Товарищи судьи! Все доводы обвинения против Азарова не дают основания для вывода о доказанности вины моего подзащитного. Азаров понимает, что невиновный человек не может быть осужден. И этим порождено то внешнее спокойствие, с которым он держится на судебном заседании. Но, несмотря на это кажущееся спокойствие, было бы неправильно утверждать, что он без волнения ждет вашего приговора. Он не может не испытывать волнения. Ведь на предварительном следствии он также был убежден в своей невиновности, тем не менее не смог убедить в этом следователя и был предан суду. Но он верит, а вместе с ним верю и я, в то, что правда восторжествует. Эта вера, эта надежда ни на минуту не покидает нас здесь, в этом судебном зале. Вашим оправдательным приговором вы, товарищи судьи, не только вернете ему честное имя и свободу, но и укрепите его веру в торжество правосудия. О таком оправдательном приговоре я и прошу.
Защитник Шеманский, слегка поклонившись в сторону судейского стола, сел.
Чижак, с гордостью внимавший адвокату, забывшись, зааплодировал. На него зашикали, и Веня смущенно умолк. Судья Паутов бросил недовольный взгляд в зал.
— Предоставляется последнее слово подсудимому, — сказал он, когда снова наступила тишина.
Степан приподнялся и произнес всего одну фразу. От волнения у него срывался голос:
— У меня были ошибки в жизни и в работе, как наверное, у каждого человека, но поверьте мне, — он приложил руку к груди, посмотрел на судей открыто и прямо, — я не виновен.
Заседательница Савельева почему-то опустила глаза.
Председательствующий Паутов, поправив пустой рукав, выбившийся из кармана, бесстрастно, как автомат, провозгласил:
— Суд удаляется на совещание.
В зале задвигали стульями. Холодайкин положил очки в футляр, спрятал во внутренний карман пиджака и стал степенно, не торопясь собирать бумаги, не удостоив даже взглядом своего противника. Товарищи Степана бросились к двери, выстроились стенкой: милиционеры выводили Азарова. Анна Ивановна, не удержавшись, смахнула слезу и, пытаясь улыбнуться, кивнула Степану. Он, проходя мимо своих друзей, угрюмо бросил:
— Теплую одежду не прихватили?
— Потом, потом, — легонько подтолкнул его в спину милиционер, стараясь скорее пройти через строй людей.
В зале остались только секретарь суда и сиротливо сидевший Клинычев. Все потянулись в коридор, закурили. Заговорили о деле. Потом, спохватившись, Анна Ивановна воскликнула:
— Как же быть с теплыми вещами для Степы?
— Я съезжу, — с готовностью отозвался Пузырев. — Машина тут.
— Будь добр, Вася, сделай такое дело! — попросила Кравченко. — Постой! А как же быть с поездом? Ты успеешь встретить замдиректора?
— Подброшу Степины вещи — и на вокзал, чего там, — рассудил шофер.
— Вот напасть! — растерялась Анна Ивановна. — А, ладно. Езжай сначала на базу.
— Я мигом. Успею, — успокоил ее Вася и бросился к выходу.
Шеманский плавной походкой подошел к змееловам, стоявшим отдельной группой.
— Что же будет? Неужели засудят? — с ужасом повторяла Зина.
— Ну, ваше мнение? — с надеждой обратилась к защитнику Анна Ивановна.
— Будем надеяться, — уклончиво ответил тот. — Как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. — Шеманский с достоинством огляделся, нет ли поблизости Холодайкина. — Скажу я вам, друзья, обвинение построено на песке. Бездоказательно! Элементарно. Впрочем, вы сами уловили это после его речи.
— И все же? — пытала его Анна Ивановна.
— В любом случае есть еще областной суд, Верховный суд республики. Надо будет, дойдем до Верховного суда, до Генерального прокурора.
— Значит, вы допускаете… — вздохнула Кравченко.
— Уважаемая Анна Ивановна, Фемида — дама с завязанными глазами. — Шеманский развел руками. — Вы знаете, что меня поразило? Здесь, в этой дыре, в ресторане подают красную икру! В Москве уже много лет не видел красной икры…
— Мы для вас достанем сколько хотите, — встрял в разговор Чижак.
— Мне бы ваши заботы! — Анна Ивановна хрустнула пальцами. — Скорей бы все кончилось.
— В случае успеха… — Жрец Фемиды галантно шаркнул ножкой, — вечером приглашаю в «Кедровый орешек». Так, кажется, называется здешний ресторан-люкс? — Шеманский лукаво улыбнулся. — Мой счастливый соперник, я имею в виду вашего супруга, далеко, и мы, — он заговорщицки подмигнул членам бригады, — сохраним все в тайне.
— Зато другой ваш несчастливый соперник скоро прибывает в Талышинск. — Анна Ивановна посмотрела на часы. — Если Вася не успеет его встретить, скандал будет грандиозный. — Она вздохнула.
— К нам едет ревизор? — полусерьезно-полушутливо спросил адвокат.
— Что-то вроде этого. Замдиректора института, профессор. — Анна Ивановна нервно закурила. — Да, как говорится, пришла беда — открывай ворота. Эта пропажа яда всколыхнула весь институт. Меня засыпали телеграммами, предписаниями, требуют объяснений, докладных… Ворох бумаги уже исписала. Замдиректора предлагает закончить работу и расформировать бригаду. Еле уговорила подождать до окончания суда. А теперь уже закроют экспедицию наверняка. Весь труд впустую… Я уж только об одном мечтаю — лишь бы со Степаном все обошлось.
— Надежда — парус успеха, — философски заметил Шеманский и, подхватив под руку Чижака, отвел его в сторону: — Ну-с, мой юный друг, как дела?
Дарья Александровна Давыдова, нетерпеливо прохаживающаяся неподалеку, поспешила к Шеманскому:
— Гражданин аблакат…
— Бабушка, — мягко остановил ее Шеманский, — с вашего разрешения, я пока что «товарищ ад-во-кат».
— Товарищ, родимый, — поправилась старушка, — слушала я речи твои душевные, а сама думаю: именно такой, как ты, моей Насте в самый раз и нужен.
— Простите, не понял, — откашлялся Шеманский.
— Насте, дочке моей, говорю, ты позарез нужон… Не откажи, милый человек…
Шеманский растерянно глянул на Чижака.
— Еще одна чистая, доверчивая душа! — подмигнул тот.
— Вот именно, доверчивая, — затараторила Дарья Александровна, боясь, что адвокат уйдет. — А он, аспид, каждое воскресенье Дурдакова поит ведрами. Тот гораздый на дармовщину, его сторону взял — и ни в какую. А на этом кособочке я сама две груши сажала и четыре куста смородины, покойник Лексей из питомника привез. Это тебе и Субботина подтвердит, и Кулькова, брали позапрошлый год на осенний мясоед по три черенка. Дурдаков ему кумом приходится, через Варьку, так что ему, смекай отчего, окаянному, все с рук сходит, и когда подранка нашли. — Старушка, переведя дыхание, закончила: — А самогонная машина у него в курятнике.
— Позвольте, позвольте, позвольте! — адвокат ошалело мотнул головой. — Ничего не понимаю.
— А что здесь понимать, все пороги пообивала, а управу найти на него не могу. И все Дурдаков, чтоб ему пусто было! А ты не бойся, за нами не пропадет. Настя аккурат свинью забить собирается… А уж отравой мы людей не поим. Чистенькую, с магазину берем.
— Давайте разберемся, гражданка…
— Давыдова, — поспешно подсказала старушка.
— Короче, гражданка Давыдова, кто такой Дурдаков?
— Зампредседателя поссовета.
— Понятно. Жалуетесь на кого?
— Ясное дело, на Кузьму Харитонова. Сосед моей Насти будет. И за что такое наказание господне…
— Суть жалобы?
— На том кособочке я две груши и четыре куста смородины…
— Какой ущерб нанес вам Харитонов?
— Отъял самовольно и без зазрения всякой совести, потому что Дурдаков…
— Что отъял?
— Полторы сотки ее, Настькиного, участка.
Шеманский, поправив манжет рубашки, в котором сверкнул алым светом камень, вежливо сказал:
— За ваше дело, матушка, я, к сожалению, взяться не могу, так как завтра возвращаюсь в Москву. Билет в кармане.
— Может, погодишь? За нами не пропадет… Хошь деньгами, хошь натурой, сало там… — Старушка с мольбой смотрела на адвоката.
— Увы, моя жизнь расписана по часам. Себе не принадлежу, — горестно вздохнул Шеманский. — Здесь тоже есть прекрасные адвокаты, молодые, энергичные. Почему бы вам не обратиться к их помощи?
— Пустое, — безнадежно отмахнулась Давыдова. — Кузька враз их охмурит, как Дурдакова. Самогончик, поди, ведрами варит…
— Простите, у нас, с вашего позволения, конфиданс. — Защитник, подхватив Чижака, увлек его подальше от надоедливой старушки.
Давыдова, сокрушаясь и охая, побрела по коридору в поисках собеседника. Ей позарез нужно было с кем-нибудь поговорить. У открытой двери стоял, прислонившись к косяку, Геннадий Васильевич Седых. Он молча курил, выпуская дым на улицу и задумчиво глядя на редкий затихающий дождичек.
Дарья Александровна тихо остановилась рядом. Геннадий Васильевич вопросительно посмотрел на нее.
— Гляди, как обернулось, — хихикнула она, не зная, как завязать разговор. — Подкидыш-то не родной, оказывается. Арестант то есть. Расскажу — не поверят…
Седых строго посмотрел на нее:
— А ты, Александровна, прикуси язык. — И, подумав, добавил: — Помелом своим разнесешь, а тут судьба человека.
— Не боись, — обиделась старушка, — понимаю.
Они посторонились, освобождая дорогу Холодайкину, в длинном, до пят, сером плаще с капюшоном. Врио прокурора, стряхивая с себя воду, задержался возле Седых:
— Каким ветром, Геннадий Васильевич?
— Так, по пути, — неопределенно ответил тот.
— А-а… Вера Петровна как?
— Нормально.
— Кланяйся. Пусть бережет себя.
— Спасибо.
— Приговор не зачитывали?
— Вроде бы нет…
Холодайкин хотел было еще что-то спросить, но раздумал и прошел в здание.
Потом в помещение суда торопливо прошли родители Зины Эповой и с ними Иван Никанорович Азаров. Он выглядел еще более постаревшим.
Зина отвела своего отца в сторону и стала ему выговаривать что-то злым шепотом.
Петр Григорьевич сконфуженно пожимал плечами и оправдывался:
— Не знал я, Зиночка, что они так это всерьез воспримут… А потом, с меня слово взяли, чтобы все как есть сказал… — Эпов сокрушенно почесал затылок: — Эх, глупая моя голова…