– Да, это было приятно, сука!.. – воскликнул Оно. – Я на целую вечность запомнил клевость твоего кастета, когда ты бил меня по черепу, пытаясь проломить его. Было нормально – прямо как в книжке.
– Я старался, – скромно сказал старик. – А помните, как я измывался над вашим половым органом? Как я резал вам мошонку?
– Это было чудно, старина! Просто прелесть! Такого блаженного страха и отвращения я, пожалуй, никогда не испытывал!
– Ну вот, я рад, что вам понравилось. А потом я вставил в ваше анальное отверстие раскаленный прут – помните, как вы замечательно кричали?
– Так ведь это было безумно больно! – расхохотался Миша. – Просто жуть! Да… Я помню эту жизнь. Я сел тогда в тюрьму за изнасилование пятилетней девочки… ух, как это было здорово! Да, Федор Федорович, это было одной из лучших жизней, прожитых мной…
– И мне очень нравится. Меня потом пришиб на улице какой-то ненормальный; перерубил мне позвоночник топориком и раскроил мне череп. Но я тогда не сдох – вот что самое приятное – и еще тридцать четыре года провел в приюте: без движения, в слепоте и глухоте!.. Представляете, какие экзистенциальные чувства я тогда испытал? Это неописуемо…
– Завидую вам! – сказал Оно.
– Желаете тоже?
– Только не сегодня. Может быть, в среду…
– Позовите меня, – вдохновенно сказал старик, – я сделаю все, как нужно. Мне тоже хочется кого-нибудь пришибить.
– Я подумаю, – мечтательно ответил Оно, погладив свою ногу. – А вообще-то, все-таки, вы – гнусный стервец, и надо бы вам отомстить, да вот как-то лень…
– Пожалуйста! – надменно сказал старик.
Миша Оно быстро оглядел его согбенную фигуру и сильно ударил его кулаком в грудь.
– Ох… – отозвался старик и плюнул в лицо Миши какими-то особо вонючими старческими слюнями.
– Ах ты, гнида! – воскликнул Миша, вытираясь; и тут же тремя резкими ударами в рожу старика поверг того на грязный тротуар, а потом стал бить его пяткой по хребту, наслаждаясь сотрясанием стариковской спины под синим плащом.
– Помогите… – стонал старик, захлебываясь слезами и соплями.
– Сейчас я тебя кончу, – жестко сказал Миша Оно, осматриваясь по сторонам, в поисках орудия убийства. Но в этот миг он увидел на горизонте улицы неприятный силуэт милиционера, который направлялся в их сторону, чтобы ликвидировать безобразное избиение старого человека. Миша коротко выругался, плюнул на тело старика и стал быстро улепетывать, чтобы его не арестовали, поскольку он не хотел сидеть сейчас в скучной камере и молиться о легком приговоре. Он был молод и был готов жить вечно. Он бежал и плакал, сознавая различие добра и зла; улицы были пусты и изумительно угрюмы. Миша Оно посмотрел назад, как в прошлое, и пошел в гости.
– Это было чудесно! – крикнул ему вдогонку оживший довольный старик. – Я жду тебя, мой милый, я хочу…
– Когда-нибудь я вернусь тебя зарезать, – тихо сказал Миша сам себе и вошел в подъезд – передохнуть и подумать.
Подъезд перед ним расцветал прелестью сторон света и был наполнен упоительно грязным воздухом пошлой любви и старых удовольствий, которые, словно детский портвейн, всегда присутствовали внутри личности душевного существа. Миша, улыбаясь, глядел на истерзанные жизнью стены внутреннего содержания подъезда; он любил их; они были самим бытием – полем боя и креслом для отдыха, всегда окружающим тебя простором, который не может предать, словно настоящая любимая, и вдохновенным уголком уединения, первых признаний и новых тайн.
– Да здравствует то, что здесь! – с некоторой грустью сказал Миша Оно и вышел из подъезда.
И он шел дальше по грязной улице, где стояли мусорные баки, внутри которых сверкал разноцветный и разнообразный мусор, отражающий мир, произведший этот мусор на белый свет в таком виде, и где все дома, окаймляющие улицу, были обшарпанными, одинаковыми и безобразными; и в окнах были видны злые жители, желающие съесть обильный обед и уснуть, хлопнув жену по заднице, и эти жители мрачно смотрели на путь Миши Оно, узнавая в его лице надменного неприятеля своих прошлых жизней. Миша очень любил эту часть окружающей его действительности и с наслаждением ступал ногами по искореженному асфальту, желая остановить нынешний вдохновенный миг своего существования, который был сейчас с ним и который собирался уже сгинуть и уйти неизвестно куда, как и все прочие моменты, бывшие раньше законной собственностью того, кто их переживает.
– Все бесполезно, все в прошлом, – печально проговорил Миша, вспомнив какие-то свои прогулки здесь, во время, когда он был старенькой бабушкой, болеющей тромбофлебитом.
Через несколько метров улица кончилась, и Миша вышел на некий пустырь, где лежали трубы, пустые бутылки и бумажки. Он пересекал этот пустырь, представляя себя космонавтом, который идет по чужому грунту и изумляется фактом своего истинного присутствия там.
– Замечательный пустырь! – отметил Миша эту секунду одной из своих жизней и подошел к невысокому серому дому, имеющему множество подъездов, столь же гениальных, как и уже описанный. Миша открыл дверь и вошел внутрь. Через какую-то часть времени он уже нажимал кнопку звонка квартиры на пятом этаже, справа от лифта.
Женская особь открыла дверь и посмотрела вперед.
– Здравствуй, моя милая, моя позапрошлая любовь, моя трагическая невеста, мой лучший античный друг! Я так ждал этой встречи; ты словно не существуешь для меня; ты есть ты, ты есть восторг, история и цель, я знал твои глаза, и губы, и твою дружбу, мы столько всего делали вместе, мы пили, целовались и шли по длинной дороге ночью; мы входили в города и обнимались в мрачных подъездах, мы дрались на шпагах и были готовы дать друг другу яд, мы смотрели друг на друга пронзительным взглядом истинного бытия, мы читали одну книгу в постели, мы воевали в пустыне с племенем умных и злых негров, и мы опять есть! – сказал Миша Оно.
– Это не я, это Петрович, – ответила женщина, отходя в сторону от дверного прохода. Миша ворвался в коридор и увидел Петровича, сидящего где-то рядом с окном. Он был очень стар и почти спал.
– Я обижен! – гневно сказал Миша, проходя в комнату.
В ней находились:
Семен Дыбченко (в прошлом – Андрей Узюк, Леопольд Христос, Анна Дай, Петя Жуев, Эрдэнэ Болт, Катя, Пуки-Пуки, Жэлдо Мора Куинджи Петер— Долмач, Свиньин-сын-Власа, Владимир Ильич Коваленко, Миша Росляков, Параша Нефертити, Сергей Шульман, Любомудр Вереск, Сиявуш ибн Алейкум, Жу-Жу, Ва-Ва, Хакни— Дохни, У, Бе-Ме, Прр, Вввв и так далее),
Ольга Викторовна Коваленко (в прошлом – Константин Устинович Черненко, Леонид Ильич Брежнев, Анька Сопливая, Джон Иванов, Мирза Каку-Таку, Ааоуи, Уиооааа, Дыр Бул Щыл, Эжен Вальжан, Аркадий Заяицкий, Толька Тен, Сашка Ленин, Аристотель, А. Коваленко и другие), Степан Петрович Верия (в прошлых жизнях – Никитка, сэр Лондон Уатт, Дерсу Недала, Великий Мудда, Илья Кибальчиш, Пу Ли Со, Веселый Дер-Дер, Сука Пи-Си, Анастас Фоменко, Надя Украинка, Арап Абрам, Сулейман ибн Давид, Го Му До, Ра, Жадов и тому подобные),
Тоня Коваленко (в прошлых рождениях – Накасума Светлова, Гриша Оно, Аджубей Персидский, Ван Дер Грааф, Колька Жадобин, Тара-Бара, мистер Вест, Зигмунд Шнобель, Софрон Укачин, Хедже, Аллах, Федот Андреевич Яковлев, Иаков Ильич Лебедев, Змеесос, Сережа Нечипайло, Егор Радов, Джур-Джур и прочие),
Петрович (в других воплощениях – Строптивый Софрон-Кулустуур, Алексей Максимович Парщиков, Раиса Лигачева, Алла Веске, Аммоний Лысенко, Н. Николайчик, Джон Ницше, Бер-Му-Бей, Супьянат Смородина, Червенко Кант, Артюр Марков, Баба-Шах, Ути-Пути, Го Мо Ро итак дальше).
Миша Оно смотрел на сидящих здесь персонажей и знал абсолютно все про них. Кто-то из них когда-то был богом. А может быть, нет. Миша подошел к окну и взглянул вниз. Образ некоей задачи, которую ему нужно совершить, пронзил его задумчивый ум. Но было все равно.
– Все это известно, все это прошлое, вся эта муть. А что же дальше? Я хочу вперед, в будущее, к себе, – тихо сказал Миша Оно. Никто не отвечал ему; все смотрели на него.
– Здесь нет ничего интересного, – громче проговорил Миша и раскрыл окно. Он встал на подоконник, почувствовав ветер снаружи и жгучий интерес внутри самого себя. Никто не мешал ему.
Миша Оно упал из окна и разбился.
Глава вторая
Было все. Попытки и поползновения создать что-то другое пробовали достичь некоей новизны в сочетаниях маленьких частиц меж собой, но и так уже все было, а остального не дано.
И Миша Оно возродился – на сей раз – в облике Антонины Коваленко.
С гордостью после разных своих детств и воспитаний он ощущал иную половую принадлежность, сознавая ее такую же убедительность и прелесть, как и естество прошлого члена тела, и словно был готов к приему на своих будущих телах и иных органов, которые тоже придутся наверняка к месту и украсят физический смысл их бессмертного носителя. Первое время он любил стоять голым у зеркала, наслаждаясь собой и очень желая совершить с собой половой акт. Но потом он привык, и не замечал своей ситуации, и даже стал засматриваться на мужчин, которые шли по улицам и были агрессивны и милы.
– Ах, невероятно, я просто крошка, детка! – говорила Миша Коваленко самой себе, умиляясь. – Но я очень умная девочка со своей жизненной задачей. Я расту, как цветок, и я еще дева, но я очень умна и слегка ветрена. Трам-там-там!!!
И она прыгала вверх и задирала свою юбку просто так. Ей было семнадцать, и она собирала марки. Ее отцом в то время был Артем Лебедев, и он говорил:
– Миша, подумай о миссии, она высока!
– Я не хочу, папик! – жеманясь, отвечала Антонина, чмокая отцовскую щечку. – Помнишь, в позапрошлом рождении ты был изнасиловавшей меня тетей Дуней? Это было отлично, а сейчас я сама с усами. Не лезь в мою душу, не теши мне на голове кол, не надевай мои девичьи трусики себе на голову – сейчас не это время и не та реальность. Просто будь дурачком-папой, или я прикончу тебя в два счета табуреткой. И не называй меня по-мужски, потому что это грех нашей общей веры. А я хочу летать и играть.