Вдруг она подняла ее, оглянулась, словно проснувшись, и пошла к двери.
– Постойте, Вера, дайте мне сказать вам еще раз. Этот человек любит вас, подумайте об этом – не разбивайте его жизни. Вы вылечитесь – и будете счастливы.
Она подняла голову, опять неопределенно, словно лунатик, посмотрела вокруг.
– А если… если я не хочу выздоравливать… позвольте мне остаться с вами! – произнесла она звенящим голосом.
Но вдруг бледное лицо ее залилось краской. Она взялась за голову и сухо сказала:
– Впрочем, я подумаю… подумаю… о г-не Вакшакове. Завтра скажу.
И она быстрыми шагами вышла из комнаты.
Яков Семенович стоял перед Шахотиным, растерянно вертя фуражку в руках, и спрашивал голосом, в котором звучало отчаяние:
– Неужели она уехала? Так внезапно! Но почему? Почему она оскорбилась моими словами? Я ни на что не надеялся… я просто не мог молчать! – прибавил он с отчаянием.
– Вера Михайловна – женщина нервная и взбалмошная – я знаю ее давно, ее поступки бывают часто странными, но это бегство среди ночи меня самого удивило, – пожал плечами Шахотин, с состраданием смотря на нервно вздрагивающие губы Вакшакова, когда тот беспомощно опустился на стул около стола.
– Я не мог сдерживаться… когда, когда она сказала, что тот, кого она любила, умер, у меня явилась надежда, что она полюбит меня. О, не сейчас, со временем – я ее так любил! – мучительно вырвалось у него.
– Это ваше чувство пройдет – все на свете проходит! – грустно сказал Шахотин.
– Плохое утешение, стереотипная фраза, – резким движением поднял голову Вакшаков.
Вставая, он оттолкнул стул, взял со стола книгу и опять бросил ее.
– Я знаю, что в такие минуты утешения только раздражают, – покорно согласился Шахотин.
– Если бы я знал, почему она так резко…
– Не ищите объяснения поступков ее. Примиритесь с фактом.
Яков Семенович молчал с минуту, потом решительно сказал:
– Я поеду за ней, скажите мне, где она.
– Это будет напрасно – вы только прибавите себе несколько неприятных минут, – поспешно сказал Шахотин.
Яков Семенович подозрительно взглянул ему в глаза, словно какая-то мысль мелькнула у него.
– Скажите, Арсений Михайлович, мне прямо и откровенно: не под вашим влиянием, не по вашей просьбе она уехала?
– Я понимаю вас, Яков Семенович, – вы думаете, что во мне говорит ревность, если не мужчины, теряющего любимую женщину, то больного, не желающего лишится преданной сиделки. Нет, Вера больна, и этот отъезд, может быть, единственный благоразумный поступок за всю ее жизнь. Прочтите это письмо, мне кажется, что, объяснив себе причины, легче переносить последствия.
Яков Семенович как-то нерешительно взял письмо, протянутое ему Шахотиным.
«Вы правы. Вы правы – и это ужасно! Зачем вам с вашей жестокой честностью надо было отнимать мое счастье? Мое больное, бедное счастье? Жесток врач, который лечит сумасшедшего от его счастливых видений! Безумный считает себя царем, гением, богачом, счастливым, блаженным! И его лечат, чтобы сказать ему: „Ты беден, ты ничтожен, убог, ты несчастлив!“ Бог с ним, с таким здоровьем. Но, может быть, я это говорю, как больная?
В наш век, оказывается, можно лечиться у психиатра от любви, как от запоя, и я попробую. Попробую!
Я пойду к психиатру, пусть меня лечат гипнозом, душами, электричеством. Но мне не надо вашего Вакшакова. Если уж, чтобы вылечиться, мне нужен муж, так я пойду к моему мужу. Я ему скажу всю правду, он меня любит, поможет, поймет, поддержит меня нравственно. Я искуплю мой грех против него, я буду жить около моего ребенка. Разве я не права? Вы должны радоваться, что ваши опасения не сбылись, я не наделала глупостей, не ринулась в погоню за новой „авантюрой“. Вы должны быть спокойны и довольны. Вы даже в романах любите благополучные концы.
Радуйтесь, вы поступили в высшей степени корректно и честно. Может быть, впоследствии, я буду благословлять вас, но теперь… Теперь я проклинаю вас! Проклинаю вас, лишившего меня счастья, радости, света!
Милый, дорогой, любимый, простите и прощайте, я мысленно лежу у ваших ног. Я целую их, обливая слезами в этот горький час разлуки. Я рву пополам свою душу. Одна половина моя говорит разумно – он прав, я должны быть ему благодарна, а другая – вся бьется в невыразимом отчаянии и кричит: „Ты убийца, убийца!“ О простите, простите меня, я ведь безумная, это вы сами мне сказали. Прощайте, я постараюсь вылечиться! И вылечусь, если одна моя половина не убьет другую!
Прощайте, милый, дорогой, любимый, прощайте и простите вашу бедную Веру.
P.S. Покажите это письмо Вакшакову – это его отрезвит, я не хочу ему зла».