с трех до шести она всегда сидела дома, в эти часы отлучиться было невозможно. Постоянные звонки по телефону и деловые визиты. Вот и сегодня Эмилия Ивановна совсем сбилась с ног.
Целая масса лиц перебывала у нее, и телефон звонил непрерывно.
Только в половине седьмого, сняв корсет, тугой и высокий, она облачилась в ситцевый капот и велела подавать обедать.
Эмилия Ивановна была прямая, сухощавая особа, лет за сорок, с жидкими пепельно-белокурыми волосами. Она имела вид самый «благородно-приличный», не то инспектрисы гимназии, не то смотрительницы детского приюта.
Едва Эмилия Ивановна принялась за суп, как в передней раздался громкий звонок.
– Скажи, что я больше не принимай, если это незнакомый, – сказала она прислуге.
Но прислуга, вернувшись, объявила, что посетитель не уходит и самовольно прошел в гостиную.
Эмилия Ивановна накинула шаль и с видом гордого достоинства отправилась в гостиную.