А потом… Ой, там вообще плохо…
– Что?
– Он назвал меня сестрой.
– Сестрой в смысле монахиней или?..
– Что, одну трахать лучше, чем другую? Не знаю я, но в тот момент просто обалдела. Начала отбиваться, сначала, наверное, просила остановиться, но, вероятно, просто принялась орать. Ударила его по лицу четыре или пять раз, и в конце концов он отцепился от меня. Я села, а он просто лежал на спине, дрожа и плача.
И я подумала: «Не могу с этим справиться, не могу», поэтому убежала, заперлась в ванной и стала ждать, пока он уйдет. А чуть позже услышала удар и решила, что, Слава Богу, хлопнула дверь, хотя звук был непохож. Так что выждала еще десять минут и вышла, держа вантуз, словно биту.
Промчалась по квартире. Кухня – пусто. Хорошо. Гостиная – пусто. Хорошо. Спальня – пусто? На футоне никого, но постельное белье свалено кучей на полу с другой стороны, а потом я заметила торчащие из него ноги. «Вот черт».
Инстинктивно заглянула в комод. Ящик с дурью открыт. Повсюду разбросана марихуана, а сумка с таблетками вывернута наизнанку. «Вот черт».
Я подбежала к мальчишке, выкопала его из-под простыней и одеял. Он лежал лицом вниз, без сознания, по крайней мере, один раз его вывернуло, но он, хвала небесам, не захлебнулся – дышал и все еще был жив. Пока я хлопала его по лицу, чтобы привести в чувство, мысленно составляла опись своего пакета с таблетками: в основном там хранились стимуляторы и успокоительные – хорошо бы, они нейтрализовали друг друга, но на свой последний день я придержала несколько таблеток мескалина. Не самая полезная для здоровья смесь.
Щеки малыша кровоточили от пощечин, но он не приходил в себя. Дыхание стало прерывистым, и я поняла, что придется вызывать скорую. Но замешкалась, пытаясь придумать альтернативу.
– На сколько?
– На три-четыре минуты, не больше, клянусь, но этот мальчик, у него тем временем новые клетки в мозгу не вырастали, понимаете, о чем я? По крайней мере я не пыталась засунуть его в душ, по опыту знала, что не сработает, но все же…
Как бы там ни было, я наконец позвонила в «девять-один-один». Ответила диспетчер: «Что произошло?» И я такая: «Случайная передозировка наркотиков…» Она погнала стандартный опросник – «Какие наркотики?», «Он в сознании?», «Вы проверили его дыхательные пути?» – и затем спросила адрес. Это было еще до того, как у них появились определители номеров. Так что я уже собиралась ответить, но потом еще раз бросила взгляд на свой комод, на всю наркоту, разбросанную вокруг.
А диспетчер повторяла: «Мисс? Вы здесь?» И я сказала: «Да, здесь» и назвала ей адрес здания на другой стороне улицы. Она спросила: «Разве это жилой дом?», А я ответила: «Думаю, да», и она сказала: «Вы так думаете?», а я ей: «Просто приезжайте быстрее, ладно?» И тогда ее голос стал звучать скептически: «Номер квартиры?» И я сказала: «Не беспокойтесь об этом. Скажите парамедикам, что их встретят на улице», и положила трубку, прежде чем она начала спорить.
Больница была в шести кварталах, так что времени у меня осталось ноль. Единственная крошечная радость – малыш оделся до того, как наглотался таблеток, вот я и подумала: «По крайней мере не так очевидно будет, чем мы собирались заняться». Забыла, что сама не одета… Я завернула его в одеяло и потащила волоком – отнести никак бы не смогла – а на выходе из спальни врезалась в комод. Оттуда вывалилась куча барахла, включая валиум, который мальчишка пропустил. Я сразу же закинулась, решив, что это наверняка не помешает.
Я протащила малыша через дверь и три лестничных пролета. Наверное, сильно приложила его ногами и копчиком, но ничего не могла поделать – больше волновалась, чтобы он не ударился головой, а на каждой площадке приходилось останавливаться и проверять, не подавился ли он своим языком. До конца лестницы оставался один пролет, тут раздался щелчок, открылась дверь, и украинская старушка, которая всегда косо на меня смотрела, вышла проверить, что там за шум. А я… у меня уже не было сил оправдываться, я просто улыбнулась ей и сказала что-то вроде: «Приступ аллергии… Доктор в пути… Не о чем беспокоиться!» Она так слегка, словно с отвращением, махнула рукой и снова закрыла дверь.
Так что я приволокла парня в холл – спина моя уже отваливалась, – и, конечно, скорая помощь уже ждала на улице, а парамедики разговаривали с управляющим здания напротив. Я вытащила мальчика на крыльцо и крикнула: «Эй, сюда!», а когда все разом обернулись, почувствовала ветерок, тогда-то и поняла, что на мне ничего нет, кроме кимоно, и оно распахнулось спереди, и я такая: ну, замечательно.
Прибежали парамедики. Они распутали парня, стали его проверять, и снова начались расспросы: «Что он принял? Что он принял?» Один из врачей полностью сосредоточился на спасении мальчика и даже не обращал на меня внимания, что мне понравилось. А вот другой – постарше, с щетиной – глядел в упор и был очень зол. «Почему вы дали диспетчеру неправильный адрес? – спросил он. – Слишком пьяны, чтобы помнить, где живете, или просто побоялись?» И я такая: «Я тут не живу». А он: «Ну конечно».
Потом первый – он прослушивал стетоскопом сердце мальчика – сказал: «Едем немедленно». Они положили малыша на носилки, и я понимала, что должна просто заткнуться, стать невидимкой, но когда его загружали в скорую, не удержалась и спросила: «С ним все будет в порядке?» А разозленный парамедик снова зыркнул на меня и ответил: «Хотите ехать с нами? Или спрятаться?» Я запахнула кимоно и произнесла: «Мне нужно одеться…» А он сказал: «Ну конечно».
Они сели в машину, а когда отъезжали, я увидела, что сердитый доктор говорит с кем-то по рации, и подумала: «Если даже украинская старуха еще не позвонила в полицию…»
Я побежала наверх и переоделась. Взяла полиэтиленовый пакет, сунула в него столько марихуаны, сколько смогла, и спрятала в глубине шкафа вместе со своим тайником для дури. Потом ушла по пожарной лестнице – показалось, что слышу на улице сирены, – и держалась подальше от дома.
Позвонила Карлотте и спросила: «Ничего, если приеду на несколько дней раньше?» Она сказала: «Конечно», так что я взяла напрокат машину, раздобыла несколько коробок и немного валиума, а после полуночи вернулась в квартиру за вещами. Собрала только самое необходимое – мебель пришлось оставить, не страшно, бо́льшая ее часть все равно не была оплачена.
Когда я упаковывала вещи, появился Фил.
– Посреди ночи?
– Да, я же говорила, у него дар понимать, когда он мне нужен. «Фил, – сказала я, – думаю, я сильно облажалась». И он такой: «Да, я пытался тебя предупредить…» А потом просто сидел грустный, что заставило меня собираться еще быстрее. К рассвету я закончила, а к утру была в Бодега-Бей. Конец истории.
– Вы ни разу не звонили в больницу, чтобы узнать, что случилось с мальчиком?
– Если вы повели себя как приличный человек, то это не считается злодеянием. Я так думала: кроме полицейских типа офицера Дружески, копы, как правило, ленивы, и отследить меня до Карлотты будет довольно сложно; они стали бы напрягаться, только если бы малыш умер. А раз о копах и слуху нет, значит, он в порядке… Мне этой истории так и не вспомнили. Даже после того, как я вернулась в Сан-Франциско, – вы понимаете, у меня потом были и другие терки с полицией, но дело об уличном проповеднике никогда не всплывало. Так что я убедила себя, что меня пронесло, и поклялась усвоить этот урок.
– И усвоили?
– Эй, после того-то дня? Прошло полтора года, прежде чем я снова занялась с кем-то сексом, и парню было примерно тридцать пять – вполне зрелые тридцать пять.
Так что я, как и сказала, посчитала, что мне повезло, и двинулась дальше. Попыталась забыть обо всем, понимаете? Но «Паноптикум» никогда не забывает. У них случаются промашки или осечки, но раз они узнали о чем-то, то никогда не забудут… И если правда наконец всплывет наружу, все оправдания, что казались тебе такими умными, прозвучат как полная ерунда, которой они на самом деле и являются.
Итак, я закончила свою историю и замолчала, глядя на видеостену – теперь там была лишь фотография Оуэна Фарли, – ожидая, что Диксон вынесет окончательное решение. Но тот тоже ждал, повернувшись ко мне, но сосредоточившись на точке в полдюйме перед его правым глазом. Маленький экран компьютера мерцал, как сумасшедший, и мое запястье кололо так сильно, что рука онемела.
И вот наконец я просто выпалила: «Я убила его?»
«Убили? – переспросил Диксон. – Интересный выбор слов».
«Правильный выбор. Вы сами сказали, что я была безответственной. Хотя все понимала. Так что если он умер, это на мне. Если он лежит где-то в коме или заперт в психушке, это тоже на мне. Я принимаю на себя ответственность, понятно? Никаких оправданий… Что бы вы ни собирались сделать со мной, просто делайте».
Тикали секунды, я почувствовала покалывание еще и в затылке. Подумала: вот куда собирается выстрелить другой оперативник «Злых Обезьян», который крадется ко мне и ждет кивка Диксона. Я попыталась взять себя в руки.
И тут, рассеивая наваждение, зазвонил сотовый. Диксон раздраженно сжал губы и вынул телефон из кармана. «Да? – произнес он. – А, это вы… Не знал, что следите за сеансом… Да, сейчас я смотрю на результаты. Назвал бы их неубедительными, но собирался… Вот как… Вот как… Есть фактор, о котором я не знаю?.. Вот как… Ну, полезнее было бы узнать об этом раньше… Да, я понимаю… Конечно, это ваше решение, но для протокола, я не думаю, что разумно… Да… Да… Как пожелаете…»
Он захлопнул телефон, обернулся и нажал клавишу на ноутбуке. Экран компьютера потемнел. Видео-стена тоже погасла.
«Вы можете идти», – сказал Диксон.
«Что? Но как же… Вы так и не ответили на мой вопрос».
«Оуэн Фарли жив. Не благодаря вам».
«Но он хотя бы в порядке? Что с ним стало? Он…»
«Не испытывайте судьбу», – резко одернул меня Диксон.
«Хорошо… Но когда вы говорите, что я свободна, это значит… Я чиста? Я все еще в „Злых Обезьянах“?»
«Пока, да, – сказал Диксон. – Если только…»