асоты эльфа-полукровки. Или, точнее, странно, что, оценив ее, они почувствовали страх и отвращение.
Резкость его лица, орочья зверовидность смягчается эльфийской нежной тонкостью черт, а когда за черными, но безупречно-эльфийскими губами сверкают в улыбке длинные, загнутые клыки, от этого невозможного сочетания захватывает дух. Это красиво. Это же так красиво! Куда смотрели эльфы? Неужели Йорик прав, и взаимная ненависть двух народов, созданных разными богами – нечто большее, чем просто традиция?
Чем еще объяснить то, что эльфы, вместо того, чтобы правильно наставлять невест, пришли в ужас, увидев, как в нормальном эльфийском ребенке все отчетливей проявляются орочьи черты. А чего вы, спрашивается, хотели, если его отец – чистокровный орк? Да не просто орк, а редкой даже для этого народа злобности и упорства.
– Я знаю, откуда у тебя твой девиз[29], – сообщила Тресса.
– Дурацкий девиз, – в медовых глазах перелились и погасли алые отблески.
– Дурацкий девиз, – согласилась Тресса, помня о том, что с мужчинами не стоит спорить, во всяком случае, в постели. – Но хороший. И он у тебя от отца.
– У меня нет отца, – Йорик, совершенно определенно, не настроен был разговаривать. Как же, ночь еще и за середину не перевалила, какие уж тут разговоры?!
– Зато у тебя наверняка отцовский характер. Ты представь только, изнасиловать эльфийскую жрицу, которая отбивается заклинаниями, геологическим молотком и ногами в шипованых ботинках, – это ж какая целеустремленность нужна!
– Нет… – острые клыки осторожно прикусили ее губу, – не целеустремленность…
…– А что? – спросила Тресса, когда они вновь угомонились на какое-то время, и курили, передавая из рук в руки ее трубку с йориковым табаком.
– М-м? – командор, конечно же, утерял нить разговора.
– Если не целеустремленность, тогда что?
– Болезнь, – сказал Йорик, – Орки считают другие народы скотом, годным только в пищу, да на жертвоприношения. И они, определенно, не приветствуют скотоложства. Так что тот парень был сумасшедшим, а сумасшедшие – они все настырные.
– Ты не романтик.
Йорик ухмыльнулся:
– Моя матушка исчерпала свои запасы романтизма, пока орочий шаман делал ей ребеночка. А потом, я думаю, истратила и мои. Зато она никогда больше не ездила в научные экспедиции дальше границ Айнодора.
– Ты сердишься на них? Обижаешься? Злорадствуешь?
– На них, это на эльфов или на орков?
– На эльфов. На свою семью.
– На свою матушку?
– Хм-м…
Тресса задумалась.
С ее точки зрения женщина, родившая ребенка, не имела на него никаких прав, кроме права выкормить младенца. Но, во-первых, у эльфов все иначе, а во-вторых, отца у Йорика действительно нет. Ведь нельзя считать отцом того, кто даже не знает о твоем существовании. Тем более, нельзя считать отцом того, кто, зная о тебе, нисколько тобой не интересуется. Знал ли тот шаман, не успевший принести эльфийку в жертву Темному богу, но успевший изнасиловать ее прямо на капище, знал ли он о том, что зачал новую жизнь? Эльфы и орки, они устроены так, что могут в процессе любовного акта, зачать ребенка случайно. Случайно! Удивительные создания. Поэтому они не понимают, что ребенок – это величайшее сокровище, драгоценность, самое важное, что только может быть в жизни. Еще бы, когда дети, можно сказать, случаются сами собой…
– Да, – сказала она, – да, наверное, я как раз о ней и спрашивала.
Йорик долго молчал, прежде чем ответить. Думал, что сказать, или, может быть, думал, как сказать?
– Тебе ведь недостаточно просто услышать, «нет»? – уточнил он.
– Точно так же, мне недостаточно просто услышать «да», – кивнула Тресса, – и то и другое будет неправдой.
– Когда-нибудь, – он снова потянулся к ней, вынуждая забыть на время обо всех вопросах, – когда-нибудь я расскажу. Ты тоже многое откладываешь на «потом». Значит, какое-то «потом» у нас все-таки будет, верно?
– Ас т’кэллах, – шепнула она, в ответ на вспышку янтарного пламени, – т’кэллах, Йорик. Оре ас т’кэллах…[30] Сейчас ей хотелось, чтобы он не услышал интонационных тонкостей, сейчас ей самой не хотелось их слышать.
Я люблю тебя, ночь, за сверкнувший клинок,
И за кровь, захлестнувшую землю,
За разбитое солнце, за то, что твой рок…
Это смерть. Повторенье. И с неба на землю.
Я люблю тебя, ночь. И страдание глаз,
И последние стоны покрышек по крови.
Я люблю тебя. Только слова не для нас,
И не нам развлекаться любовью.[31]
Утро началось с шума дождя за окном, с ровного, монотонного шелеста, который, говорят, усыпляет и нагоняет зевоту. На людей. И на орков, оказывается, тоже. А вот шефанго наоборот бодрит. Во всяком случае, когда Йорик проснулся, Тресса уже стояла перед высоким, от пола до потолка, зеркалом и расчесывала волосы.
Она изменилась за тридцать лет, из худой, похожей на колючую веточку девчонки превратилась в стройную девушку. Высокую, как все Фоксы, и как все Фоксы, светлокожую. Очень женственную. В ней, наконец-то, появились нежность и мягкость, которых так недоставало Эфе, и уже можно было представить, какой она станет, когда повзрослеет. Через каких-нибудь пятьсот навигаций Тресса де Фокс превратится в хрупкое и нежное создание, ледяную красавицу, совершенную и отточенно-изящную как снежинка, как прозрачный кристаллик льда. Впрочем, Йорик-то уже успел убедиться, что под новым обликом Трессы скрывается прежний характер, острый как бритва, и жесткий, как кремень. Да и то сказать, кому здесь, кроме него, могла показаться хрупкой и нежной девушка с лицом голодного демона, когтями длиной в полпальца, и обвившейся вокруг бедра, зеленой змеюкой?
Никому. Но Йорик смотрел, как она причесывается, перекинув через плечо пряди длинных, белых словно ночной снегопад волос, как мурлычет себе под нос какую-то песенку на зароллаше, притоптывая в такт босой пяткой. …Такая красивая и абсолютно ирреальная, в сером пасмурном свете, сама, как это утро – переливы серого и белого жемчуга, неяркое свечение длинных волос, и неожиданные, словно зарницы вспышки рубиновых глаз…
Некоторое время командор любовался этой тревожно-трогательной картиной, тенью мечты о том, как это могло бы быть на Анго. О том, как в его доме, в его спальне его женщина его дэира…[32] о боги! причесывалась бы утром перед зеркалом. И, почувствовав, что он проснулся, говорила, не оборачиваясь, любуясь своим отражением:
– Шат синна[33], сэр Йорик.
– Ходни раница[34], – Йорик улыбнулся, и сообразил, что он уже проснулся, стало быть, вокруг не мечта, а реальность. Которая должна от мечты отличаться… – где ты взяла зеркало?
– Журнал «Твой стиль», раздел «юным дамам», – Тресса обернулась, и зеркальная поверхность исчезла, сменившись беленой стеной. – Магия, командор, это очень полезно, если пользоваться умеючи. Ты вот можешь сделать зеркало?
– Могу, конечно.
– А делаешь?
– Нет. У меня есть с собой, чтобы бриться… а так, зачем мне?
Пожав плечиком, Тресса крутнулась на пятке и вновь уставилась на стену. Йорик увидел изумрудно-зеленый, полупрозрачный шарик силы, который шмякнулся о штукатурку и потек по ней, размазываясь как желе сразу во все стороны. Стена под ним становилась зеркальной. Тресса довольно хмыкнула и начала заплетать косу.
– Эфа, – сказал Йорик после короткого, но мучительного колебания, – ты можешь сейчас стать Эльриком?
– Легко! Тебе это надо?
– Да. Наверное.
– Ты не знаешь, о чем просишь, – Тресса взглянула через плечо, тряхнула головой, и на треть заплетенная коса распалась, белым, сияющим плащом скрыв фигуру шефанго от макушки до колен.
Йорик моргнул и деликатно отвернулся, продолжая, однако подглядывать одним глазом. Деликатность деликатностью, но мало кто мог похвастаться тем, что вживую наблюдал, как шефанго меняют пол. Этот народ, сдвинутый на эстетике, и возводящий в культ красивое тело, процесс смены пола, тем не менее, считал делом интимным. И хоть занимало это считанные секунды, прилюдно шефанго меняли ипостаси только в совсем уж экстремальных случаях.
Нынешняя ситуация к экстремальным не относилась, так что Йорик оценил оказанное доверие. Впрочем, за завесой волос, да всего одним глазом, он все равно не разглядел ничего, кроме взбесившихся на несколько секунд оттенков ауры. Поверх спектра легла резкая полоса демонического серого, а в нее вплелась лента чего-то… животного? звериного? Йорик не взялся бы определить, только повеяло на него чем-то жутким и древним. Чем-то из тех времен, когда твердь еще не была отделена от воды, и чудовищные твари водились в безграничном, безначальном океане.
Он успел еще подумать, что неплохо было бы сделать записи, и просмотреть все несколько раз, в подробностях, с максимальным качеством воспроизведения. Его осаммэш сделал бы эти записи бесценными для человеческих и эльфийских биологов. Ни в одной из читаных на тему шефанго работ, Йорику не попадалось упоминания о серых оттенках в спектре…
Да, подумать успел. И, хоть знал, что увидит, все равно ошеломленно мотнул головой, когда фигура у стены на глазах изменилась. Безболезненная и почти мгновенная трансформация всего организма – над попытками хоть как-то воспроизвести этот эффект уже которую сотню лет бились человеческие ученые. Поговаривали, кстати, что и эльфы делали какие-то шаги в том же направлении, но в это верилось слабо. Зачем оно эльфам?
– И зачем оно тебе? – поинтересовался Эльрик. Снова создал на стене зеркало. И начал заплетать косу.