«Не знаю, – ответил Верн, продолжая кипеть. – Как вы могли понять, со мной по этому поводу не совещались».
«Хорошо, тогда давай просто отошьем его. Едем прямиком в „Венецианца“».
«Нет. Это не сработает».
«Джейн! – позвал Мудр. – Сюда!»
«Верн…»
«Нет, – тот решительно покачал головой. – Идите с ним. Встретимся позже».
Я видела, что спорить бесполезно, поэтому неохотно его отпустила. Направляясь к внедорожнику, я слышала, как Верн садится в свою машину, запускает двигатель и отъезжает. Едва звук мотора начинал удаляться, мир снова изменил цвет.
На этот раз я была достаточно далеко от взрыва, поэтому не упала, а только споткнулась. А когда поймала равновесие и оглянулась, то увидела, что машина Верна стоит посреди дороги, стекла повылетали, за рулем – никого.
Я побежала к внедорожнику. Мудр открыл дверь и за чем-то потянулся. Наружу он вылез с пожарным топором. А потом уронил его и осел.
«Мудр?» – я присела на корточки, чтобы проверить его пульс, потом подняла взгляд, ощутив чье-то присутствие. Но стоянка была пуста.
И тут же, раз, – и не пуста. Где-то в пяти ярдах от меня воздух словно замерцал, и тот человек просто… материализовался. Это была Джейн, официантка. Она сменила свою рабочую форму на черные джинсы и футболку с изображением морды мандрила, в руке она сжимала оранжевый пистолет.
Я вскочила, вскинула свой, но воздух снова задрожал, и она была уже не в пяти ярдах, а прямо передо мной. Два быстрых удара опрокинули меня, беспомощную, на колени. Рука сдавила мой подбородок, а пластиковое дуло прижалось ко лбу.
«Добро пожаловать в Лас-Вегас, Джейн, – сказала женщина. – Младший брат передает привет».
И нажала на курок.
Мир ненадолго исчез. А когда вернулся, я с развороченным черепом лежала в морге. Во всяком случае так сначала предположила, валяясь на твердой, холодной поверхности, парализованная и слепая. Голова болела в сто раз хуже, чем когда-либо.
Прошла еще пара столетий, пока я ждала, что кто-нибудь вскроет мне грудную клетку или бросит в гроб. Затем боль чуть стихла и ко мне вернулось зрение – не очень четкое, но его хватило, чтобы понять: глаза пока на месте. Руки приобрели чувствительность, и я ощупала то, на чем лежала. Это была не металлическая пластина, а что-то шероховатое, покрытое жесткой обивкой – кожаный диван. Я коснулась своего черепа. Больно, но все на месте.
Тогда, зная, что мои мозги не вывалятся, я начала легонько вертеть головой. И увидела клоуна. Около девяти футов ростом, в колпаке набекрень, в цветастом костюме с гофрированным воротником и манжетами. Лицо белое, под левым глазом нарисована черная слеза, а вокруг рта жуткая алая ухмылка. Он так возвышался надо мной, словно готов был наклониться и откусить кусок моего лица.
Меня аж подбросило. Затуманенное болью движение, и я уже на дальнем краю дивана, ору во все горло. Крик иглами впивался в мой мозг, но клоун никак не реагировал, просто стоял и смотрел, и когда у меня дыхание кончилось, я сообразила, что передо мной манекен на деревянном постаменте.
Я медленно огляделась, опасаясь новых сюрпризов. Комнату освещали старомодные газовые лампы, их пламя было достаточно сильным, чтобы отбрасывать тени. Лампы оказались не единственным антиквариатом: обои, ковры и бо́льшая часть мебели выглядели так, будто появились прямиком из викторианского магазина. Единственным исключением был телевизор, который незаметно устроился в углу под выцветшим плакатом, рекламирующим нечто под названием «Всемирная Колумбийская выставка»[35].
И ни одного окна. Единственный выход, который удалось разглядеть, – двойные двери. Я хотела бежать к ним, но для этого нужно было пройти мимо клоуна-манекена.
Включился телевизор, экран загорелся синим. Он давал больше света, чем все газовые лампы, вместе взятые, и в его отсвете я разглядела фигуру, сидящую в глубине высокого кресла. Что-то подсказывало: это уже не манекен.
«Фил?» – прошептала я.
Фигура наклонилась вперед. В голубом свете вспыхнули стекла роговых очков: «Попробуйте еще раз».
«Диксон… вы работаете на „Стаю“?»
Очки блеснули, когда он наклонил голову. «Какой интересный вопрос. Как раз собирался спросить вас о том же».
«То есть вы тоже пленник?»
«Пленник?»
«Да. Разве это не… Где мы?»
«В „Апартаментах Маджетта“».
«В штаб-квартире „Жутких Клоунов“? В „Хареррсе“?»
«Да, там, где она на этой неделе».
«Значит, „Стая“ не схватила меня? Что случилось-то? И почему так голова болит?»
«В вас выстрелили из пистолета ЕП».
«Да, знаю, но нарколепсия не должна быть болезненной».
«Не должна. Но вы были отравлены собственной эндокринной системой. Эффект внешне похож на передозировку наркотиков».
«А как Мудр?»
«Умер на месте. Разрыв аорты и внутреннее кровотечение».
«У пистолетов ЕП нет такой настройки».
«У пистолетов организации нет, – сказал Диксон. – И оперативники организации обычно не устанавливают в машинах бомбы Мандрил и не кормят яблочным пирогом со стрихнином теневую команду безопасности. Это возвращает нас к вопросу о вашей лояльности».
«Думаете, это я сделала?»
«Вы одна выжили в той небольшой бойне. Считайте меня мнительным».
«Значит, я сама в себя выстрелила? Из чего?»
«Когда мы вас нашли, вы сжимали модификацию пистолета ЕП, который используют в „Стае“. Ваш палец все еще был на курке».
«Нет. Ни за что. Он не мой».
«Конечно, не ваш… Скажите, что не так с вашим оружием, что вы постоянно хватаетесь за чужое?»
«Она, наверное, подбросила пистолет после того, как выстрелила в меня…»
«Она?»
«Джейн. Плохая Джейн, я имею в виду».
«Плохая Джейн… Позвольте мне угадать, она появляется, лишь когда вы злитесь».
«Это официантка, придурок. Из закусочной… Она подавала завтрак, но исчезла до того, как мы расплатились. Должно быть, опередила нас и установила бомбу в машине Верна. Потом она набросилась на меня и Мудра с пистолетом… Пожалуйста, скажи, что „Глаза“ что-нибудь засекли».
«Все устройства внутри закусочной незадолго до вашего приезда оказались неисправными, – сказал Диксон. – Но нам удалось получить несколько кадров снаружи».
На экране телевизора появилось изображение стоянки. Съемка велась сверху, вероятно с рекламного щита, смотревшего на внедорожник. Мудр стоял у кабины, выкрикивал мое имя… Оранжево-желтая вспышка, затем взрыв, Мудр потянулся за своим топором. Я вбежала в кадр. Теперь вспомнила, что только потянулась к пистолету, но на видео уже вытащила его и направила перед собой. Мудр дернулся и упал.
«Подождите, – сказала я. – Это не то, на что похоже…»
На экране я присела рядом с телом, проверила пульс, затем подняла взгляд.
«Ладно. Просто смотрите, вот она идет…»
Но тут видео оборвалось, и на синем экране возникли слова: «ПЕРЕДАЧА ПРЕРВАНА».
«Да ладно! – закричала я. – Какого черта система работает, только когда выставляет меня в дурном свете?»
Комната наполнилась пронзительным хихиканьем: «Она права, Диксон. „Глаза“ в последнее время частенько моргают».
Манекен клоуна ожил и спустился с постамента. Даже стоя на полу, он все еще был очень высоким.
«Ничего необычного, если замешана „Стая“, – сказал Диксон.
«Полагаю, что нет, – согласился клоун и кивнул мне. – Добро пожаловать в мои владения, Джейн Шарлотта. Меня зовут Роберт Мил».
«Я этого не делала, – повторила я. – Меня подставили. Мой брат…»
«Я знаю все о твоем брате. Он уже давно заноза в моей заднице».
«Да, Фил может быть таким. И он злится на меня. И… – я показала на Диксона, – ему я тоже не нравлюсь. Что бы он ни говорил…»
«Знаю, мистер Диксон тебя не любит. Ты и меня не любишь, а, Диксон? – он коснулся нарисованной слезы и надул губы. – Мил тебе совсем немил… Но ведь не дело инквизитору быть ласковым, да?»
«Послушайте, – сказала я, – если я собиралась разыграть нападение, то зачем бы мне делать это так? В смысле, стрелять в себя из пистолета, от которого не смогу избавиться? Какой в этом смысл?»
«Выглядит довольно глупо, – признал Мил. – Но зло иногда так запутанно… Возможно, ты говоришь правду и тебя подставили. Или мы должны поверить в то, что тебя подставили, поэтому довериться тебе и не признавать, что ты работаешь на „Стаю“, – он театрально потер подбородок. – Вот так головоломка… Кто ты – хорошая Джейн или плохая Джейн?»
«Что я должна сделать? Как мне очистить себя?»
«В том-то и вопрос, не так ли? Твой брат очень талантлив в манипулировании восприятием. Поэтому „Стая“ так высоко его ценит. Если он решил испортить твою репутацию, ту, какая есть, то, возможно, ты ничего не сможешь сделать, – он вздохнул и покачал головой. – Зло… Коварное, коварное зло… Знаешь, однажды я едва не стал злым…»
«Потрясно, – сказала я. – Но вернемся ко мне…»
«Это случилось, когда я был моложе. Я вырос в пустыне, недалеко отсюда. Грубый и суровый отец, страдающая мать… Ну, не буду утомлять тебя подробностями. Как говорится, у меня были проблемы. И когда я наконец сбежал в Беркли, то ушел в отрыв».
«Вы были в Беркли?»
«Что, тебя бы сильней проняло, будь я из Йеля?»
«А какая, – сама не могла поверить, что спрашиваю об этом, – какая у тебя была специализация?»
«Изобразительное искусство. Драма. Еще несколько. Правда, думаю, справедливо будет сказать, что в те годы я по большей части искал новые испытания для своей печени. И шалости. Я был веселым проказником в Беркли… Потом, в середине выпускного года – уже третьего выпускного года на моем счету, – мои родители погибли в автокатастрофе. Они оставили мне много денег, ранчо и семьсот акров земли. Земля в основном заросла, но дом был хорош. Поэтому я вернулся. Были какие-то смутные замыслы использовать землю для перформансов или, может быть, для инсталляций – построить собственный Стоунхендж на самом дальнем конце участка, ставить ритуалы друидов, но, прежде чем это смогло во что-то вылиться, меня отвлекла мысль о новой шалости.