— Вот именно, орудие, — сказал Петров и честно поделился одеялом.
— Да, это что-то из Сидни Шелдона. Сначала я думала, как у Марининой, а потом поняла. Я даже романы нашла — и с хлоралгидратом, и с феном. Там, в сумке. Очень похоже… Их убил тот, кто читал Сидни Шелдона.
— Который издается у нас стотысячными тиражами, — вздохнул Петров.
— Ну предположим, ты их не читаешь. Так?
— А кто их читает? — встрепенулся Кузя.
— Преимущественно женщины. Еще специалисты. Сценаристы, например, рекламщики, может быть. Но вообще, чтиво для курортников и домашних хозяек.
— Ну какой у нас курорт? — усмехнулся Петров.
— Спи, — отрезала Леночка и, дернув на себя за угол изрядную часть одеяла, отвернулась к стене. Обиделась.
— Лен, а если я пойду к нему и спрошу. Вот просто лично для себя? А? — Он тронул жену за плечо.
— Кузя, тебя давно не били? У кого ты спросишь?
— А у всех. Их всего-то двое-трое. Подойду и спрошу: «Это вы убили кассира Сидорова?» А они мне: «Да, а что?» Как ты думаешь, Жанна и Наташа могли читать Сидни Шелдона.
— Жанна — да, а Наташа…
— А Глебов?
— Мог. Мог, если он со всеми общался, то почему бы и нет. Странный человек.
Лена повернулась к мужу лицом, приподнялась на локте и, помедлив, тихо спросила:
— Кузя, а почему тогда, в Холодках, ты не устроил бунт? Почему?
— Не надо, — тоскливо сказал он. — Не надо…
— Почему? — Она села и подтянула колени к подбородку. — Я давно об этом думаю, я хорошо тебя знаю. Ты должен был, но ты не сделал этого. Почему, Кузя?
Холодный пот на воспаленной, кипящей коже. Холодный пот, который нельзя остановить, потому что он как дождь. Потому что он дождь и пыль проселочной дороги, на которой лежал первый в его жизни труп. Холодный пот и бьющий в виски вопрос: «Так почему?»
Ну вот и все, подумал Глебов. Ну вот и все. Можно жениться. Можно начинать новую жизнь и ни о чем не думать. Лялечка нашлась. А почти все его девочки мертвы. Не с кем теперь разбираться. Все покрылось туманом. Глебов много думал о том времени, когда весь этот кошмар закончится. А еще он часто думал о том, что жизнь могла бы быть другой. Если бы не любовь. Если бы не Кирилл. Если бы не ее детское, нутряное, жестокое «назло». На сколько бы хватило его дочери, если бы она и дальше вела эту игру на выживание. Ах, видела бы она сейчас их, их всех… Никчемные, недалекие бабы. Ничтожные по сравнению с ней. Но почему он не настоял в самом начале? Почему не увез ее силой? И тогда — все были бы живы. Лялечка, жена, он сам.
И эти — тоже были бы живы…
А как он хотел увидеть все это — их увядание, старение, нищету, неудачи, как он хотел увидеть это все своими глазами. А получилось, завяз. По самую макушку — в их жизнях, пеленках, соплях, разводах. И теперь вот — в политических баталиях. Они были его семьей. А семью не выбирают. «Ну вот и все», — подумал Глебов, когда в кабинет его вошел Дамир со своими людьми. Можно жениться. А можно и не успеть.
— Чему обязан?
— Ты играешь на всех столах одновременно, дорогой?
— Мы не пили на брудершафт, — ответил Глебов как можно спокойнее.
— Я не пью с покойниками. А ты — как раз кандидат… Так, говоришь, готовишь еще одного борца за место в парламенте?
— Это моя профессия. У меня много клиентов. Вас это не касается.
— Клиентов много, а округа всего три. И все три мне обещаны. Смотри, не передержи коней. Вырвутся, потом только на колбасу.
— Вам виднее. Я конины не ем.
Дамир поморщился, достал из кармана белоснежный платок и смачно высморкался.
— Вот, Виктор Федорович, какие у нас дела, какие варианты. Или давай начистоту, или тебя проще заменить… А ящик компромата оставь себе. Сейчас этим никого не удивишь. У нас все сидели, все воровали, многие убивали. Называется — экономическая целесообразность. Меня интересуют две вещи: зачем тебе пацан — это раз. И что за свадебные настроения — это два…
— А был ли мальчик? — улыбнулся Глебов.
— Был, мы уже все справки навели. Понимаю, что в этом и личный интерес, но согласись, что этот мальчик — не ключик и не замочек. Может, киллер? А? На мамаше своей натренировался, школу молодого бойца прошел, а теперь вот — служит.
— А если и правда служит?
— В безопасности? — ухмыльнулся Дамир. — Уже проверили. Ты, дорогой Виктор Федорович, имей в виду, что баб, оно, конечно, не жалко, но если до сестры дойдет, то будем резать и сажать. Ты понял меня, дорогой?
— Так она согласна выйти за меня замуж? Ты свататься ко мне приехал?
— Мы никому не навязываемся. Мы жить хотим. Тем более, что Наталья моя уезжает из-за тебя. И больше в город не вернется. А там — зачем ты ей, старый конь? Только мне лично интересно, совсем ты из ума выжил или думал меня обмануть? И не дергайся, потому что сердце у тебя — слабое и в любой момент можешь сдохнуть от приступа. В газете напишут: «Сгорел на работе».
— Сейчас об этом уже не пишут.
— Закажем все по высшему разряду, — обнадежил Глебова Дамир. — Обязательно. Так ты понял меня, рулетка?
Никто и никогда ТАК с Глебовым не разговаривал. Даже Дамир. Ничтожный «мясник», босяк — и тот всегда знал свое место, потому что боялся. Времена поменялись? Нет, это некоторым только кажется. Только кажется. Глебов никогда не позволял себе унижаться. И этот страх, и мысль о том, что «все» не пройдет Дамиру даром.
— Ты «Лолиту» Набокова, конечно, не читал? — спросил Глебов, глядя как бы сквозь Дамира. Как бы сквозь, но как бы и на него. — Не читал? А напрасно… И что такое страсть, ты, наверное, не знаешь? И что такое жизнь — тоже… И что такое дети…
— Не читал. Но и ты — не сексопатолог. Тем более, что в детях мы с тобой почти сравнялись… А? Внучка — не дочка…
— Не пыли, я нашел Лялечку. С ней все будет нормально, — тихо и твердо сказал Глебов.
— Угу, ровно до того момента, пока ты не начнешь бузить. Не читал я «Лолиту», а вот кино смотрел! Веришь, очень занимательно. Только я тебе по опыту скажу: малолетка — худшая статья. Так-то вот…
Глебов встал, медленно задвинул стул, сделал несколько шагов вдоль стены и отвернулся к окну. Что-то в этом разговоре не клеилось. Причем не клеилось у Дамира. Ведь пришел он не для того, чтобы сидеть сейчас и нервно улыбаться. Они знали друг друга хорошо и давно. Но все преступления, совершенные Дамиром, сейчас уже не считались. Наоборот, что-то героическое было в его бандитском прошлом. Если не считать, конечно, одной маленькой детали. Одной-единственной, но важной для них обоих. Дамиру тогда очень хотелось выйти по амнистии. А для этого нужно было совсем немного. Немного желания, немного возможностей, немного дури в башке… А впрочем, мелочь. Пару лишних слов узнику совести и столько же — его шефу из ведомства, где работал Глебов. На языке, который был знаком Дамиру с детства, этот поступок имел название «стукачество». На том языке, каким оперировал Глебов, это называлось так же… Вообще, Виктор Федорович всегда брезговал людьми, которые сопливились за идею до крови. Они обычно быстро и безвозвратно «становились на путь исправления», не щадя своих бывших друзей, товарищей, не щадя вообще никого. Но Дамир не был узником совести, ему просто очень хотелось выйти. На свободу. Теперь все их отношения с Глебовым строились на взаимном доверии. Даже где-то на взаимном уважении. Но только у Глебова была бумажка с доносом, который тогда собственноручно написал Дамир, а у Дамира — отца города и большого друга детей — ее не было. Глебов привык к тому, что Дамир это учитывает. Почему вдруг сегодня он себе позволяет…
— Боишься? — тихо спросил Дамир. — Не бойся, я в спину не стреляю… Сказал же, скромный сердечный приступ. И — ничего больше. Сядь, Глебов, сядь. Нам надо наконец расстаться. Надоел ты мне…
— И ты мне тоже… Родственник…
Тогда, пятнадцать лет назад, Глебов решил, что все они — виновные так или иначе в смерти его дочери — теперь всегда будут жить на медленном огне. На том медленном огне, который он сам, Виктор Федорович, будет поддерживать сильной и жесткой рукой. Тогда он даже не предполагал, насколько большой и разнообразной станет его семья. И что с каждым годом ею руководить будет все труднее. А потом станет невозможно… И проще будет ее — эту семью — уничтожить. В один момент.
— Не хочешь — не надо. — Дамир сказал это равнодушно и спокойно. Помолчал, наверное, пожевал своими полными губами и продолжил, выкладывая на стол небольшую папку с бумагами. — Смотри, что у нас получается… Ты делаешь девкам предложение… Устраиваешь что-то вроде «русской рулетки» и типа ждешь. На самом деле ты… А вот что ты задумал на самом деле — это уже вопрос. И давай просчитаем, какой тебе ответ выгоднее и какой ты по старости своей и немощности предпочтешь. Чтобы выйти из зала суда целым и невредимым. — Дамир усмехнулся. — Я же не зверь. Я все понимаю… Все… Только одного не понимаю: ну на хрен это тебе было сейчас? Ты еще пару лет никак не мог подождать? А? Я бы Наталью успел увезти. А Катеньку…
— А я не успел, — сказал Глебов, разглядывая парад автомобилей, который выстроился на площадке у мэрии. Хорошее зрение, профессиональная память. Он знал наизусть все номера, всех хозяев авто и при небольшом напряжении мог даже сообщить точно, на какие деньги служащие и обслуживающие мэрию лица позволяли себе такую роскошь. Но — рыба сгнила с головы. Теперь разлагался хвостик, и вряд ли сведения Глебова могут понадобиться где-то, кроме пиаровской службы создания народных героев. И — антигероев. Автомобили, поезда, самолеты… Все это вызывало у него страшную тоску. Он мог увезти Лялечку, но почему-то отдал ее Кириллу. Или нет — он почему-то не поспешил… Потому что тем летом, тем пыльным жарким колхозным летом она была весела, отчаянна и готова ко всему.
— Папа, я совершила ошибку. И ее надо исправить…
— Какую ошибку? Как исправить? Куда? В какой стройотряд может ехать молодая мать? Ты думаешь чем-то, кроме… — Он задохнулся от гнева. Не то чтобы внучка так уж волновала его… Но это было неслыханно, немыслимо. — Ты его сторожить, что ли, собралась? Так не убережешь. Не-ви-дан-но. Это невиданно…