«Если бы вы возвращались к нему девятнадцать раз, у меня бы, конечно, появился повод задуматься. А этот случай мы, вероятно, можем списать на похотливый интерес… Хотя я нахожу любопытным, что вы смеялись, когда читали этот отрывок».
«Точно, – я вернула ему распечатку, – я осознала».
«Осознали?»
«Да. Можете сказать Верну, чтобы отстал».
«А… Вы полагаете, мистер Верн велел усложнить вам жизнь».
«Я же сомневалась в его отзыве про Тайлера, так? Но это даже близко не то же самое…»
«У вас сейчас сложилось, по крайней мере, два ошибочных мнения, – сказал Диксон. – Первое, что меня заботит, как вы принимаете стратегические решения мистера Верна. Поверьте, утешать оперативников низшего звена – не цель моей жизни».
«А другое ошибочное мнение?»
«Что я не согласен с вами по поводу доктора Тайлера. Если бы зависело от меня, то организация обходилась бы гораздо жестче с ним и с ему подобными. К сожалению, как и вы, я должен прислушиваться к „Затратам-Выгодам“. И даже если бы решение было за мной, то воплотить его было бы невозможно».
«Почему нет? Потому что у каждого есть больные фантазии?»
«Нет. Просто некоторые люди с больными фантазиями обманывают себя и поэтому чувствуют себя нормальными. И этого достаточно, чтобы вы отмахнулись от них по соображениям логистики… – он выдержал паузу и добавил: – А вот те, кто действует под влиянием своих больных фантазий, более поддаются учету».
И вот тут до меня наконец дошло, к чему это все: он знал про ручных мальчиков.
«Я знаю про ручных мальчиков», – сказал Диксон.
– Ручные мальчики?
– Да, ну, как бы это объяснить… Помните, я рассказывала о своих двадцати с небольшим годах и призналась, что бывали времена, когда у меня было слишком много развлечений? Это было тогда же. Речь про пару летних сезонов, после того как меня вышибли из Беркли. По будням я работала в кишащей тараканами забегаловке в Тендерлойне[20]. В пятницу и субботу вечером у меня была другая подработка – в винном магазине через дорогу от парка Панхандл. Там крутилось много беспризорников, и каждую ночь они компаниями заявлялись в магазин, пытаясь купить выпивку.
По закону, пить можно после двадцати одного года, что нелепо для любого штата, но особенно глупо в случае с Калифорнией, где разрешена смертная казнь. Знаете, с какого возраста ее могут присудить? С восемнадцати. Так что вдумайтесь: вы достаточно взрослый, чтобы получить смертельную инъекцию, но должны подождать еще три года, чтобы купить пиво. Разве логично?
– Звучит как оригинальное обоснование для нарушения закона штата об алкоголе. Предполагаю, вы продавали выпивку тем беспризорникам?
– Ну, не всем. Действовала на свое усмотрение. Если пацан вел себя по-взрослому, не выглядел так, будто собирается нажраться в хлам и прыгнуть под трамвай, и если его поддельные права были не так уж плохи, то да, я выдавала ему презумпцию невиновности.
– И когда вы говорите «выдавала», подразумевается бесплатно или за некое вознаграждение?
– Вы спрашиваете, брала ли я взятки?
– Именно об этом.
– У меня, может, и была банка для чаевых… Эй, я была бедна. И кроме того, это часть теста на зрелость: если вы не понимаете, что за удовольствие нужно платить, то, возможно, еще не доросли до выпивки… Знаете что, если вы собираетесь смотреть на меня вот так, я могу остановиться прямо сейчас, потому что до самого плохого еще не добралась.
– Простите меня. Продолжайте, пожалуйста.
– Да. Ладно. И вот однажды ночью пришел тот парень – шесть футов, здоровяк, но с лицом ребенка, и я сразу раскусила, что несовершеннолетний: может, и достаточно взрослый для высшей меры, но не для бутылки. Пока он кружил по магазину, я наблюдала, чтобы ничего не спер, и, ну, вы понимаете, не так уж и противно было на него глядеть. В конце концов он выбрал бутылку водки и поставил ее на прилавок.
«Водительские права?» – сказала я и стала ждать ответный ход. Многие из них начинали плести, мол, я был болен, когда делали фотографию, поэтому на себя не похож. Но этот малой и слова не сказал, просто сунул мне права на имя Майлза Дэвиса. Я поглядела на снимок, точно, тот самый – чернокожий парень с трубой.
– Майлз Дэвис.
– Да. Так что я посмотрела на этого ребенка, может, на губах его и был намек на усмешку, но в целом лицо оставалось совершенно серьезным. И я такая: «Майлз Дэвис, да?» А он просто посмотрел на меня спокойно, насколько возможно, мол, да – это я. И тогда я ему: «Ты сегодня выглядишь жутко бледным, Майлз». А он: «У меня кожная болезнь».
Ну, по мне, это было достаточно хорошо. Если вы можете придумать такую тактику и невозмутимо ее держаться, то заслуживаете выпивки. Так что я собиралась позвенеть банкой с чаевыми, а он уже там, кидает доллар. «А ты – мужик, Майлз», – сказала я и пробила его покупку.
Быстро перекручу на несколько часов вперед: после закрытия магазина я отправилась в Панхандл немного курнуть и нашла Майлза сидящим на постаменте статуи, с дымящимся косяком. Я подошла: «Можно мне затянуться?» Он протянул мне самокрутку и подвинулся, уступая место.
«Так что, Майлз, – произнесла я, подтаскивая к себе бутылку водки, – ты живешь где-то поблизости?»
«На самом деле, – ответил он, весь из себя мистер Небрежность, – я подыскиваю жилье. А что насчет тебя?»
«А я подумываю заделаться хозяйкой пансиона», – вышло нескладней, чем я рассчитывала, но ничего – мы уже были на короткой ноге, так что эффектная фраза мне не понадобилась.
Я привела его к себе домой. Утром проснулась на футоне одна, что большим сюрпризом не стало, почувствовала запах дыма и такая: черт, он, что, решил спалить квартиру перед уходом?
Прежде чем я успела выскочить из постели, вошел Майлз с разделочной доской вместо подноса, которая была загружена разными вкусностями: омлетом, тостами с корицей, кофе, соком, даже маленькой веточкой винограда. Я такая: «Это что?» А он в ответ: «Полное обслуживание». Подоткнул мои подушки как какой-нибудь царице Савской и положил разделочную доску мне на колени.
Я растаяла. Никто никогда не приносил мне завтрак в постель, и, честно говоря, еда могла бы быть на вкус как дерьмо, и мне было бы наплевать. Но когда я попробовала кусочек омлета, он оказался на самом деле очень хорош.
Так что я ела, а Майлз тем временем подошел к моему комоду и открыл ящик, в котором хранилась заначка дури. Я наблюдала, как он скручивает себе косяк, а тем временем в окно проникли солнечные лучи, и меня как молнией ударило – при дневном свете парень выглядел моложе, чем мне сперва показалось. Так что я отложила вилку и спросила: «Сколько тебе на самом деле лет, Майлз? Девятнадцать?» Он ничего не сказал, даже не посмотрел на меня, просто продолжил скручивать косяк, но улыбнулся так, что стало понятно – ответ «нет». А я: «Восемнадцать?» Все еще нет. И я такая: ой-ей… «Семнадцать?» Снова нет. «Шестнадцать?» Наконец его улыбка немного изменилась. «О Боже, – сказала я, – копам такое нравится». А Майлз потянулся к ящику с дурью, вытащил большую сумку таблеток и произнес: «Заметно, как сильно тебя волнуют копы».
– Как вы поступили, когда узнали, что ему шестнадцать?
– А сами как думаете? Оставила его себе.
– Оставили себе?
– Прикиньте, завтрак в постель. Конечно, я его оставила. Дала ключ и сказала, что он может жить, сколько пожелает. Мы заключили сделку: он прибирается, готовит для меня и… ну, вы понимаете…
– И как долго длилось это соглашение?
– Несколько недель. Пока однажды утром он не свалил по-настоящему вместе с моей стереосистемой и половиной дури. Мне стоило пи́сать кипятком из-за этого, но разозлиться всерьез не получалось: он же все отработал, и вообще, я бы, наверное, сделала то же самое на его месте.
– После того, как он ушел, появились другие?
– Да, но не хочу, чтобы вы думали, будто я – полнейшая шлюха. Я подождала какое-то время, вдруг бы он вернулся. Но в конце концов – да, появились другие. На все лето и осень это стало для меня обычным делом. Подбирать беспризорников.
– Они все были несовершеннолетними?
– Они все были достаточно взрослыми. А что до конкретики, то после Майлза я даже не спрашивала.
– Но вы говорили о них как о ручных мальчиках.
– Это не я начала, а Фил. Он появился однажды утром без приглашения, и, прежде чем я смогла избавиться от брата, мой последний гость прошел через кухню без рубашки. Так что Фил сразу: «Кота недостаточно? Теперь ты заводишь ручных мальчиков?»
– Он не одобрял.
– Да, но ничего удивительного. Фил всегда был таким ханжой… И слушайте, я не защищаюсь, ладно? Знаю, что все это неправильно, но вы должны понимать, время было другое. Не так, как теперь, когда стоит включить новости, а там какого-нибудь школьного учителя тащат в наручниках. Сан-Франциско, девяностый год, подбирать мальчиков-подростков в парке не было уж таким огромным извращением, это было просто… непристойно.
Но, конечно, одно дело – удобное объяснение для самой себя, и совсем другое – пытаться загнать это копам или судье, не говоря уже о каком-то четырехглазом придурке, который проводит свои дни, составляя каталог грехов. Поэтому, когда Диксон сказал: «Я знаю о ручных мальчиках», моя первая мысль была: «Джейн, тебе нужно как-то объясниться».
Кабы я знала. Я еще не до конца ухватила все эти штучки с «Глазами», насколько вездесущими они были. Решила, что Диксон, наверное, слышал рассказы о ручных мальчиках, может быть, его люди отыскали одного из моих прежних соседей. Я не ожидала видеозаписи.
Но потом кто-то ударил по переключателю верхнего света, и внезапно это маленькая подсобка превратилась в амфитеатр. Знаете тот здоровенный экран Сони на Таймс-сквер, сорок футов в ширину? Вообразите, что он появился на стене размером, наверное, пятнадцать на двадцать.
Стена засветилась и начала наполняться фотографиями ручных мальчиков. Всех, даже тех, кто оставался лишь на одну ночь, и которых я действительно не считала частью официального списка. Снимки были практически в натуральную величину, по крайней мере, так казалось, и у каждого была подпись: Майлз Дэвис Монро, шестнадцать лет – возраст мигал красным, – Джордан Грэм, семнадцать лет; Виктор Тодд, семнадцать лет; Николас Маринеску, шестнадцать лет; и так далее, и так далее.