– Знаешь, я всегда думала, что не могу ошибаться, – говорит Рената после небольшой паузы. – Другие могут ошибаться, а я нет. Так вот, кое-кто мне в этом месте очень не нравится.
– Кто? Ты не забывай, тут каждый первый – со сверхспособностями, каждый второй прибыл первым рейсом из ада. И не важно, что еще вчера под стол пешком ходил.
– Вера.
– Вера? – От удивления Глеб роняет сигарету на землю, и окурок еще некоторое время одиноко тлеет. – Так она же здесь, кажется, единственная без прибабаха.
– Вот именно, дорогой мой. Вот именно.
Порыв осеннего ветра треплет волосы, застилая глаза, но Глебу и Ренате, кажется, все равно.
Когда-то его называли героем, а теперь считают безобидней таракана. Были времена, когда он мог столетний дубовый ствол раскрошить на мелкие щепки голыми руками или один пойти против взбешенного медведя. На него смотрели почти как на божество, хотя кровь его была такая же красная, как у нищих, тянущих руки у входа в церковь.
А ведь до этого он долгие годы был прикован к постели, и лекари давно махнули на него рукой. Так он и лежал день за днем перезрелым овощем, каждый день мечтая умереть, но не имея даже привилегии сделать выбор.
За ним ухаживали младшие сестрицы и матушка, пока сама не слегла. Он чувствовал стыд почти физически, так что со временем все реже и реже открывал глаза, постепенно начиная забывать, как выглядит и ощущается реальность.
Они подумали, что он умер. Может, дыхание и впрямь стало таким тихим и слабым, что всем показалось, что жизнь ушла из его тела. Он помнит запах дерева и сырой земли, помнит тихое сопение сестер, перемешанное со вздохами облегчения. Он их не винит, ведь как можно винить кого-то, что он радуется твоей смерти, когда сам себя терпеть не можешь.
Возможно, стоило позволить довести дело до конца. Но в какой-то момент, когда застучали лопаты, Илья резко сел, проломив лбом деревянную крышку гроба.
Сказать, что все испугались, ничего не сказать. Думали, нечисть какая. Обливали его святой водой, прямо в лицо плевками выкрикивали молитвы и крестились так часто, что очертания креста постепенно превратились в неровный круг.
Когда наконец поняли, что это он, а не какой злой дух, то вновь начали плакать и причитать, только от радости. Весть о том, что Илья Муромский встал из могилы, тут же облетела всю деревню. О чуде быстро разузнали и в соседних областях, и вскоре к его дому начали съезжаться незнакомые люди.
Они просили понятных вещей: здоровья, денег, удачи. Предлагали тоже много всего: от драгоценных камней до дочерей. Можно в жены, а можно в служанки. Можно так, ногами ради удовольствия попинать.
Илья сначала отказывался, потом перестал встречать гостей вежливой улыбкой. Наслушавшись о нечеловеческой силе, люди стали слегка его побаиваться, но все равно приезжали, и грубость, как это часто случается, привлекла к дому Муромских только больше людей.
Кое-какие из приезжавших оказались весьма небедными людьми, и вскоре обе старшие сестры Ильи Муромского удачно вышли замуж. Мать похоронили в следующем году, после чего Илья остался в родительском доме совершенно один.
Нельзя сказать, сошел ли он с ума или просто пытался дать окружающим понять, что хочет остаться один, но вскоре он покалечил двоих братьев, которые приехали к нему за советом, а уехали со сломанными носами. После было еще несколько несчастных случаев, и по селу начали ходить разные толки и сплетни.
Все изменилось бесповоротно, когда Илья вышвырнул с крыльца какого-то древнего старика, вцепившегося в его штанину и со слезами на глазах умолявшего помочь.
– Кровинушка моя, счастье мое, Марьюшка не может вымолвить ни словечка, – хныкал старик. – Вчера приготовил ей похлебки с мясцом, а она откушать даже не сумела…
Илья устал. Пусть все эти люди исповедуются батюшке, а не ему. То, что небеса с ним сотворили чудо, не значит, что он теперь будет отламывать по ломтю от этого каравая каждому встречному.
Удар оказался слишком сильным. Старик налетел на садовый камень и проломил себе голову. Трава тут же окрасилась алым, и почва благодарно приняла кровавый дар.
Вместо того чтобы подойти к старику и посмотреть, можно ли еще что-то сделать, Илья скрылся в доме, удивляясь, как это он не почувствовал ни страха, ни даже отголоска сожаления.
– Старик заслужил, – сказал он вслух и полез на печь, где довольно быстро уснул.
Годы спустя, в Божедомке, Илья стал думать, что во всем виновато то самое чудесное исцеление. Это была сделка, согласно которой он должен был пожертвовать своей способностью чувствовать и сострадать взамен на возможность ходить и дышать.
Соседи видели, что произошло. И коли бы не божественная сила Ильи, мужики бы тут же ввалились к нему в избу и вздернули его как следует. А так каждый боялся за свою шкуру, поэтому и молчал, как баба, поджав свою юбку.
Пчеловод Иван, живший на другом конце поселения, тоже боялся оставить жену и семерых детишек без кормильца, но именно он волей-неволей решил судьбу Ильи Муромского.
Как-то утром Иван ехал через лес на своей старой телеге, и скрип колес вместе с мерным цокотом копыт успокаивали нервы. У Ивана оставалось еще несколько благословенных часов до того времени, как детвора набросится на него, как клещи на псину, и повиснут в ожидании внимания и подарков. Он и правда купил им пару пряников с яблочным повидлом, но вся остальная вырученная на ярмарке сумма была надежно припрятана в сапоге, хоть сидеть так было и неудобно.
Иван задумался о чем-то своем, когда мимо уха просвистела первая стрела. Он, может, и не заметил бы ее вовсе – подумал, что птица пролетела, – если бы конь не взбунтовался. Рыжик задергался и запыхтел, чувствуя исходящую из пушистых еловых веток опасность.
Когда в его сторону полетела вторая стрела, Иван уже был готов. Тело его уже было довольно неповоротливым в силу возраста, но кое-какую прыткость еще сохранило в память о былых летах.
– Кто такой? – закричал Иван в пустоту. – А ну яви свое лицо!
Голос почти не дрожал, но внутри Ивана все тряслось. Больше всего на свете, больше смерти он боялся, что это разбойники, которые хотят поживиться его деньгами. Лучше не явиться домой совсем, чем явиться с пустыми руками и наткнуться на чугунную сковороду строптивой жены.
К счастью, незнакомец оказался один. Он был одет в длинный зеленый плащ, скрепленный блестящей позолоченной брошью в виде листьев. Он выглядел совсем не так, как обычные лесные разбойники, а скорее как заблудившийся в лесу цесаревич, что, конечно, давало некую надежду. Только разве что направленный на Ивана лук не давал успокоиться окончательно.
Иван изо всех сил натянул вожжи, останавливая повозку и в то же время безуспешно пытаясь успокоить коня. Тот все равно беспокойно дергал хвостом то влево, то вправо и очень грузно дышал.
– Назовись, – вновь потребовал Иван, и незнакомец в ответ расхохотался.
– Боюсь, ты не в том положении, чтобы ставить мне условия, маленький человечек, – сказал мужчина и в подтверждение своих слов лук не опустил. – Давай сюда свои звонкие монетки. Я знаю, что ты прячешь их в правом сапоге.
Иван замер, не в силах вновь посмотреть на человека в плаще. Все-таки разбойник! Теперь уже не важно, выйдет ли он живым из этой передряги, потому что его главное сокровище окажется в грязных ручонках этого самодовольного мужлана.
– Зачем тебе? – наконец собрался с духом Иван. – Судя по твоему умытому лицу, чего-чего, а денег у тебя хоть отбавляй.
Незнакомец собрался было присвистнуть, но в какой-то момент передумал.
– Ты не понимаешь удовольствия от такой забавной вещицы, как вооруженный грабеж, крестьянин. Для тебя это все равно что играть в камешки со своим младшим сыном.
По спине Ивана пробежал холодок. Кто этот человек, что он знает про его детей?
– Возьми что-нибудь другое… – отчаянно залепетал Иван. – Что хочешь возьми!
– Ну уж нет, – губы разбойника растянулись в еще более широкую улыбку, – так мне не по нраву. Доставай денежки – и поживее!
Сапог будто прилип к вспотевшей за время долгой езды ступне и отчаянно отказывался подчиняться дрожащим пальцам хозяина.
– Если только… – негромко начал разбойник.
Иван тут же оживился и со всей силой ухватился за ускользающий хвост надежды.
– Если только что?
– Если только ты не знаешь какого-нибудь простофилю, у которого побольше деньжат и поменьше мозгов.
Он играл с ним, Иван это прекрасно понимал, но все равно не мог не клюнуть на этого жирного заманчиво извивающегося червяка.
– Есть. Есть один, – затараторил Иван.
– И кто же?
Светлые разбойничьи глаза озорно заблестели. Он даже немного приспустил лук, что только придало Ивану сил.
– Илюшка Муромский, конечно.
Бородач прищурился.
– И кто такой этот твой Илюшка?
– А, дурачок наш местный! Мнит себя божьим слугой, каждый день принимает у себя с десяток страждущих, готовых отдать ему последнюю рубаху, лишь бы помог. Так что спит Илюшка на сундуке с золотом, матерью клянусь.
С матерью у Ивана никаких особых отношений не было, потому что Иван был сиротой и воспитала его тетка с отцовской стороны. Но незнакомец об этом, конечно же, не знал. Или Иван думал, что не знал.
Теперь наконечник стрелы смотрел прямо в землю, и у Ивана отлегло от сердца. Кажется, пронесло.
– Говоришь, божий слуга?
– Да какая разница, кем он там себя называет, – принялся уверять разбойника Иван, опасаясь, что тот передумает, если узнает о нечеловеческой силе Ильи. – Главное, что монет у него столько, что ими можно полы дворца царя-батюшки выстелить!
Только вот мужчину, судя по всему, заинтересовало кое-что совсем другое.
– С чего это беднякам отдавать ему последнюю рубаху?
Иван уже готов был собственноручно оттяпать себе язык за то, что ляпнул про это. Лучше бы просто рассказал про деньгу – и дело с концом.