Ног она не чувствует давно, но может, это и к лучшему: не чувствовать ничего – гораздо лучше, чем чувствовать холод. Слава богу, хоть перчатки не забыла, а то «Скорая» бы за ней уже выехала. Или снять-таки перчатки? Лучше «Скорая», чем ждать автобуса.
В Дроздовке жить, в общем-то, неплохо. Свежий воздух, свой огород, Москва вроде бы недалеко. Но вот в такие моменты кажется, что они не просто отрезаны от цивилизованного мира – отпилены, заброшены на необитаемый остров и вот уже третью неделю ждут спасательный вертолет.
Кто-то из стоящих на остановке чертыхается, пытаясь, по всей видимости, набрать такси. У Веры нет лишних денег, чтобы доехать до станции на машине, поэтому она просто плотнее сжимает зубы и продолжает гипнотизировать линию горизонта. Еще и сумка, как назло, тяжелее обычного, потому что молодой начальник взвалил на нее всю бумажную работу. В конце концов, она ведь не младший юрист, а всего лишь секретарша без высшего образования.
Когда автобус наконец подъезжает к остановке, то у ждущих вырывается смешанный вздох облегчения и разочарования, потому что вроде как одни муки закончились, но начинаются совсем другие. Шпротам в консервной банке и то просторней, чем пассажирам в рейсовом автобусе номер двести один.
С боем заплатив за проезд, Вера всем телом прижимается к поручню, будто старается вживиться в него, стать с ним единым целым, потому что если в этой ситуации останешься человеком, то довольно быстро будешь раздавлен.
По другую сторону поручня на Веру дышит крупный мужчина. Он не толстый, и пахнет от него довольно приятно, но в целом его размеры скорее пугают, нежели успокаивают. Его черная пуховая куртка расстегнута на груди; под ней – простая белая футболка, от одного взгляда на которую становится холодно.
– Замерзли?
Вера сначала не понимает, что это к ней обращаются. Поднимает голову, рассеянно оглядывается и затем переспрашивает:
– Простите?
Мужчина сочувственно поджимает губы.
– Я говорю, замерзли?
«Он познакомиться, что ли, хочет?» – думает Вера, но предположение тут же кажется смешным. Ну какой здравомыслящий мужик подкатит к барышне с красным, как свекла, носом и, к тому же, без шапки?
– Не-е-ет, – неестественно бодро отвечает Вера, так, что сразу становится понятно: она очередная жертва фальшивых обещаний самому себе. «Хватит ли нам дожить до зарплаты?» – «Да-а-а!» – «Толстые ли мы для этого купальника?» – «Не-е-ет!» – «Выдаст ли босс премию в этом месяце?» – «Непременно!»
– Если что, у меня есть шарф.
Словно фокусник, незнакомец проворно залезает в полупустой рюкзак и выуживает оттуда вязаный шарф, но, замечает сразу Вера, не ручной вязки, а магазинный. Это дает определенную надежду.
– Спасибо большое.
В плотной толпе вытянуть руки больше, чем на три сантиметра, является трюком опасным для жизни, поэтому Вера терпит поражение, даже не коснувшись шарфа.
– Сейчас, подождите. – Мужчина чуть наклоняется вперед и аккуратно, будто ребенку, повязывает шерстяное изделие Вере на шею. Разве что бант не соорудил.
Смущенная Вера красная уже не от мороза, а от смущения, потому что в салоне внезапно становится очень жарко, и даже шарф уже как-то не нужен, но говорить об этом немного стеснительно.
На долю секунды их взгляды пересекаются, и Вера тонет в этих теплых глазах. Романтичным внезапно становится все: переполненный автобус, где каждый вдох отзывается болью в грудной клетке, тяжелая сумка и даже холод, как говорит Катька, собачий. Каждая кочка на никогда не ремонтированной дороге будто подталкивает двух незнакомцев друг к другу все ближе и ближе.
К концу пути Вера с ужасом и одновременным наслаждением осознает, что прижата к мужчине ближе, чем того требует кодекс автобусного этикета, даже с учетом того, что полуразвалившийся «Икарус» сейчас вмещает в себя пассажиров как минимум в два раза больше положенного.
От тела владельца шарфа идет тепло, прямо как от печки. Вера вспоминает жар от только что раскочегаренной голландки; как зимними вечерами приятно ложиться недалеко от горячего кирпичного бока и засыпать в состоянии абсолютного счастья.
Сама не зная почему, Вера шепчет:
– Простите.
Они вместе выходят из автобуса практически последними. На свободе не так хорошо, как казалось до этого. Здоровяк даже подает Вере руку, когда она пытается спуститься по высоким ступенькам. Если до этого он согрел ее замерзшее тело, то сейчас растопил самое сердце.
– Вы в Москву? – интересуется новый знакомый, и Вера утвердительно кивает.
Потом она, конечно же, забывает вернуть ему шарф, но не забывает оставить свой номер. Через два дня они встречаются снова, каждый – заранее в предвкушении продолжения. Между ними нет игр и недомолвок, оба знают, что могут довериться друг другу, даже несмотря на то что познакомились буквально несколько дней назад. По крайней мере, Вера так думает.
– Слушай, – говорит Вера, когда они сидят в «Старбаксе» за деревянной стойкой на высоких стульях, – понимаю, сейчас как-то уже неловко спрашивать, но лучше поздно, чем никогда.
Мужчина читает игру в ее глазах, расплывается в улыбке и выпрямляется, готовый к фальшивой схватке.
– Так, я весь твой.
Ей нравится в нем все. Она и подумать не может, что когда-нибудь встретит кого-то, кому сможет раскрыться так, как сделала это однажды. И пусть тогда казалось, что ничто уже не залечит эти раны, время вылепило из нее совсем другого человека, который, оказывается, готов к переменам.
– Как тебя зовут? – на выдохе спрашивает Вера и губами касается краешка пластикового стаканчика, но не отпивает, замерев в ожидании.
– Соловка. Меня зовут Соловка.
Вере нравится это имя, как пришлось бы по вкусу любое другое. Влюбленные вообще часто думают, что их объект обожания словно подстраивается под их самые необычные предпочтения, тогда как на самом деле их единственное предпочтение – быть любимым в ответ.
Пальцы их быстро сплетаются в морской узел. Ведомая иллюзиями и гормонами, Вера неотрывно смотрит в глаза этому большому доброму великану, которого еще совсем недавно для нее не существовало.
– Если уж мы пошли по строчкам из паспорта… – Соловка щурится от холодного февральского солнца —…сколько тебе лет?
– А тебе?
– Думаю, немного больше, чем тебе.
И оба лгут, называя цифры, которые могли бы назвать, если бы были теми, кем так отчаянно хотели казаться.
Глеб смотрит в зеркало, потом на часы, потом в окно, потом снова в зеркало. Из отражения на него глядит взъерошенный мужчина примерно лет сорока, в плохо выглаженной рубашке, зато идеально сидящих брюках. Отсутствие щетины и небесно-голубые глаза сбавляют еще несколько лет, а легкая лопоухость так и вовсе придает что-то мальчишеское.
У самого ботинка извивается мелкая черная змейка, на которую так и хочется наступить и давить-давить, пока та не издохнет. Только вот сейчас Глеб уже знает, насколько это глупо и бесполезно, ведь она как лернейская гидра: отрубишь голову – и на ее месте вырастет легион новых.
Ученики уже приехали в школу несколько дней назад и заселились в отдельное общежитие в трехэтажном здании по другую сторону от учебного корпуса. На кого-то Глеб натыкался случайно, за другими подглядывал осознанно, и с каждым днем неконтролируемая тревога все росла и росла, а заглушить ее можно было только бутылкой.
Сегодня он трезвый. Не в самом лучшем виде, но, по крайней мере, если и опозорится, то по собственной глупости, а не из-за того, что его телом завладел спиртовой демон.
В первый учебный день необходимо провести что-то наподобие инструктажа, так что волноваться, по идее, не о чем.
– Ну что, готов? – В дверях появляется Зефир, его новый знакомый. Паренек так беззаботно улыбается, что Глеб начинает думать, что все сегодня отправляются в парк аттракционов и только он один – на работу.
Рената ушла в сельскую школу еще час назад. Перед уходом она клюнула его в щеку и сочувственно потрепала по плечу. Даже четырнадцатилетняя девочка понимает, как несладко будет такому социофобу, как Глеб, в окружении малолетних хулиганов.
– Нет, – честно отвечает Глеб и в очередной раз тянет себя за воротник, будто более приличный внешний вид поможет ему завоевать доверие детей.
– Взбодрись, приятель! – Зефир хлопает его по плечу. – Все в одной лодке.
– Значит, и тонуть будем вместе, – бормочет Глеб себе под нос.
Уже в классе, стоя перед двумя десятками ротозеров, он первым делом хочет выскочить в коридор и сблевать в мусорное ведро, но такого прогиба детвора ему не простит. Самую малость помариновавшись в тишине, он выводит на доске: «Серпентов Глеб Дмитриевич».
Поворачивается к классу и видит, что все до единого послушно копируют написанное в тетрадь. Может, это вовсе не так сложно, как ему казалось.
– Я буду вести у вас адаптацию к реальному миру, – объявляет Глеб, и с каждым словом его голос обретает всю большую силу. – Ну, и заниматься теми вопросами, которыми обычно занимаются классные руководители. Вы можете обращаться ко мне по любым вопросам, личным или учебным. – Сглатывает. – Понятно?
Конечно же, в любом классе есть девочка за первой партой, которая обязательно поднимет руку, чтобы задать бессмысленный вопрос.
– А вы бог?
– С чего это я должен вам докладывать? – опешил Глеб.
У девочки две косички, но такое недетское лицо, будто она решила для забавы поменяться физиономиями с сорокалетней бухгалтершей. Над верхней губой чуть темнеет отнюдь не девичий пушок, но это удивительным образом не влияет на девичью самооценку. Как Глеб и ожидал, она смотрит на него так, будто он не достоин быть здесь.
– Я не совсем человек. Вас это устроит?
Сам удивляется, как складно отвечает, и едва удерживается от победоносной улыбки. Он еще утрет носы этим маленьким засранцам, сварожьим бастардам.
– Так вы тоже полукровка?
Все присутствующие здесь ученики – смешанной крови. Вполне возможно, человеческие мордашки и обычная школьная форма с нашивкой «ФИБИ» на пиджачках обманут простых обывателей, но Глебу не нужно постоянно напоминать себе, что перед ним все те же змеи, готовые броситься на него в любую минуту.