И Центр существовал, и стоял в конце пути, и в нем была дверь. И Миша Оно шел в Центр, и знал свою тайну, и хотел придумать что-то еще.
И он подошел в конце концов к забору и расстегнул штаны, произнеся звук: «Пррррр…» И потом он подпрыгнул восемь раз подряд, говоря каждый раз: «Кохна, кохна», а потом сел на корточки, выставив левую ногу вперед. И он закрыл левый глаз, плюнув, а потом высморкался в пальцы и икнул. И когда он посмотрел налево, дотронувшись правой рукой до своего пупка, солдат раскрыл дверь в заборе из колючей проволоки, приглашая войти. И Миша Оно прошел мимо всех, и никто не стрелял, ибо он был прав и умел попадать в Центр.
Он открыл тяжелую лиловую дверь и попал в мрачный коридор. Он шел по нему, не видя ничего, и наконец пришел в круглую комнату, в центре которой стоял красный стул, а на нем сидела дряхлая бабушка.
– Эй! – сказал Миша, остановившись. – Кто ты?! Я пришел сюда!
– Я – Центр Центра, – ответила бабушка. – Я распределяю чувства «я». Впервые это сделала Антонина Коваленко, которая написала «Книгу книг книг».
– Я знаю это! – грубо оборвал ее Миша Оно. – Я пришел убить тебя. Я хочу уничтожить суть этого мира. Сейчас я убью тебя, и все будет спасено.
Он вложил стрелу в арбалет и прицелился. Бабушка сидела, не совершая никаких движений, и вдруг сказала:
– Подожди. Если ты хочешь – ты можешь спросить меня о чем угодно. Я все знаю, любые тайны и смыслы, и я отвечу тебе.
– Спросить… – проговорил Миша, задумавшись, – что ж… Хорошо. Скажи мне: что такое «змеесос»?
– Это то же самое, – ответила Центр Центра.
Ничего не было. Блистательная, ровная, острая стрела была вложена в убийственный арбалет, и эхо гулко отозвалось в пустоте помещения, отобразив выстрел, прервавший очередную жизнь, когда эта стрела вонзилась в дряхлую плоть, проткнув горло; и застреленная бабушка свалилась со своего стула, закрыв руками лицо.
– Кукирочки, кукирочки, кукирочки! – воскликнул Миша Оно, совершивший этот ужасный поступок. – О, как я счастлив и пуст, делая все эти действия, конец которых неясен и бессмыслен! Моя дурная совесть поглощает всего меня; мне ужасно, стыдно и мерзко убивать стариков и детей; но я должен вырвать их из этого мира «пупочек» для высшего бытия со мной и с Яковлевым. А если будет Кибальчиш – то я не знаю. Но мистерия должна быть завершена, иначе скучно.
И они сидели в буйстве сущностных облаков и сотворяли все, что могло быть в наличии.
– Привет, – сказала Антонина, вошедшая в Центр. – Так это ты. Я нашла тебя снова.
– Что ты делаешь здесь, дочь?! – строго спросил Миша.
– Теперь я – новая Центр Центра; я пришла, чтобы сесть на стул и вершить распределение личностей и душ.
– Но почему? Почему – ты?!
– Я не знаю, – проговорила Антонина, подходя к стулу. – Просто так. Такова истина. Она здесь.
– Тогда я должен тебя убить! – воскликнул Миша, вскидывая арбалет. – Я знаю свою задачу, я должен уничтожить все это дебильное мироздание, чтобы спасти его и преобразовать в подлинный мир сущностей и смыслов!
– Но они и так есть, – сказала Антонина, с жалостью смотря на мертвую бабушку.
– Это не то! – крикнул Миша Оно. – Это не тайна! Я придумаю тайну, но нужен всеобщий конец! Все уже ясно, неужели тебе не надоел весь этот бред? Это я все придумал, но пора вернуться к истокам и секретам, пора вернуться ко мне и Иаковлеву; мы ждем ваши души, увязшие сами в себе, мы ждем вас, существа!..
– Хм, – сказала Антонина, садясь на стул. – Не надо мне ничего. Все, что тебе сейчас не нравится, – нормальная реальность, в каждой секунде которой содержится больше, чем во всех твоих творческих актах. Можешь убить меня, если хочешь. Я люблю этот предсмертный миг, это очарование, этот ужас, это предощущение гибели и настоящее видение Истины, с которой сдернуты все покрывала, все атрибуты, все феномены, вся мишура. Только миг перед смертью может быть назван подлинной жизнью. Убей меня, любимый!
– Ты опять ускользаешь от меня! – закричал Миша, топнув ногой. – Ты нарушаешь весь порядок, весь космос, всю причину! Почему тебе так нравится этот миг?!
– Потому что я имею свой мир, – ответила Антонина.
– Но ты будешь иметь все!!!
– Я имею все.
– Где же это все?! – раздраженно спросил Миша, посмотрев вокруг.
– Вот оно, – ответила Антонина, никуда не показав.
– Это – бред!!! – заорал Миша Оно, вкладывая стрелу в свой арбалет. – Все уже ясно. Я сейчас убью тебя, и ты увидишь настоящую Истину, которая не здесь.
– У тебя ничего не получится, – сказала Антонина. – Ни один творец не властен над своим творением, а тем более один из творцов. И я не хочу ни вверх, ни вниз, я, может быть, хочу вбок. Нажми на спусковой крючок, и ты увидишь мое тело, ставшее мертвым, а совсем не Великую Тайну. Впрочем, ее ты тоже можешь увидеть, но для этого не обязательно делать что-нибудь.
– Обязательно! – крикнул Миша. – Ты ничего не понимаешь. Сейчас обязательно. Я хочу, чтобы было не обязательно. Я хочу действием достичь бездействия, я хочу всего, а ты хочешь чего-то. Это все я придумал!
– Ты сейчас не хочешь ничего, – сказала Антонина.
– Неправда! Я хочу всего в целом!
– Убей меня, – попросила Антонина.
– Я убью тебя, – сказал Миша. – Мне надо убить тебя. Я должен сокрушить Центр Центра, я должен уничтожить мир. Поэтому я должен убить тебя, моя любовь, мое чудо, мой смысл, моя правда. Я помню этот миг, я помню твою ночь, я помню твой восторг и мой крик, и я чувствую все. Однажды ты была началом мира, и я был его другим началом; однажды ты была серединой бога, и я был его другой серединой; однажды ты была концом пути, и я был его другим концом. Только с тобой все эти предметы, атомы и чувства могут стать собственно ими; только ты делаешь смерть смертельной, а жизнь живительной. И если дух духовен, то ведь я должен быть мной?! Умри, моя суть, ибо я не хочу тебя; умри, мой смысл, ибо я не люблю тебя; умри, моя тайна, ибо я разгадал тебя. Я пойду вбок, но в другую сторону, а ты останешься частью Всего! Прощай, Антонина, я хочу целовать твои руки и лоб, но я пронзаю тебя своей последней стрелой!
И Оно совершил движение указательным пальцем, нажимая на спусковой крючок, и великая стрела пронзила самый центр сердца Антонины, завершив ее нынешнюю жизнь и бытие.
Ничего не произошло. В комнату вошла маленькая девочка с белым лицом и восемь вооруженных ефрейторов.
– Что это? – спросил Миша, бросая наземь арбалет.
– Это я, – сказала девочка. – Я Центр Центра. Освободите мне стул.
– А вы Миша Оно, называющийся Лао? – спросил старший из ефрейторов, подходя.
– Я не помню, – ответил Миша, жалобно смотря на мертвое тело Антонины.
– Протяните ваши ноги, – сказал ефрейтор, доставая кандалы. – Мы должны вас арестовать за совершение массовых убийств с целью уничтожения нашей реальности в принципе. Скоро вас расстреляют.
– Но я люблю, – сказал Миша.
– Протяните ваши ноги! – повторил ефрейтор.
И Оно был выведен из Центра за цепь, и солдаты не узнали его. И Шеперфилл пил кофе.
Илья Курочкин умер. Миша Оно попал в камеру, пахнущую сыростью и несвободой; может быть, для смертников, а может быть, для проведения здесь длительного времени жизни. Он сидел за столом, курил сигарету, и конкретная ночь была за его решеткой вместе с луной и собственной магией; и любые чувства и ощущения наполняли душу и дух осужденного существа, и мир существовал.
– Лао, ты есть Яковлев. Иаковлев есть не ты. Я не женщина, ты узнаешь меня? Меня звали Антонина, но теперь я Кибальчиш. Я главный бог, я лучший смысл, я единство. Выпей свою кровь, ибо это твой крест.
«Почему я должен быть с тобой? Ты имеешь прямой пробор, но мне все равно. Ты глуп; ты есть то же самое. Это правда. Я хочу ничто».
Яковлев выступил вперед из тюремной тьмы и был насмешливым, как невежественный мальчик.
– Ты вернешься, может быть. Тогда мы опять что-нибудь придумаем. Пускай они здесь делают что угодно. Им нравится миг, а нам нравится вечность. И мы можем все!
– Миг – это и есть вечность, Миша. Это говорю тебе я, Кибальчиш.
«Ты глуп!»
Оно сидел за столом и курил, и видел шорохи, тайны и все остальное. Он не хотел вставать, он не хотел ложиться. Почему это должно быть приятно? Миг перед смертью не отличается от любого мига и от вечности. Как прекрасен стол, стоящий здесь!
– Миша, ты не Лао или Лао. Вас вообще не существует. Я самый главный, меня зовут Иисус Кибальчиш. У меня прямой пробор и много истин.
Подойдя к концу или к началу, Миша Оно не обнаруживает ничего нового.
«Я не хочу этого. Я не хочу ни сюда обратно, ни туда обратно. Я не хочу посередине. Я не хочу ничего».
Яковлев ждал его. Иисус Кибальчиш ждал его.
«Всякая реальность совершенно конкретна. Всякая нереальность совершенно неконкретна. Тьфу, идите вглубь все!»
Луна светила сквозь решетку и была нежной, как ночь. Ночь не была Кибальчишем, но это все равно.
– Почему я должен думать о возвращении?! – сказал Миша Оно вслух и ударил указательным пальцем по столу. – Почему я должен не быть? Мир существует любой на выбор, но мне он не нравится, как и божественность. Нет никакой причины, а если бы она была, то ее бы не было. Я должен уйти отсюда, но я должен уйти и оттуда. Это было замечательно, спасибо. Но меня зовут иные нереальности, иные тайны и предметы. Долой мир как таковой; я есть вообще; я хочу всего.
И дверь в камеру открылась, и два солдата вошли внутрь, вооруженные саблями, сверкающими в свете Луны.
– Вставайте, – сказал один из них. – Мы сейчас убьем вас за вашу деятельность.
Миша вскочил и, улыбаясь, вышел с ними во двор. Один солдат вытащил револьвер и взвел курок.
– Я хочу попросить вас, – сказал Миша Оно. – Застрелите меня, пожалуйста, в красную звездочку на левом виске. Я не хочу больше возрождаться.
– Вы хотите вернуться к Яковлеву? – спросил один солдат.
– Или к Иисусу Кибальчишу? – спросил другой.