Если Эвелина в чем и была права, так в этом. Убить для него – что съесть сырок в шоколаде.
· 12 ·И коза волка съедала
Катерина возвращается домой поздно, но все равно, превозмогая усталость, подходит к окну и чуть отдергивает штору, чтобы посмотреть, что творится в соседнем доме. За последние годы это стало привычкой, совсем как помыть руки перед едой или помолиться на ночь. Ритуал, без которого чувствуешь себя практически голым, ибо та же одежда не всегда необходимость – порой это просто стыд.
За спиной скрипит дверь – это муж Леша вернулся со смены. Вообще они с ним редко на неделе пересекаются: у каждого свой график, и Катька этому даже рада, потому что нет ничего хуже второй половины, с которой тебя жизнь склеивает «Моментом» сразу после свадьбы.
О соседке и по совместительству ближайшей подруге Катька всегда заботилась больше. Мужик, он чего, ты ему плескани похлебки в миску, как псу дворовому, и он как-нибудь перебьется. А девушки ведь создания нежные, за ними нужен глаз да глаз, особенно за теми, кто подозрительно счастлив, несмотря на одиночество. Сегодня она с тобой пьет чай с мармеладиком, а завтра улыбка застывает на ней гипсовым слепком сразу после того, как петля затянется.
– Чего там опять высматриваешь? – Леша обнимает Катю со спины, но не нежно, как в мелодрамах по телевизору, а скорее как дровосек носится со своим топором. На шее влажный след от поцелуя. – Да ничего с твоей Веркой не случится. Чего ты с ней вообще носишься, как курица с яйцом?
За месяцы брака эта тема стала их единственной причиной разногласий. Как полюбившаяся песня, которую бесконечно ставишь на повтор, пока в один прекрасный момент не понимаешь, что тебя от нее тошнит. Так и Леша сначала шутливо подкалывал молодую жену, но со временем та начала показывать коготки всякий раз, когда муж упоминал подругу.
Так и сейчас. К горлу уже подступают грубые слова, которые, как крохотная искра способна спалить целый лес, так и они вполне могут разрушить их брак. Катерина сглатывает.
– Тебе-то какое дело? Она тебя трогает?
– Не-е-ет, – довольно тянет Леша, – если бы она меня еще трогала, вот тогда у нас бы были проблемы. Но я твой, Катюха. Только твой. – И шлепает на шею еще пяток мокрых поцелуев.
С трудом поборов отвращение, Катерина высвобождается из объятий и вновь склоняется к окну, чтобы получше разглядеть, что происходит на соседнем участке.
Свет почему-то не горит, странно. Вера обычно приходит домой рано, часа в четыре, и до вечера занимается домашними делами или смотрит телевизор. Может в магазин выйти или на почту, но не в темень же.
Разум говорит, что все с Верой в порядке, но интуиция нашептывает обратное. От тревоги начинает тошнить.
– Да отцепись ты уже, – в сердцах просит Катерина, и муж нехотя отстраняется.
– Вот так ты со мной, да? – В голосе слышна детская обида, после которой властные мужики обычно объявляют войну соседнему государству, а менее властные – женщине.
– Леш, утихомирься, пожалуйста.
Катерина не смотрит на молодого супруга – он ее, кажется, вообще не интересует. Хотя, впрочем, чего он хотел? На сельской дискотеке она с ним танцевать тоже не сразу согласилась, и оба понимали, что не от стеснения.
Есть в Леше что-то непривлекательное, однако не в характере и не в лице. От него, в отличие от других деревенских мужиков, даже пахнет сносно. Не фиалками, конечно, но все же. Только вот порой, когда он сам этого не осознает, он выглядит как отсидевший двадцать лет за особо тяжкое. Выражение лица, положение тела – в такие моменты он отталкивает сильнее, чем заядлого грибника отталкивает мухомор своей ярко-алой шляпкой.
Катя мужу об этом никогда не говорила и собирается хранить сей секрет долгие годы, пока водка не разлучит их, потому что в глубинке некоторые матери до сих пор учат своих дочерей: женщина может обрести настоящее счастье только через страдания.
– Ты чего это мужем командуешь? – раздувает грудь Леша.
Катерина все еще прижимается носом к стеклу, пытаясь разглядеть, что там творится у Веры, и раздраженно машет рукой.
– Забыл, в чьем доме живешь? – спрашивает Катя, а про себя думает: «Ну вот, опять началось».
За спиной раздается звон битого стекла.
– Ну вот и катись к своей Верке! А я это больше терпеть не намерен.
Хлопает дверь. Катерина даже не оборачивается, потому что знает: еще до полуночи вернется. Чай, уже не лето – холодно. А идти Леше все равно некуда, потому что родители его переехали в Краснодар и дом продали за копейки, не спросив мнения своего единственного сына.
А вот за Веру Катя волнуется. Неспокойно у нее на сердце, совсем как у покойной бабки когда-то, когда мать тайком ездила в Москву продавать технику и обручальные кольца.
В висящей на спинке стула сумочке, купленной у кого-то из товарок с рук, Катерина не сразу находит мобильный и дрожащими руками принимается жать на кнопки. Зарядка вот-вот сядет, но на последний звонок должно хватить.
К счастью, подруга берет трубку уже после второго гудка.
– Вер, ты?
В ответ – тишина. Точнее, даже не совсем тишина, а кто-то медленно и методично дышит прямиком в трубку. На проблемы со связью точно не списать.
– Вера? – Волнение скрыть не получается, и это только веселит собеседника.
– Здесь твоя Вера, здесь, – произносит знакомый до боли голос.
– Соловка?
Когда Вера их только познакомила, Катька едва в него не влюбилась. Хотя, может, и влюбилась, но она тогда соплячкой еще была, ничего в мужиках не понимала. Соловка тогда казался принцем – и плевать, что без коня. Высокий, крепкий, не то что Лешка: в нем кожа да кости, несмотря на то, что жрет, как боров. Особенно Катьку завораживал взгляд Вериного жениха: светлый, умный. Такому человеку хочешь не хочешь – доверишь все самое дорогое. Он как будто успел прожить жизнь, еще толком не начав жить.
Зато потом подросшая Катерина поняла, какой была дурой. Вместе с исчезнувшим Соловьем прошли и детская влюбленность, и всякое уважение. Как бы он ей ни нравился, подругу свою Катя любила все-таки больше, а бросить ее мог только отъявленный мерзавец.
– Сколько лет, сколько зим! Катюша, ты ли это?
Катерину тошнит от его фальшивого воодушевления. Столько лет о ней не вспоминал, а сейчас, нате вам, якобы рад слышать. Ей больше не двенадцать лет, ее теперь не проведешь.
– Вера там? – вместо ответа на вопрос спрашивает Катерина.
– Здесь твоя Вера, ничего с ней не случится.
– Тогда трубку передай.
– Чего это мы так холодно, Катюша? Не чужие люди, в конце концов.
– Веру. Дай.
Соловей еще какое-то время дышит в трубку, но Катя терпеливо ждет. Если Вера с этим уродом, это не конец света. Сейчас самое главное – это услышать ее голос, узнать, все ли с ней в порядке.
– А… знаешь, Катюш, она не может.
Если бы он сейчас стоял рядом, Катя бы не побоялась, врезала бы ему прямо в живот.
– Что значит «не может»?
– А то. Подруга твоя… занята.
Больше всего Катерине не нравятся эти долгие паузы, как будто Соловка на ходу придумывает, как бы половчее соврать. Еще это тяжелое дыхание его крайне подозрительно. Катя до сих пор помнит, как он жарким летним днем мог до посинения плескаться в реке и ни капельки не устать. Неужели годы наконец берут свое?
– В плане занята? Соловка, не испытывай мое терпение, позови Веру.
– У-у-у, а бельчонок может злиться? – На другом конце провода доносится хриплый смех, но какой-то несчастливый.
«Все мужики одинаковые», – с раздражением думает Катя. Мать говорила, с годами начинаешь больше их понимать и осознавать, что понимать-то там нечего. Взрослые дети, что с них взять.
Внезапно в трубке раздается булькающий звук, совсем как когда кипящее молоко начинает пузыриться, прежде чем убежать в неизвестность.
– Соловка? – испуганно зовет Катя. – Соловка, ты там?
– Здесь-здесь, куда я денусь.
Только вот, вопреки собственным заверениям, Соловей словно угасает, будто песня, чья мелодия постепенно затухает.
– Ну все, Катюш, мне пора. Рад был с тобой поговорить. У тебя там как дела, хорошо? В общем, не хворай. – И он отключается.
Катя второпях еще раз нажимает кнопку вызова, но телефон уже умер. В тот момент, когда его реанимирует зарядка, сигнал уже не проходит. «Абонент находится вне зоны действия сети…»
– Вот черт, – ругается Катерина себе под нос.
Знала же, знала, что так и будет. Едва поняла, с кем разговаривает, знала, чем все закончится. Где теперь Веру искать? Не сделает же он ей чего плохого?
Дрожащими руками тянется к кружке с холодным кофе, оставленным еще с завтрака. Ледяную жижу невозможно пить, и Катя чуть не давится прогорклым напитком. Несколько молочно-кофейных брызг летит на ковер, но среди аляповатых узоров их не разглядеть.
Схватив со спинки стула старое шерстяное пальто, Катя вылетает из дома, еще какое-то время спрашивая себя, захлопнула ли дверь. Но обернуться уже нет ни сил, ни времени. Она бежит мимо соседских домов, с содроганием отмечая, что во всех окнах, кроме Вериного, горит свет.
Земля под ногами размокла после дождя, и Катя чуть не падает, но каждый раз умудряется удержать равновесие. У самой кромки леса она ненадолго замирает, прислушиваясь к шороху листьев, а затем резким движением приникает к земле. Там, где еще мгновение назад были человеческие ноги, теперь два хвоста, покрытых золотой чешуей.
Когда полуженщина-полузмея исчезает в лесной чаще, из тени старой ели выступает молодой мужчина, чью лихорадочную дрожь можно заметить даже в темноте. Он судорожно облизывает обветренные губы и еще какое-то время смотрит туда, куда совсем недавно ушла – да нет, скорее уползла – его жена.
– Ох, Катька-Катька, – бормочет Леша себе под нос, – что ты, черт побери, за тварь такая?
Из широкого кармана куртки выпирает миниатюрная полупустая бутылка коньяка. Леша хватается за горлышко, но затем отдергивает руку, будто обжегшись.