– Я же рассказывала о «Паноптикуме»?
– О департаменте повсеместного периодического надзора?
– О нем самом. «С Глазу на Глаз» – одна из его программ по сбору информации. Она использует такие миниатюрные сенсоры, что-то вроде контактных линз, только еще меньше и тоньше – настолько, что их невозможно обнаружить без специального оборудования. Теоретически такие штучки можно размещать где угодно, но на практике «Паноптикум» устанавливает их только на глазах. На их изображениях: фотографиях, картинах, рисунках, скульптурах… Каждый раз, когда вы видите глаз, но не на лице живого человека, за вами, вполне возможно, наблюдают.
– И каков процент вероятности?
– Никто за пределами «Паноптикума» не знает наверняка. А если спросить у них, то услышишь: «Меньше ста, но больше нуля». Такая шутка, понимаете? «Повсеместный периодический надзор» означает, что они не всегда смотрят, но всегда могли бы.
– Думаете, сейчас они наблюдают?
– Думаю, что шансы ближе к ста процентам, чем к нулю.
Доктор тянется, чтобы снять фотографию, но та прикреплена намертво.
– Ладно, – говорит он. – Полагаю, что мог бы раздобыть полотенце или тряпку, чтобы прикрыть ее.
– Не утруждайтесь. Меня не особо волнует слежка. Кроме того, это не единственные глаза в комнате. – Она указывает на бейдж, прикрепленный к его белому халату. – В вашем бумажнике есть еще права с фото, да? И, может быть, несколько снимков семьи?
– Они могут подглядывать из моего бумажника?
– Нет, но могут слушать.
– У глаз есть уши?
– Плохая метафора. «Паноптикумом» управляют задроты, а не поэты.
Доктор достает бумажник и быстро просматривает содержимое. Вглядываясь в банкноту, он спрашивает:
– На купюры они тоже ставят устройства?
– О, да. Это называется «Умные Деньги». Используется для отслеживания операций с наличкой.
– Интересно, – говорит доктор. – И пугающе.
– Это пугает, только если работает. Но вот вам вторая половина шутки: «Глаза» частенько слепнут и пропускают разные вещи – иногда целые грузовики.
– Кто вам рассказал о «Глазах»? Энни?
– Мы рассматривали эту тему на уроках во сне. Но я думаю, в этот вопрос меня посвятил Диксон.
– Мистер Диксон работал на «Паноптикум»?
– На одно из подразделений, – отвечает она. – То, чьей слежки за собой действительно не захочешь…
Злоупотребления
– Я прошла проверку.
Сама не ожидала. Думала, что позволить убить своего инспектора по Испытанию – это гарантированная единица в табеле. Но команда «Оборванных Нитей», которая собирала личные вещи Энни, нашла наполовину законченный рапорт, где говорилось, что у меня «очевидный потенциал». Думаю, этого хватило для оценки «три с минусом».
Через месяц я получила свое первое назначение в качестве полноценного оперативника «Злых Обезьян» в дом престарелых на Русском Холме. Доктор местной палаты интенсивной терапии играл со стариками в Господа Бога. Впрыскивал в их капельницы лекарство, вызывавшее остановку сердца, а потом объявлял тревогу и возвращал к жизни. Иногда он «спасал» одного и того же пациента два-три раза, прежде чем организм того окончательно отказывал.
Занимайся он этим достаточно долго, медсестры заподозрили бы неладное, и, наверное, его в конце концов арестовали бы, но организация пронюхала про него первой. «Паноптикум» устроил проверку, и выяснилось, что прежде доктор работал еще в трех домах престарелых. Когда в «Затратах-Выгодах» услышали об этом, то решили, что хорошего понемножку.
Я нанялась мести полы в ночную смену. В первую же ночь застала Доктора Бога одного в комнате отдыха и дала ему попробовать его собственной терапии.
Это была вся операция «Злых Обезьян», но я решила на какое-то время остаться там. Мне были нужны деньги. Оказалось, «выигрышная» стипендия Энни – особая сделка только для нее; всякий раз, когда я покупала лотерейные билеты, те оказывались пустыми.
– Вы не просили Боба Верна о зарплате?
– Не-а. После пройденного со скрипом Испытания посчитала себя не в том положении, чтобы о чем-то просить. К тому же, если задуматься, в этом есть смысл: я должна была действовать во благо мира, а не ради денег. И убивать плохих парней меня отправляли не каждый день. Затиший было более чем достаточно, чтобы управляться со второй работой.
Так что я осталась в доме престарелых и даже сделала попытку обзавестись личной жизнью. Подружилась кое с кем из ночных медсестер, начала ходить с ними завтракать после смен. Еще был этот милый врач, Джон Тайлер, который пришел на место Доктора Бога. Я попыталась с ним замутить.
– Получилось?
– Нет, я зависала с ним в комнате отдыха, ну, вы понимаете, намекала, но он не реагировал. И не то чтобы я считала себя бог весть каким подарком, но тут подумала, что мужик наверняка гей. Однажды ночью, когда он не был на дежурстве, я подметала пол возле его кабинета и заметила, что дверь не заперта. Решила пошпионить немного, вдруг отыскала бы подтверждение своим подозрениям или, если он не безнадежен, какую-нибудь подсказку, как сдвинуть дело с мертвой точки.
На виду ничего не нашла. В картотеке тоже. Начала проверять ящики стола, стукнула по запертому, схватила скрепку… а когда ящик открылся, я увидела содержимое и потянулась к телефону.
Верн ждал меня на крыше дома престарелых на рассвете. «Снабжение» обеспечило нас стульями и столом, и едва я поднялась по лестнице, еще и парня заметила, который возился с чайным сервизом. Его можно было бы принять за официанта, если бы он не выглядел как близорукий гестаповец: короткие светлые волосы, черный кожаный плащ и очки, такие, с толстыми стеклами. Знаете, из тех, что перестали выпускать, когда изобрели пластиковые линзы.
– Это был Диксон?
– Да, хотя прямо тогда я не спросила его имя. Он не представился, а я слишком спешила рассказать Верну о том, что обнаружила, не до условностей было.
«В ящике полно снимков, – сказала я. – Фотографии маленьких мальчиков. Не то чтобы полная жесть, всего лишь вырезки из популярных журналов, в основном реклама: мальчики в джинсах, мальчики в купальных костюмах, мальчики в нижнем белье… Думаю, этому нашлось бы безобидное объяснение, но фотографий много, и трудно поверить, что это все просто так. Мы говорим о завалах, о сотнях картинок…»
«Пятистах сорока четырех по последним подсчетам, – уточнил Верн. – И в картотеке, в глубине ящика для рентгеновских снимков, припрятан каталог приходской школьной формы».
«Вы уже знали об этом?»
«С Глазу на Глаз», – ответил Верн.
Мне понадобилась минута, чтобы разобраться в этом методе: «Вы ведете наблюдение через рекламу детского нижнего белья?»
«Очевиднейшая стратегия для выявления педофилов. Хотя, возможно, не настолько рентабельная, как мы изначально рассчитывали», – он взглянул на парня в роговой оправе, который уже сидел, помешивая чай.
«Значит, я была права. Доктор Тайлер – злая обезьяна».
«Потенциально».
«Что это значит?»
«Это значит, что, насколько нам известно, он никогда не прикасался к настоящему ребенку и даже не предпринимал попытки. Он всего лишь думает об этом».
«И что?»
«И то, что одних порочных мыслей недостаточно, чтобы классифицировать кого-то как безнадежного».
Я не могла поверить: «Вы ничего не собираетесь делать?»
«Мы за ним наблюдаем. Если потребуется, организуем операцию „Добрый Самаритянин“, чтобы дать ему консультацию».
«И все? Отправите его к психотерапевту?»
«На самом деле я имел в виду нравственное консультирование, – сказал Верн. – Если его собственной сознательности недостаточно, чтобы держать влечение под контролем, сомневаюсь, что от психиатрии будет много проку… А что вы хотите, чтобы мы сделали, Джейн? Казнили кого-то за вырезки из журналов?»
«Ладно, не желаете посылать меня, могли бы рассказать о нем людям».
«И что бы это дало, кроме разрушения репутации человека, который не сделал ничего дурного?»
«Боже, Верн, мне действительно нужно объяснять вам это вслух?»
«Я ценю ваши порывы в этом вопросе…»
«Вы цените…»
«Вы – проактивная личность, – сказал Верн. – Когда видите потенциальную угрозу, хотите ее искоренить. Это полезный инстинкт для охотника, и это одна из причин, по которой вы в „Злых Обезьянах“. Однако мои стремления несколько отличны. Как и вы, я хочу бороться со злом, но хочу бороться с ним эффективно. В частности, хочу удостовериться, что организация действует исходя из разумного ожидания положительного результата, а не ради самого действия как такового. Вот поэтому я в „Затратах-Выгодах“. Вот поэтому вы исполняете мои приказы».
Я была не настолько уверена в себе, чтобы ответить, так что перевела разговор, резко ткнув в сторону типа в толстых очках: «А этому что нужно?»
«Это мистер Диксон. Он прикреплен к „Злоупотреблениям“».
«Злоупотребления» – подразделение «Паноптикума», которое занимается наведением справок об оперативниках, аналог отдела внутренних расследований.
«Я сделала что-то не так?»
Диксон отвлекся от своего чая. «По моему опыту, – сказал он, – правильный вопрос не “„Что я сделал?“, а „Как много им известно?“. Опять же, все когда-то случается в первый раз. Мне всегда хотелось встретиться с действительно невиновным человеком, возможно, им станете вы, – он вытащил визитку из потайного кармана в рукаве плаща. – Текущее местоположение моего офиса. Приходите сегодня вечером, в восемь часов. Мы побеседуем».
«Э-э, моя смена начинается в девять тридцать. Хватит ли времени?»
«В восемь часов, – повторил Диксон и поднялся. – Не опаздывайте».
Я дождалась, пока он уйдет, и повернулась к Верну: «Какого черта происходит?»
«Не знаю. Диксон позвонил вчера вечером, сразу после вашего звонка, и сказал, что хочет встретиться с вами. Полагаю, это как-то связано с проверкой вашего прошлого».