Чай откинул голову назад и заразительно засмеялся. Потом он добродушно сказал:
– Молодой человек!.. Ах, темнота, темнота… Какая привычка? С одного-то раза?!
– Да, но мне захочется еще, – сказал Миша.
– Так это же прекрасно! – самоупоенно проговорил Афанасий, вдруг обняв Мишу так, что руль повернулся влево, а вместе с ним и машина.
– Осторожно, – сказал Миша. – Так что же тут прекрасного? Это же вредно!
– Это – полезно, друг мой! – убежденно сказал Афанасий. – Вы только посмотрите на меня. Как я выгляжу?
Миша бегло осмотрел его коренастую мускулистую фигуру, отметив про себя неподдельный здоровый румянец на щеках, а также живые умные глаза, в которых словно таилась бездна интеллекта и мудрости.
– Вы выглядите отменно, – сказал он.
– Ну вот. Говорю вам: это лучшее мое произведение, и оно не вредно ничуть!..
Миша задумался, сосредоточив свой взор на пустой дороге. Повсюду начинались сумерки, и машина затерянно и одиноко неслась посреди этой реальности. Миша еще больше нажал на газ и сказал:
– Ну что ж… Я согласен. Показывайте дорогу.
– Вот и отлично! – крикнул Чай и хлопнул в ладоши. – Пока – прямо.
Они ехали молча мимо Центра, и начинался вечер; улицы приняли их, а прохожие смотрели им вслед. Они доехали до какой-то башни с фонарем, и Афанасий тихо сказал:
– Остановите, дальше мы пойдем пешком.
Они вылезли из машины и пошли по мостовой вдоль какой-то стены. Где-то капали остатки бывшего дождя или что-то еще, создавая характерный приятный звук; и лужи, встречающиеся на их пути, были желтыми, то ли от фонарей, то ли от луны, и дорога снова была пуста, как недавнее шоссе; и возвышенная грусть опять возникала в душах и умах.
Все было отлично. Миша посмотрел направо и сказал:
– О, как я люблю эту вечернюю прелесть сияющих минут под навесом умиротворительного блеска звездных путей и снов! Я ощущаю собственный предел, свое упоенное бессилие прорвать насквозь все это – то, что готово льнуть, и трепетать, и обволакивать меня собой; я ощущаю низменный стыд, коварный восторг, пряный экстаз от прикосновения к этому камню или к этой воде; или же эти деревья, их ветки, их темные ветви – они знают подлинную тайну, они всегда были со мной, они всегда были во мне; я готов быть с ними, я хочу быть с ними! Я смотрел в ночное окно, лежа в постели, я видел ветви, в них был весь мир, все возможности; но они были ими, они были конкретны, явленны, ощутимы; я видел их мудрость и абсолютную красоту, я вижу их сейчас над собой вместе с башней из камней и водой, и мне стоит только заплакать, только прекратить эти секунды, только обнять все это и только быть здесь. Ибо одно воспоминание об этом сейчас заставит меня быть всем. Смерть станет лучшей матерью; убейте меня, Афанасий, я достиг того, что желал!
– Миша! – отвечал ему Чай. – Я един с вами в этом, я могу убить вас, я могу вознести вас, я хочу уколоть вас. Я хочу внести вас, как ребенка, в мою прекрасную комнату и уложить на ложе, уютное, как и здешний мир; я хочу приготовить вам лучшее, что я могу, я хочу увидеть ваш предсмертный восторг, и вы станете тем, кем должны стать, и ваша прапамять расцветет и заставит вас действовать и улыбаться. Идемте вперед! Пока что еще есть тайны, и мы можем быть.
– Но вы готовы делать все? – дрожа, спросил Миша Оно.
– Я готов ко всему, – ответил Афанасий Чай и нежно сказал: – Мы пришли. Вот моя дверь. В этой башне. Вперед, в мое царство, вперед, в мой дом!
Миша вошел в дверь.
Кто-то умер.
– Это здесь вы занимаетесь своими делами? – спросил Миша Оно, переступив порог.
Пред ним возникла большая комната с белыми обоями, пушистыми креслами и коврами, мягкой кушеткой, покрытой серой шкурой, и причудливыми свечами. Хозяин зажег свет, и лиловый светильник загорелся над всеми предметами. Какие-то изящные соломенные циновки висели на стенах, и в вазах стояли фиолетовые сухие цветы, а рядом были фигурки Будды и других богов; оранжевый шерстистый ковер на полу был готов принять отдыхающего и наслаждающегося человека, и колокольчики, подвешенные в темном углу, мягко звенели, заставляя забыть остальной мир. Пучки пахучих трав и загадочных злаков лежали по краям ковра, а на одной из стен висела картина, средних размеров, изображающая какое-то уродливое, почти морское, разноцветное существо в окружении других перемешанных и расплывчатых красок; и все было нарисовано в фиолетовых тонах, и лишь хвост этого существа был прямым, длинным и желтым. В центре комнаты был столик, на котором стояла маленькая серая ваза и лежал какой-то почти треугольный камень красного цвета. Комната имела пять углов, и как раз напротив входа была еще одна дверь с лилово-оранжевым витражом, и над этой дверью на обоях была нарисована ярко-зеленая змея.
– Там моя лаборатория и кухня, – сказал Афанасий Чай, показывая на дверь. – Пошли туда.
Он пошел первым, отворил дверь и вошел внутрь, зажигая яркий свет, похожий на свет больниц и школ или на свет бюрократических учреждений, в которых сидят скучные люди. Миша следовал за ним и увидел ярко-белое кафельное пространство, наполненное пробирками, горелками и колбами, в которых заманчиво поблескивали разные жидкости любых цветов. Было очень чисто и пахло марганцовкой; в углу специальный стол был пуст и ждал своего применения, а над раковиной сушились ершики и другие непонятные предметы, блестящие, как пластина фотоглянцевателя. Миша достиг центра этой лаборатории и сел на табуретку. Афанасий, любовно погладив поверхность своего стола, присел на его краешек и восторженно сказал:
– Итак, Миша, сейчас мы с вами будем заниматься приготовлением вещества, которое я назвал «глюцилин». Это самое лучшее, что вообще возможно под небом. Химический процесс его приготовления – это чистое удовольствие для нас; это редкая прелесть: видеть, как из разноцветных веществ рождается единственное искомое, способное обратить наше самоощущение в сторону рая и красоты. Подайте мне вот эту баночку с коричневыми гранулами.
Миша с любопытством посмотрел по сторонам, увидев множество разных банок и склянок.
– Вот эта? – спросил он у Чая. Но Чай не ответил, он почему-то изобразил какое-то отрешенное выражение на лице и постучал по столу пальцами, напряженно уставившись в стену.
– Что с вами? – спросил Миша.
Афанасий помолчал, потом медленно произнес:
– Все чудно, я просто предвкушаю, а это очень нервно. Ничего, сейчас все будет сделано… Вы просто не знаете… Это всегда волнительно… Подайте, пожалуйста, банку с коричневыми гранулами!
– Вот эту? – повторил Миша.
– Вот ту!
Миша взял плотно закрытую банку с веществом, похожим на кофе, и подал Чаю. Тот вцепился в нее сразу, выхватив из рук Оно, мгновенно отвинтил и выбросил куда-то вдаль крышку, словно перчатку в лицо вызываемого на дуэль, затем поставил банку на стол, присел и прильнул к ней, чуть ли не целуя ее, как женщину или дар с небес; а потом сказал восхищенно:
– Посмотрите, как она красива, как она прекрасна, как она аппетитна! Лучший цвет, лучшая форма, лучший объем!.. Если б я был художник, я рисовал бы только ее во всех стилях и видах.
– Что это? – спросил Оно.
– Не важно, я не скажу; это – исходный продукт, материал для приготовления глюцилина; в этом была моя главная гениальность, когда я нашел это, достал, узнал, распознал… Само по себе это стоит Федоровской премии!
– Может быть, – сказал Миша.
– Конечно, конечно… Я люблю тебя, исходный материал!!!
Сказав это, Чай в самом деле чмокнул банку и сразу же стал серьезным.
– Вот, приступим… Насыпем определенное количество в колбу… Мне можно не отмерять, я уже все делаю на глаз… Так… Теперь разбавляем эту прелесть неким веществом вот отсюда… Двумя кубами… Видите, Миша?
Чай быстро схватил шприц, набрал из пробирки розовую жидкость и распрыскал ее по поверхности коричневых гранул внутри колбы. Раздалось шипение; получилась в конце концов плотная жидкость зеленого цвета; Чай мгновенно зажег газовую горелку и засунул колбу в штатив над огнем. Резкий пряный запах стал проникать в Мишины ноздри: это было достаточно неприятно и напоминало школьные уроки по химии, когда фанатичная учительница демонстрирует какую-нибудь вонючую реакцию. Миша кашлянул и захотел свежести и морского воздуха.
Зеленая жидкость булькала; Афанасий Чай, как алхимик или факир, что-то шептал над ней, словно совершенно не замечая ядовитых испарений, и улыбался, как идиот, узревший чудесную смешную вещь прямо перед собой и желающий схватить ее и присвоить. Чай любовно смотрел на горящую колбу и даже что-то пел в тон бульканью этого неизвестного Мише соединения; потом вдруг быстро схватил штатив и опустил его дно в ванночку с водой, видимо желая остудить оставшийся там продукт.
– Все… – довольно сказал Чай.
– Это все? – облегченно спросил Миша, тоже начиная чувствовать какую-то нервность.
– Нет, что вы! – изумился Чай. – Это же начало процесса, это мы просто удалили первую ненужную примесь, выделив ее и выпарив; впереди еще так много интересного, мы долго еще будем получать ценный глюцилин из этой, так сказать, руды; ведь чем дольше, тем лучше; а так ведь – что за удовольствие!.. Так лучше пойти по известному адресу, купить готовый продукт в ампуле, и все… Это романтика шестнадцатилетних! Конечно, охрана порядка может схватить… Но если у вас – патент Наркомана, то вас и отпустят, конфисковав продукт. Но главное ведь не в нем! Не случайно сейчас проводятся конкурсы на самое длительное приготовление наркотика из самого редкого вещества с помощью самых труднодоступных ингредиентов. А простой наркотик каждый дурак достанет!
– А глюцилин тоже делается очень долго? – спросил Миша настороженно.
– Ну конечно! – гордо сказал Чай. – Глюцилин получил диплом второй степени на последнем конкурсе, уступив только бестину Иоганна Шульмана. Но мое мнение, что он искусственно растянул одну из операций… Ухищрений-то у нас много… Можно вообще произвести первую реакцию, потом поставить все это в холодильник на два года, а через два года продолжить… За этим следит специальная комиссия. Все реакции должны производиться своевременно; считается толь