— Года, дорогой, года! Но я вам только два-три места назвал, которые вам и для дела нужны, и для тела. Для вас, для вас с вашим нефритом.
— У меня нет нефрита, с чего вы взяли?! Предрасположение всего лишь.
— Для вашего предрасположения, согласен. Ведь Красноводск — про это мало кто знает! — еще целебнее имеет климат, чем Байрам-Али. Да, да, зной и море. Не просто море, а знойное море. А Небит-Даг? Пустыня! Зной! Целебный зной для вас! А Кара-Кала? Ведь это же сухие субтропики! Сухие! Вы понимаете, что это означает для ваших почек? Я уж не говорю, что это родина нашего великого Махтумкули! Побывать в Туркмении и не быть в нашем Михайловском?! Ай-ай, как нехорошо!
— Что с тобой, Ашир? — попытался унять его Знаменский. — Ты прямо как на базаре торгуешь красотами своей Туркмении.
— Почему торгую?! Добрый совет даю! Мацони и в Ашхабаде есть, это так, но от мацони маленькая польза. А от верблюжьего чала вы бы просто на десять лет помолодели, Александр Григорьевич! Пили чал? Нет! Эх, тогда совсем не были в Туркмении! Чал — это чудо! Он все смывает, все промывает и через поры выходит. Только через поры. Это же напиток чабанов, караванщиков. Это же из верблюжьего молока делается! Совсем нежирный, совсем будто прозрачный напиток, но — чудо творит!
— Так, так, так, чал?! — заинтересовался Самохин. — Я слышал о нем, мне говорили. Надо попробовать. В Ашхабаде на базаре он есть?
— Есть, привозят иногда. Но разве это чал?! Он должен быть свежим. Его нельзя далеко везти, он как ваш сибирский омуль, как алма-атинский апорт. Он теряет в пути свои целебные свойства. А где его родина? Где стада верблюдов прямо на шоссе выходят? А вот по дороге из Красноводска в Кара-Кала. Там, только там, дорогой Александр Григорьевич, у чабанов, в любом селении можете получить вы этот чудодейственный напиток в первозданном виде. Воздух! Зной! Море и пустыня лоб в лоб! И чал! Я не шучу, вот ваше место на земле после всех этих ваших банкетных копченостей. С неделю попьете чал, подышите воздухом прикаспийским — и забудете про свои почки! Я не шучу! Роза-джан, ты все знаешь, я правду говорю?!
— Чал от многого лечит, — отозвалась буфетчица. — А воздух там сухой, это так. Но очень уж жарко… И воды не достать, чтобы руки даже вымыть… Не знаю…
— Вот и хорошо, что жарко! Нам это и нужно! Мало воды? Есть, теперь есть вода. По трубам от Каракумского канала туда воду подвели. Ты отстала от жизни, Роза-джан!
— До Красноводска еще не довели, но до Небит-Дага, верно, довели, сказала буфетчица. — Я не отстала от жизни, Ашир Атаевич.
— Хорошо, согласен, ты не отстала от жизни! Но в Красноводске есть великолепный опреснитель. В гостинице, особенно в «люксах», всегда есть вода. Я там жил, я знаю. А какой у Красноводской ТЭЦ замечательный пансионат на берегу Каспия — ты про это знаешь? Там один старый армянин сказку сотворил! Весь берег из роз! Виноградники! Гранатовые рощи! Пляж! Теплое море! И нет туристов! Они просто не знают, что существует этот рай! Обидно!
— Да, заманчиво, заманчиво излагаете, молодой человек, — сказал Самохин. — Вы с кем там в доле? Почему вам так нужно, чтобы я туда поехал?
— Вот! — воздел руки Ашир. — О век двадцатый, сомневающийся! С кем я в доле? Какая мне выгода? Ну, есть, есть выгода, согласен.
— Ага! — обрадовался Самохин. — Излагайте, раз заманиваете.
— Ну, во-первых, отрядили бы с вами нашего Ростика, — стал загибать пальцы Ашир. — А ему надо нашу страну посмотреть, если уж он сюда приехал работать. Раз. Ну, во-вторых, этот армянин, что создал пансионат на пустынном берегу, давно нуждается в поддержке, в рекламе, а он мой друг. Два. Ну, а в-третьих, дорогой товарищ, а что, если я хочу, чтобы вы поправились? Я для вас хорошее сделал, вы для меня что-нибудь сделаете. Вот мои выгоды.
— И все?
— Мало этого?
— Ну, я так думаю, еще какое-нибудь порученьице у вас для Ростислава Юрьевича найдется. Угадал? Отвезти что-нибудь, привезти что-нибудь. Угадал? Там икра в Красноводске, так думаю, еще бывает. Угадал? Икра?
— Да, опытный, опытный вы человек, товарищ Посланник! — Ашир даже головой покрутил, восхищаясь. — Горячо, горячо… Там и барашки есть, шкурки. Но вы не о моей пользе думайте, вы о своей пользе думайте. Там чал! С большой буквы произношу: Чал! Там сухой воздух! Для кого Байрам-Али, а для кого — Красноводск или Кара-Кала. Свой для каждого микроклимат, отыскать только надо. Рискнете? Рискните, советую! Слетайте на недельку. И по службе вам зачтется. Ну, и Ростик с вами нашу Туркмению поглядит. Согласен, Ростик?
— Там выкупаться можно будет?
— Замечательное море! Замечательный пляж! И никого, почти никого! Это тебе не Ялта, где как на тюленьем лежбище! Завидую, просто завидую!
— Вот бы и слетали, — сказал Самохин, полный недоверия, но уже и охваченный тем азартом, который всегда готов вспыхнуть в больном человеке, заслышавшем о целебной какой-нибудь травке, о целебном вот воздухе или чале этом, действительно целебном, он и раньше слышал, напитке.
— А на какие шиши? А кто меня пошлет? Кто пустит? Туда, в Кара-Калу, пропуск нужен. Граница с Ираном. Нет, мне туда дорога закрыта. А куда она мне открыта? — Ашир будто рукой смахнул с себя все оживление, вдруг поник, отрешился, отгородился, смолк.
— А что, а что — и слетаем! — сказал, оживляясь, теперь он загорелся, Самохин. — Слетаем, Ростислав Юрьевич? На недельку? Я договорюсь, вас со мной пошлют. Конторы-то у нас родственные.
— Я не против, — сказал Знаменский. — Хоть служба пойдет.
— А в Москве вас всячески отрекомендую, что помогли. Тестю вашему отзвоню. А?! Чем не чал?! Пейте, пейте, молодые люди! — Самохин разлил шампанское по стаканам. — Чал… Да… Надо попробовать… Ну, а пока я с вами мацони чокнусь. Глотну глоточек, Ашир Атаевич, за вашу идею, стало быть! За добрый совет!
— Вот и хорошо, — не поднял головы Ашир. Но руку протянул, взял, обхватил тонкими пальцами стакан, стиснул, дрогнула рука, расплескивая шампанское.
14
Ничего не случилось, разговор этот вроде бы ни к чему не обязывал, был не слишком серьезным, напоминал обычный застольный треп, но Знаменский почувствовал, что его опять повели. Всю жизнь так, сколько себя помнит, с детства еще, когда брали за ручку, чтобы отвести в школу. Он привык. Он давался чьим-то рукам, чьей-то воле. Будто бы решал сам, но и не сам. Его наставляли, ему подсказывали, его вели. Ничего плохого ему не делали. Напротив, напротив. Все шло и даже катилось, как по маслу. В гору шел, только в гору. И помогавшие, ведшие его, облегчали ему восхождение. Он привык. И он был им всем благодарен, должен был быть благодарен, — они желали ему добра. Он такой уродился, что ли, что все желали ему добра. А когда споткнулся, то тут он сам виноват, вот уж тут он сам виноват. Самостоятельность проявил? Увлекся? Забылся? Ну вот…
Они быстро допили шампанское и расстались. Но на прощание Самохин посулил, что завтра же побывает в МИДе, что обо всем договорится, а там и в путь.
— До Красноводска как лучше всего? — спросил он Ашира.
— Только воздухом. Час пути.
— А потом?
— Можно на машине, можно и на вертолете, если уважут Посланника. Вы им объясните там, что для целей иностранного туризма, скажите, что…
— Найду, найду что сказать! — посуровел Самохин. — Учить меня не следует. Ростислав Юрьевич, до завтра! Утречком, покуда эта печь не слишком разгорелась, все и обделаем. — И удалился, важно переступая по лестнице, издали сановный, самонадеянный.
Знаменский подошел к стойке, улыбнулся сочувственно буфетчице, разглядывая конфетные коробки, столь красочно ныне потеснившие бутылочную рать.
— Что она у тебя пьет, Ашир? — оглянулся он.
— Ничего или всё. Бери, что есть. Не думаю, чтобы она к нам подсела.
— А ничего и нет кроме шампанского, — сказала буфетчица, радостно откликаясь на улыбку Знаменского. — Не пойму, а вы кто? Ну, видела я вас! По телеку?
— Возможно. Мелькал иногда. Отмелькался. Роза-джан, соберите нам что-нибудь выпить и закусить на одну даму и троих мужчин, — сказал Знаменский и стал добывать из тесного брючного кармана слипшиеся четвертные. — Сойдет и шампанское. Пьет же наше шампанское из Крыма аж сама английская королева. Ящиками ей шлем.
— Особенно-то деньгами не бросайся, — сказал Ашир, подходя к стойке. Он был какой-то озябший, поник совсем, будто застольный этот треп действительно был серьезен и даже истомил его.
— Думаешь, этот Самохин клюнул на твое предложение? — спросил Знаменский.
— Полетите, полетите.
— У тебя действительно есть какое-то для меня поручение?
Ашир не ответил. Глянул только быстро и не ответил.
Вернулась из подсобки Роза-джан, неся в вытянутых руках картонный ящик.
— Сколько с нас? — спросил Ашир.
— Да что вы, Ашир Атаевич?!
— Э, нет, дорогая.
— Вы столько для меня сделали… До самой смерти не забуду…
— Так не пойдет, Роза Халимовна. Я не для того тебе столько сделал, чтобы ты по старой дорожке опять пошла. — Злым стало у него лицо. — Почему столько золота на тебе? Откуда?
— Ах, Ашир Атаевич! Ах, какой ты! — Она любовалась им, в его злые глаза заглядывая с любовью. — Вот какой ты! Спасибо, что ты есть! А золото, что золото? Разве ты не знаешь, что старые татарки все драгоценности, что от матери, от бабушки сбереглись, носят на себе? Чтобы не отобрали. Ты знаешь. И у туркменок так. А дома у меня палас дырявый и топчан из неструганых досок. Ты же знаешь…
— Зайду, проверю, — чуть смягчился Ашир. — Слово даю, проверю.
— Ой, заходи! Я тебе ноги у порога вымою! Как отцу родному…
— Ну, ну…
Ящик понес Ашир, не дал его Знаменскому.
— Выпачкаешься, — сказал.
Они шли по тихой улочке, по которой вчера проезжал Знаменский на машине, и улочка открывалась ему по-новому. Глаза невольно выискивали, чему бы тут порадоваться, — ведь ему теперь жить в этих местах. Они прошли мимо школы, большого здания с большими окнами, забранными в решетчатые из бетона узоры по первому этажу. Архитектор полагал, что узоры эти из бетона украсят его школу. Так, наверное, на рисунке и получалось, но встал дом, но грянуло солнце, но налетели из пустыни ветры с колкой пылью, дожди со снегом пролились зимой, и бетонные цветы-узоры угасли, запылились, краска сошла с них, всякий сор забился в прорези и извивы, и замыслы архитектора, его мечты на бумаге, погребла реальность бытия.