Войдя к себе в кабинет, он увидел Таису, сидящую неподвижно с опущенной головой и вытянутыми на коленях сжатыми руками.
При его появлении она встала и выпрямилась.
– Вы, Тая! Наконец-то! Я просто не знал, что и делать без вас… Да что с вами такое?
Леонид опустил протянутую руку и удивленно взглянул на Таису.
Она стояла, опустив руки и тяжело дыша.
– Я приехала сказать вам, Леонид, что я не хочу больше работать у вас.
– Что вы, Тая! Почему? Я увеличу вам жалованье. Зачем эти капризы?
– Говорят, будет объявлена война, и я опять поступлю в сестры милосердия.
– Какие глупости. Войны, наверное, не будет… Бросьте капризничать, Таиса, – сказал он с досадой. – Вы мне сейчас нужны, как воздух.
Он насильно взял ее руку и пожал.
– Все равно, если и войны не будет, я не хочу работать у вас… Не могу… Что вы сделали с Дорой, Леонид? – вдруг спросила она с упреком.
– Странный вопрос? Что он означает? – спросил Леонид, опускаясь на стул у письменного стола.
– Уезжая, я беспокоилась, – начала Таиса. – Я видела, что между ней и Реминым что-то неладно, но я надеялась, что вам вторично не удастся испортить ее жизнь. Я надеялась, что Ремин сильный человек, а теперь я вижу, что Дора несчастна. Как вы этого достигли, я не знаю, но я чувствую, что вы виноваты в этом!
Таиса хрустнула пальцами.
– А позвольте вас спросить, Таиса, какое вам дело до поступков человека, который вас нанял для исполнения известной работы. Я не требую ни вашей любви, ни уважения – мне нужен ваш труд. Я же не вмешиваюсь в ваши дела.
Леонид говорил спокойно, серьезно, и лицо его приняло выражение, которое Таиса привыкла видеть у него во время работы.
– Мне нет дела до вас, – начала она, стараясь тоже быть спокойной. – Но я не могу видеть, как вы причиняете ей страдания. Я ненавижу вас, вивисектора! – не выдержав, крикнула она. – Напрасно вы думаете, что я не понимаю вас, – вы, как злой дух, мучаете людей!
– Злой дух? Ну, Таиса, это уж громкая фраза: посмеяться над дураками – это еще не значит быть злым духом. Право, вы точно эта идиотка Тамара. Злой дух делает крупные злодеяния.
– Зло всегда мелко само по себе. Дьявол соблазняет святого, разрушает храм и тут же толкает под локоть бабу, чтобы она просыпала решето гороха. Зло всегда мелко по своему существу, хотя бы от этого происходили большие последствия, да, мелко, как добро всегда велико, даже в мелких проявлениях! Впрочем, мне нечего больше говорить с вами – прощайте.
– Да послушайте, Таиса, бросьте вы ваши философствования, берите рукопись… Довольно, ведь нельзя же, в самом деле, из-за такой глупости сажать меня!
– Да поймите вы, – вдруг сделала к нему шаг Таиса. – Не могу я видеть вас, что я сама противна себе, потому что я ненавижу вас, потому что, ненавидя, я унижаюсь, до ненависти унижаюсь! Я видеть не могу вас, хитрое, злобное животное, – потому что человеком не хочу вас назвать! – крикнула она.
– Знаете, Тая, ваши слова совершенно неверны. Сначала вы меня понимали, а теперь перестали понимать. Я скажу вам откровенно: если бы я знал, что из-за этой глупой Доры я лишусь такого секретаря, как вы, я бы никогда не стал ее лишать этого ее идиота Ремина! Дору отлично бы в конце концов могла заменить хорошая экономка, а кто мне заменит вас? Ну, Тая, милая, пойдите вы туда вниз и справьтесь, можно ли там все поправить, я пойду, сознаюсь им во всем, привезу Варвару из города, пусть подтвердит… Ах, как мне все это надоело. Идите, Таинька, устройте там и приходите скорее… Поймите же, что мне придется искать годами такого секретаря, как вы.
Тая молча смотрела в лицо Леонида, словно пораженная этим выражением спокойного сожаления. Пред нею был взрослый человек, говорящий ребенку: «Прости, я нечаянно разбил твою куклу, но я постараюсь ее тебе склеить».
– Да понимаете ли вы, что вы говорите? – крикнула она опять. – Что вы такое? Чудовище без сердца, без жалости?
– Тая, да бросьте вы, наконец, ругаться, вы ненавидите меня и выливаете на меня вашу ненависть, зная, что вы мне необходимы, и я должен терпеть. Ведь это шантаж, моя милая!
Постойте… постойте, и я сейчас вот устрою с вами шантаж: «Таиса Петровна, извольте сделаться моей любовницей, а не то я отравлю жизнь вашему сокровищу, Дорочке, и всем окружающим! А если вы согласитесь, я спасу счастье Доры, – вот сейчас – пойду и все улажу! Еще не поздно!» Ну, вы согласны?
– Нет, поздно, поздно! – воскликнула она горько, опускаясь на стул.
– Я говорю вам – не поздно. Согласны? Ведь, по-вашему, нужно жертвовать собой для ближнего, а этот ближний – Дора.
Таиса подняла голову.
– Я бы и эту жертву принесла для Доры, но теперь все бесполезно… Если бы я могла, я бы убила вас… Я не могу, я не хочу верить, что вы «ее» сын, – с отвращением сказала она.
Леонид встал.
– Мне надоели все эти истории. Право, интерес зрелища не стоит времени и беспокойства. Я вас спрашиваю, согласны вы работать? Если нет, то я завтра еду в Париж. Ах, какая мука натаскивать теперь на работу какого-нибудь болвана!
Он прошелся по комнате и, повернувшись, опять взглянул на Таису.
– Ну неужели вы серьезно уйдете, Тая? Ведь насчет того, что я требую от вас быть моей любовницей, не может быть и речи. Вы же поняли, что это шутка. Вы знаете, что я, как и вы, существо бесполое, и, верно, мы до смерти уж останемся девственными. Девственность считается таким высоким качеством, что я могу рассчитывать, что мне все грехи мои простятся. Поищите-ка теперь девственника в моих летах! Ну полноте, Таиса, поругались, и довольно: сядьте работать.
Таиса сидела, не слушая его, печальным взглядом смотря в пространство, потом поднялась и пошла к двери.
Вдруг она вздрогнула и прислушалась. Снизу донесся тихий жалобный стон.
– Боже мой, это Дора! – прошептала она и бросилась вон из комнаты.
В открытое окно в ясном сумраке летней ночи был виден месяц над темными деревьями парка.
Было тихо, жарко, и свет лампы под пестрым абажуром казался таким тусклым и неприятным в этой комнате. Хотелось уйти в сад, в лунное сияние. Это чувство испытывал Ремин. Он смотрел в окно, стараясь не видеть искаженного горем лица Доры.
Он ждал криков, упреков, но не этого тихого, тяжелого горя.
Она сидела на кушетке между подушками в нарядных батистовых наволочках, украшенных цветными бантами, в белом нарядном капоте.
Сидела, раскинув руки, словно она хотела ухватиться за что-нибудь. Слезы катились по ее лицу, и она тихо твердила:
– Почему? Почему ты разлюбил меня?
Она это повторяла жалобно, тихо, смотря на него с недоумением.
– Ах, Дора, разве человек знает, почему он разлюбил, почему полюбил.
– Ты полюбил другую?
Он молчал.
– Ты полюбил другую. Нельзя же было так просто взять и разлюбить. Так, ни за что.
– Мы слишком разные люди. Веселиться нам вместе было легко, а жить, серьезно жить, не удавалось.
– Неправда. Я жила тобою и для тебя. Ты сам всегда хотел веселиться, а я… я хотела… Ох, как тяжело… тяжело… – покачала она опущенной головой.
Ремин сделал резкое движение.
– Дора, я слишком страдаю, и поверь – больше, чем ты. У тебя другой характер.
– Не знаю. Я ничего не знаю… А что я теперь буду делать без тебя, Алеша?
От звука этого жалобного голоса Ремин вздрогнул.
– Что же мне делать? Как теперь жить?
Эта фраза, протяжная и дрожащая, – вдруг словно закончилась громким гулом многочисленных голосов среди тишины ночи.
– Что это? – спросила Дора, вздрогнув.
Они оба прислушались.
Раздались звуки музыки, громко и ясно играли гимн.
– Наверно, объявлена война, – сказал Ремин.
Дора сидела несколько минут, словно что-то соображая, потом крикнула и бросилась вон из комнаты.
– Дора, Дора! – звал он, торопливо идя за нею, но она бежала, не слушая его, открыла калитку и исчезла в парке.
– Куда вы? – спросила Таиса тревожно, схватив руку Ремина, когда он отворил захлопнувшуюся за Дорой калитку.
– Дора, Дора, – пробормотал он. – Она была в таком состоянии… и бросилась бежать.
– Ах, боже мой! Бегите направо – я пойду налево. – И Таиса торопливо побежала в сторону дворца, где раздавались все приближающиеся крики и музыка.
Таиса, запыхавшись, добежала до Трельяжа и облегченно перевела дух.
Дора, как была – с полураспустившимися волосами и в капоте, стояла там, смотря вниз на дорогу, по которой двигалась толпа.
Оркестр остановился у дворца.
Свет немногих фонарей вырывал блики на медных инструментах и выделял пестрые шляпки женщин из моря обнаженных голов.
Над толпой тихо колыхались флаги.
– Дора, – позвала Таиса.
Дора не двигалась, и Таиса тихонько тронула ее за плечо.
Она обернулась.
– А это ты, Тая… Ты пойдешь туда? – протянула она руку вдаль, в зеленоватый сумрак летней ночи, где горел месяц над куполом дворца.
– Конечно, пойду. Пойдем со мной, Дора, – отвечала Таиса, поняв ее вопрос.
– Да, да я с тобою, с тобою! – восторженно крикнула Дора, прижимаясь к Таисе.
– Что же, мы по случаю объявления войны не будем пить чаю?
Горничная, запыхавшись (она тоже бегала к дворцу), опустила глаза под строгим взглядом Леонида.
– Давайте самовар – уже одиннадцать часов!
Он потянулся и встал.
На террасе поспешно стали накрывать на стол.
Леонид с террасы наблюдал оживленную толпу, расходящуюся по домам.
У калитки остановился извозчик, привезший Трапезонова.
– Война-с! – объявил он взволнованно, слезая поспешно с извозчика.
– Да, это довольно скучно.
– Господи, господи, какая это будет война!
– Да, покряхтите, покряхтите, – улыбнулся Леонид. – Поплачете над убытками. А вы возьмите подряды на интендантство.
– Конечно, от убытков кто не кряхтит, а только, Леонид Денисович… как-то сегодня не надо говорить этого… – сказал Трапезонов и пошел к дому.