Но с некоторыми заключенными все по-другому. Она смотрит на них и не понимает, зачем боги играют своими подданными, вместо того чтобы заняться реальным делом.
Когда пару десятков лет назад она впервые увидела Эвелину, эту общипанную, но все еще бойкую птичку, то в каком-то смысле узнала в ней себя. Не себя настоящую, а ту себя, которая рвалась в бой, веря, что в этом ее жизнь и ее предназначение. С высоты лет Эвелина показалась ей слишком наивной с этой своей верой в высшие идеалы, однако это не мешало посматривать на райскую птицу едва ли не с завистью.
В том, что Эвелина готовит побег, Каракатица не сомневается. Она видела, как та много лет терпеливо выжидает дня арены, а затем пытается незаметно для окружающих сблизиться с беднягой Муромцем. Тот оказался крепким орешком, однако в конце концов раскололся. Каракатица поняла это по тому, как во время последней арены Эвелина стояла в стороне ото всех и впервые выглядела расслабленной.
Глупая девчонка! Неужели она не знала, что отсюда нет выхода? Неужели была настолько самонадеянна, что считала себя единственно возможным исключением?
– Вставайте, ленивые вонючие монстры! – рокочет Каракатица, проходя между клетками.
Одного за другим лоси выводят заключенных из их клеток и ведут на нижний этаж. Никто не сопротивляется, потому что все знают, что бывает с теми, кто проявляет непокорность: больше никакой арены, никакой еды. И ты будешь медленно таять на глазах у товарищей, но никогда не умрешь, потому что для того, чтобы исчезнуть, этим тварям нужно кое-что похлеще, чем просто отсутствие пищи. В них нужно перестать верить. Их нужно вычеркнуть из романов и учебников, стереть из памяти шаманов и преподавателей истории, уничтожить снятые про них фильмы и заставить человечество поверить, что все это больше, чем просто история, – небылица.
Эвелину ведут последней, и Каракатица, следуя старой традиции, замыкает процессию. И тогда, когда все, кроме девчонки, скрываются в большом зале, Морская Дева кладет руку на ее острое плечо.
– Оставьте нас, – кивает охранникам, и те послушно отступают в тень арены.
Эвелина удивлена, но не настолько, чтобы показать это на своем лице. А вот руки дрожат, это Каракатица замечает сразу. Наверное, боится, что ее замысел раскрыли слишком рано.
Глаза заключенной похожи на черное зеркало, в глянцевом отражении которого можно увидеть все свои прегрешения.
Времени ходить вокруг да около у них нет, поэтому Каракатица говорит:
– В тот день, когда тебя сюда привели, ты узнала какую-то правду обо мне. Что ты знаешь?
Первые несколько ночей после инцидента Каракатица не могла спать: лежала на спине, скрестив руки на груди, совсем как картинная покойница, и смотрела в высокий каменный потолок, вспоминая витражи в отцовском замке. Был ли это страх или любопытство, она не знает до сих пор, но неизвестность может быть страшнее любого оружия.
Много лет вопрос сидел на кончике языка, но задать его она решается только сейчас.
– Зачем тебе это? – с вызовом спрашивает Эвелина. Годы лишений не сломили ее духа. Правда, мысленно поправляет себя Каракатица, пока не сломили.
– Не хочу дать тебе возможность использовать это против меня, – признается Каракатица. – Ты ведь собираешься бежать, правда?
– Откуда?.. – начинает Эвелина, но тут же обрывает себя: – Можешь делать со мной, что хочешь. Я не скажу.
– Это будущее или прошлое?
С тем, что кто-то знает ее будущее, Каракатица еще может смириться, но позорное прошлое навсегда должно было остаться там, куда одному только Хроносу вход заказан.
Эвелина колеблется.
– Будущее.
Каракатица смачно причмокивает губами, не в силах скрыть радость.
– Можешь идти.
– Но…
– Я сказала, можешь идти.
В глазах заключенной – почти что разочарование. Она настолько привыкла к той силе, что дает ей обладание правдой, что чужое равнодушие явно пугает.
Каракатица поворачивается к Эвелине спиной, тут же забывая про существование этой заносчивой девицы. Какая разница, что ждет ее в будущем? Плохое и хорошее в этой жизни уже было, так что какая разница.
Когда за спиной раздается голос, Морская Дева не сразу понимает смысл произнесенных слов:
– Ты поможешь мне выбраться из этой дыры.
– Прости?.. – от неожиданности вырывается у Каракатицы.
– Ты же знаешь, я говорю только правду. Это моя сила и мое проклятье, совсем как твое проклятье – гнить здесь до конца веков. Это ведь вряд ли была честь, правда? Трибунал отправил тебя сюда ради собственной потехи. По-другому и быть не может.
Нижняя челюсть Каракатицы ходит ходуном, выдавая злость и раздражение.
– Ты вообще понимаешь, что несешь?
Но в глазах Эвелины – ни тени страха. Еще бы, ведь большего дна, чем Божедомка, уже не придумаешь. Дальше ничего, пустота. Им обеим нечего терять, и именно поэтому сказанное похоже на правду, как бы сильно Каракатице это ни было противно.
Небольшими, но уверенными шагами Эвелина надвигается на свою надзирательницу, будто внезапно поменявшись с ней местами.
– Тебя ведь тошнит от этих стен. – Каждое слово – последняя капля в океане терпения. – Поначалу, возможно, тошнило и от запаха, но ко всему ведь со временем привыкаешь. Но одно я знаю точно: выход отсюда есть. У меня было много лет, чтобы отыскать единственное слабое звено в крепости, которую возвели не кто-нибудь, а сами верховные боги. И что-то мне подсказывает, что это не арена. Арена – это прикрытие для пустоголовых идиотов, которые привыкли переть напролом. Настоящая ахиллесова пята этого места – это его хранительница и хозяйка, которая на самом деле, как и все мы, не более чем узница.
Когда Эвелина заканчивает свою речь, в коридоре становится непривычно тихо. Сквозь пелену, конечно же, слышатся возбужденные голоса заключенных, но они все как будто в другом мире.
– Это все? – наконец спрашивает Каракатица.
Распухшие пальцы ритмично сжимаются и разжимаются, точно это не проявление эмоций, а хорошо отлаженный механизм. Мертвая половина лица по-прежнему не выражает никаких эмоций, но зато правая, кажется, живет своей жизнью.
Птичка кивает.
– Тогда запомни, маленькая прохвостка. – Каракатица, в отличие от Эвелины, наступает вперед решительными и широкими шагами, несмотря на распухшие ступни. В тот момент, когда между ними не остается даже воздуха, она тычет твердым ногтем Эвелине в лоб. – Не знаю, как, но уложи это в свою крохотную головку. Я в твои игры играть не собираюсь. У меня на таких, как ты, выработался иммунитет. Можешь угрожать мне, можешь пытаться мной манипулировать, но до тебя были тысячи других, и никому – слышишь, никому? – еще не удалось обвести дочь Морского Царя вокруг пальца. Мне плевать, за что ты сюда попала, но за свои грешки надо отвечать, не важно: человек ты или какая другая тварь.
Казалось бы, эти слова должны были, по меньшей мере, вселить в Эвелину сомнения, но она равнодушно вытирает тыльной стороной ладони попавшую на лицо слюну.
– Кое-кто убил мою сестру.
– Сестру? У таких, как ты, не бывает родственников, – отступает Каракатица с победной улыбкой на устах.
Она настолько уверена теперь в собственных силах, что засовывает руки в бездонные карманы рабочей формы. (Хотя эта одежда настолько слилась с ее собственным телом, что форму едва ли уже можно назвать рабочей.)
Эвелина откашливается, чтобы прочистить горло.
– Но и я прежде не была птицей. Во время моей последней земной жизни я стала свидетелем того, как одну из моих многочисленных сестриц раздирали на части сельские девицы. Из ревности и зависти. Потому что у той всегда были самые красивые наряды и дорогие украшения, которые я ей приносила от разных мужчин. Конечно, они об этом не знали. Думали, это моя сестра так умело крутит мужиками. И я видела это. Их было девять – она одна. Они раздели ее, чтобы насмехаться над ней и посмотреть, что она из себя представляет без звенящих побрякушек. Они распустили ей косу и тянули ее за волосы, пока у них в руках не остались светлые клочья.
В то время стояла зима. Самая холодная зима на моей памяти. И они оставили ее там, на белом скрипучем снегу. А когда они ушли и я склонилась над ее маленьким хрупким тельцем, она уже не дышала. Я легла рядом с сестрой, закрыла глаза и решила уйти вслед за ней.
Каракатица слушает, как завороженная. Рассказ Эвелины окрашивает яркими цветами ее собственные воспоминания о зависти и любви, которые могут возникнуть между родными сестрами. Если бы ее тело было на это способно, то глаза бы увлажнились, а дыхание превратилось в рой прерывистых белых облачков. Но внешне она давно окаменела, словно была памятником своим уродливым поступкам.
– В отличие от многих, я разгадала загадку Януса, и он наделил меня силой правды. Силой, способной проломить любые стены и подчинить любую душу. Он дал мне новых сестер, которые, как и я, имели не самое простое прошлое. Одно тысячелетие проходило за другим, и я постепенно привыкла к жизни в райском саду. Пока однажды моя сестра Феникс не убила другую нашу сестру, Сирин, чтобы заполучить ее обличье. И я…
«Вновь лишь смотрела», – заканчивает про себя Каракатица слова Гамаюн. Если кто-то здесь и способен понять Эвелину, так это она, дочь Морского Царя. Она помнит охватившее ее в ту ночь оцепенение, когда она должна была, но не смогла поднять руку на Чернаву, за что и поплатилась.
Такие непохожие, эти две женщины имеют внутри один стержень и одно общее сожаление на двоих: что не сделали то, что не могли, хотя вроде бы должны были. Они несут его с собой через время и жизнь, думая о том, что когда-нибудь им все-таки представится шанс все сделать по-другому.
– На ужин будет пшенка, – меняет тему Каракатица, и Эвелина аж вздрагивает от внезапной перемены темы. Проходя мимо девушки ко входу на арену, Морская Дева склоняется над птичкой и шепчет ей на ушко: – Съешь все до последней ложки.