Повинуясь порыву, Андромеда оглянулась через плечо и увидела тускло горящие звезды. Небесные тела были так близко, что, казалось, стоит только протянуть руку и можно дотронуться до их горячей оболочки.
– Двенадцать лунных месяцев, ведь так? – осторожно начала Андромеда, и голос ее едва заметно дрогнул – то ли от старости, то ли и правда от страха. Двуликий бог кивнул. – Любое явление предстает в своем физическом обличье в цикле. Цикл из двенадцати раз. – Снова кивок. Почувствовав уверенность, Андромеда заговорила быстрее: – Значит, и жизней больше, чем одна, верно? Эта девочка – это тоже я, только в другое время. Только вот что мне дает это знание, кроме самого знания?
Тем временем Янус, сложив руки за спиной, неторопливо прохаживался взад-вперед по несуществующей поверхности звездного неба. Оба его лица изображали задумчивость и сосредоточенность. Наконец Янус-старик сказал:
– Весьма недурно.
– И я прожила все свои двенадцать жизней, ведь так?
– Тоже правда.
Андромеда была в отчаянии. Обещание, данное мужу перед его смертью, камнем тянуло ее обратно на землю, но похоже, уже ничего нельзя поделать.
– В этом ты права: клятва – дело серьезное, – сказал Янус, будто прочитав ее мысли. – И так как времени на исполнение клятвы тебе может потребоваться довольно много, что ж, так и быть, я дам его тебе. Но я не Хронос, у меня нет желания даровать бессмертие – да и так было бы не интересно, но вот новое начало – вполне. Как Ной сказал птице Феникс: «Ты пожалела моего труда, соболезнуя моим огорчениям». Так будь же достойна имени, которое я дам тебе. Носи его с честью. Но помни: чтобы переродиться вновь, тебе нужно будет забрать жизнь другого нелюдя. Лишь чужой кровью скрепишь ты договор со смертью.
Горло будто опалил огонь, и этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать, как по жилам вновь потекла жизнь. Новое тело было наградой за разгаданную загадку, а вовсе не проявлением сострадания.
Тысячелетия спустя Феникс услышит от людей – «словно жизнь пролетела перед глазами», и каждый раз будет недоумевать, откуда им, земным смертным, известно о том, что перед смертью жизнь и правда пролетает перед глазами, точнее, даже не жизнь, а жизни. И кто-то, посмотрев это представление, словно увлекательное кино, действительно отправляется дальше, в мир духов, но те, кто поймет тайный смысл, обретут новую ипостась, при этом помня каждое из своих двенадцати воплощений.
С высоты сада Феникс с любопытством наблюдала за тем, что творится в мире смертных, проводя дни в компании еще двух райских птиц. Звали их Сирин и Гамаюн. Сирин умела разгонять печаль и тоску, и только самые счастливые из смертных могли узреть ее лик. Гамаюн же, птица правды и предвестница бурь, лучше всех подходила на роль хранительницы сада, защитницы золотых яблочек.
Врагиня мужа пряталась так ловко, что лишь один раз за долгие года Феникс сумела углядеть ее след. Но, чтобы спуститься вниз, Феникс нужно было новое тело. В отличие от Сирин и Гамаюн у нее не было человеческого обличья.
За время, проведенное в райском саду, Феникс полюбила своих подруг, и потому решение далось ей нелегко. Беззвездной ночью она подкралась к Сирин, пока та спала, и вырвала острыми когтями сердце из ее человеческой груди.
От шума проснулась и Гамаюн. Увидев, что натворила Феникс, она взбеленилась и попыталась настигнуть предательницу, однако Феникс было уже не догнать: она вновь была молодой и красивой, и лишь эхо от ее звонкого смеха отдавалось от ворот в райский сад.
На земле Феникс взяла себе новое имя, хотя так никогда до конца и не научилась на него откликаться.
· 11 ·В тихом омуте
Глеб вслепую тянется за мелом, но того почему-то на обычном месте не обнаруживается. Приходится заглянуть под стол, но и там ничего. Пока вылезает, головой ударяется об столешницу, и с губ невольно срывается слово, которое присутствующим в классе шестиклашкам лучше бы не слышать.
Ладно, пофиг на мел.
– Ну, – Глеб пытается изображать веселье, но по каменным лицам школоты понимает, что «факир был пьян, и фокус не удался», – какие у кого успехи на этой неделе?
Леша Ковальков неуверенно тянет руку.
– Да, Леша?
Глеб думает, что наконец-то ему удалось заставить даже тихонь с заднего ряда проявить хоть какую-то активность, но не тут-то было.
– Глеб Дмитриевич, а как вы думаете, мы хорошие или плохие?
– В смысле? – теряется Глеб.
Вопрос одноклассника подхватывает сидящая рядом с ним светленькая девчушка по имени Ульяна:
– Да, что вы об этом думаете?
У Глеба есть много инструкций о том, что говорить и, что важнее, чего не говорить этим маленьким сорванцам. Но ни одна из страниц толстого мануала не указывает, что отвечать, когда дети интересуются непосредственно твоим мнением.
– Вообще-то, согласно плану, на этом занятии мы должны обсудить ваш прогресс за прошедшую неделю, – хмурится Глеб, но значительно оживившиеся детские лица тут же подкупают его. – Ладно-ладно. – Он трет виски, затем закрывает глаза, чтобы успокоить себя и потянуть время перед непростым разговором. – Хорошо, начнем немножко с другого конца. Вот для тебя, Леша, что такое хорошо?
– Кроме стишка?
Глеб кивает.
– Кроме стишка.
– Вы же знаете, я вижу плохие вещи во сне, – хриплым голосом говорит Леша. – По-настоящему плохие. И только я знаю, что то, что я вижу, это плохо.
Глеб снова кивает. Взглядом он обводит притихший, но уже не от скуки, а от предвкушения класс и останавливается на тощем пареньке с россыпью веснушек на длинном носу.
– Вот ты, Миша, что думаешь?
Мальчик пожимает плечами:
– Не знаю. Никогда как-то об этом не думал. Мама утверждает, отец плохой, но у меня никогда не возникало желания это проверить. Ну плохой и плохой. Мне по барабану. – Говорит, а на бледной коже выступают микроскопические бисеринки пота.
Если Глеб что и усвоил в этой школе, так это то, что никому на самом деле здесь не бывает искренне все равно.
– Аня?
Чуть полноватая девочка с крупной родинкой на шее задумчиво сжимает губы.
– Мне кажется, плохой-хороший – это только в сказках бывает. Наши родители – не мы. Даже если кто-то из них сделал что-то ужасное, мы в этом не виноваты.
– А как же «яблочки от яблони»? – выкрикивает Давиц Ицхаков, нервно вертя в руках обгрызенный карандаш.
– Мы что, по-твоему, деревья? – спрашивает Леша.
– Это называется метафора, дебил.
– Сам такой!..
В мгновение ока класс превращается в оживленный базар, где каждый торгуется за правду. «Пять золотых!» – «Нет, я дам десять, если согласишься со мной и больше никогда не станешь перечить!» Здесь, как и на настоящем рынке, никто никому не доверяет и каждый ищет подвох.
– Дети, дети, стоп! – Глеб встает со своего места и замечает в глазах учеников удивление. Те как будто сами не понимают, как здесь оказались. Удостоверившись, что все стихли, Глеб неспешно начинает: – Вопросы добра и зла действительно в какой-то мере относятся больше к сказкам и легендам.
Внезапно в левом кармане пиджака обнаруживается пройдоха мелок, и Глеб чертит на черной доске две параллельные линии. Дети, кажется, перестают дышать в ожидании объяснений.
Линии не самые ровные, но это не имеет значения.
– Это, – Глеб указывает на верхнюю линию, – жизнь обычного человека. А это – то, как живут божества и нечисть, герои легенд и сказок. И вы очень ошибаетесь, если думаете, что ваша жизнь где-то посередине. – Резким движением Глеб проводит волнообразную линию, которая проходит через обе линии, нарисованные до этого. – Вы не между. Вы где-то больше, где-то меньше. Где-то добрее, а где-то злее. Вот и получается, что мифы и предания – это часть вас. Получается, ваше происхождение оставляет на вас определенный отпечаток, но только вам решать, следовать по этой дорожке или нет.
Ожидая услышать привычные смешки и разговорчики, Глеб на мгновение пугается, осознав, что в классе все еще стоит гробовая тишина. Глеб оборачивается. Холодное осеннее солнце пробирается через ветки деревьев и ласково целует сидящих у окна в розовые щеки, но дети и этого не замечают.
– Что-то не так?
Но никто не успевает ответить, потому что в класс без предупреждения врывается маленькая фурия, которую, кабы не одежда и взъерошенные темные волосы, можно было бы принять за школьницу.
– Простите?..
– Прощаю, – машет рукой незнакомка и поднимается вдоль рядов по деревянным ступенькам, по пути заглядывая под каждую парту.
– Вы вообще кто? – Несколько месяцев назад Глеб бы быстро потерял терпение, но неусидчивые молокососы научили его быть более дальновидным.
– Я та, кто пытается поймать тварь, от которой вы все шарахаетесь по углам.
Есть в этой девушке что-то развязное, неправильное, и Глеб ловит себя на мысли, что как-то слишком быстро отвык от темного и грязного всего за пару месяцев в роли наставника заблудших душ.
Дети при виде нового человека в классе заметно расслабились и вновь начинают перешептываться и обмениваться записками. Глеб чувствует себя беспомощнее котенка перед этой женщиной-кошкой и ничего не может с этим поделать.
– Вряд ли оно прячется у нас в классе, – пытается пошутить Глеб, но девушка не обращает внимания, продолжая, как охотничий пес, засовывать нос в каждый угол.
Когда звенит звонок и дети пулями вылетают из аудитории, она все еще здесь и, кажется, никуда не собирается уходить. Забралась с ногами на стол и смотрит на Глеба своими большими зелеными глазами.
– Давно здесь работаешь?
– С начала учебного года. Это допрос?
– Может быть, – неопределенно отвечает девушка. – Где и при каких обстоятельствах ты видел летавицу в последний раз?
– А ты, смотрю, уж очень хочешь ее поймать. – Глеб сглатывает невольное «вы», которое едва не вырвалось у него изо рта.
– Это моя работа.