веренности и самую малость сомнений «а могу ли я быть на этом свете?» – и никто из них не подумает ни о чем большем, кроме как о том, как же им выжить.
– Папа? – Его окликает тоненький голосок девчушки, которая все это время и подумать не могла, кто был рядом с ней.
Леонид Павлович не оборачивается. Лишь продолжает смотреть с высоты террасы на все продолжающее увеличиваться чудовище Хрисаора. Находящиеся внизу слишком увлечены происходящим, чтобы заметить молчаливого наблюдателя.
Кристина встает рядом с ним и слабо дергает за полы замызганного пиджака.
– Папа, что это? – спрашивает девочка, не отрывая глаз от завораживающего зрелища.
– О, это, дитя мое, великан Хрисаор, – поясняет двуликий Янус. – Капризные нереиды никак не могли отстать от Посейдона из-за того, что какая-то смертная посчитала себя красивей богинь. Вот тому и пришлось нанять великана, чтобы тот сожрал ее дочь. Стоит ли говорить, что гордость бедняги Хрисаора была задета тем, что Персей тогда спас Андромеду.
– Получается, все это из-за ненависти?
– Почему же? – Лицо директора непривычно спокойно. Это больше не истеричный персонаж, которого Янусу было так весело играть, а бессмертный бог, чье могущество простирается дальше этой планеты. – Я бы сказал, что скорее из-за любви. Кефей так любил Кассиопею, что пожертвовал собственной дочерью; Гамаюн слишком любила птицу Феникс; Пегас слишком любил свою мать, потому что больше ему было некого любить.
– А ты? – собирается с силами задать вопрос Кристина. – Ты кого-нибудь когда-нибудь любил?
– Если бы любил, был бы с ним, – признается Янус, и Кристина ценит его честность, поэтому мягко сжимает мозолистую руку.
– Стой!!! – кричит Эвелина, надрывая легкие. – Не смей ее есть!!!
Но Хрисаор ее, конечно, не слышит. Он слишком далеко и слишком высоко, и мелкие тела для него теперь словно камешки на дне глубокого озера.
Глеб отрывает взгляд от принявшего привычную форму брата и обращает внимание на крупно дрожащую Веру. Если Феникс и думала, что ничего не боится, то сильно заблуждалась. В свете начавшего садиться желтого, как яичный желток, солнца видно, как постепенно от девушки отходит кожа, оставляя ей только скелет, готовый вот-вот развалиться на косточки.
Вере нужно новое тело, но вряд ли она теперь его получит.
Достигнув своего полноценного размера, Хрисаор издает протяжный рык, который не может не привлечь внимание тех, кто сейчас находится внутри школы. «Главное, чтобы дети сюда не выбежали», – думает про себя Глеб, параллельно оценивая ситуацию со стороны.
Он сам скорее всего это провернуть и не сможет, но вот Эвелина…
– Эй, – он резко хватает ее за плечо, – поднять меня наверх сможешь?
Девушка вновь хочет заорать, но быстро осознает, что идея Глеба звучит гораздо лучше.
– Сила есть – ума не надо, – комментирует она собственную оплошность.
Ее превращение гораздо быстрее и менее заметное, потому что и менять, по сути, нечего. Тело – и без того легкое и мелкое – просто чуть сжимается, будто пружинка, лицо вытягивается, губы темнеют и заостряются, принимая форму смертоносного клюва. Птица Гамаюн давно уже не распускала свои крылья.
Глебу остается только схватиться за ее цепкую лапку, и вот он уже взмывает в воздух, туда, где с братом можно будет поговорить, как бы смешно это ни звучало, с глазу на глаз.
В тот момент, когда Хрисаор распахивает пасть и рвется вперед, Глеб думает, что слишком поздно. Переливающаяся радугой шкура мелькает в воздухе, будто гимнастическая лента, разве что музыки не хватает.
Птица Гамаюн звонко кричит, и в этом нечеловеческом звуке Глеб неожиданно для себя различает: «Мы не успеем!» Но по-настоящему внимание Глеба привлекает кое-что другое.
Змеи.
Всюду змеи.
Отсюда, сверху, их видно особенно хорошо. Бесчисленное множество скользких рептилий сползается к месту действия, будто по чьему-то зову. И точно, взглянув на закатившую глаза стоявшую чуть в стороне мать, Глеб подтверждает свою догадку.
Его начинает мутить то ли из-за высоты, то ли из-за змей. Скорее всего, причиной тому последние, но он никогда в этом не признается. Сплетающихся в клубки ползучих гадов столько, что не видно земли.
Ни Вера, ни Эвелина, ни Хрисаор, конечно, ничего не замечают. Это их дар; это его проклятье.
– Ну и где твой спаситель теперь? – громогласно смеется великан, кольцами обвиваясь вокруг неподвижной Веры. – Может, позовем его? Ау, Персей! Что-то нигде его нет.
Не видя от Веры никакой реакции – ее лицо застыло, будто превратившись в камень, – Хрисаор вздыхает. Мощное мускулистое тело проделывает простую операцию таким образом, что это скорее больше похоже на землетрясение.
– Не интересно с тобой, – жалуется монстр и резко, в одно мгновение, сдувается, словно шарик, в который ткнули иголкой.
Когда Эвелина с Глебом вновь опускаются на землю, Кирилл уже вновь Кирилл, а не морское чудовище. Во дворе становится слишком пусто, точно чего-то не хватает.
Как по команде, на порог высыпают дети и немногочисленные учителя. По их расширившимся от ужаса глазам можно понять, что из окна они видели все происходящее.
– Истинная сущность давит на мозги, – как ни в чем не бывало делится Кирилл и затем обращается к Вере: – Ну так что, такой справедливости ты хотела? В общем, предлагаю так. Давайте все закроем глаза и сделаем вид, что ничего не произошло. Будем жить своими жизнями. Кровавая месть… Вы что, пещерные люди? К чему такая примитивность?
Никто не роняет ни слова.
– Так что давайте-ка сюда мизинчики, – Кирилл вытягивает вперед свой, но никто не следует его примеру, – и «мирись-мирись-мирись и больше»… Мама! Что это с тобой?
Только сейчас все обращают внимание на Медузу. Ее знатно трясет, глаза закатились в трансе, разве что пена изо рта не идет… Платок спал, и виднеющиеся под ним рыжие волосы постепенно тускнеют, и на их месте, словно бутоны весной, распускаются змеиные головы. Те шипят и извиваются, грозясь накинуться на своего главного врага. Но Вере, испуганной встречей с великаном Хрисаором, кажется, уже все равно.
– Вот это причесочка, – не без удовольствия комментирует Эвелина.
Но тот ее веселья не разделяет.
– Вот блинский… – вырывается у него, и тело несет Глеба вперед быстрее, чем он успевает подумать о последствиях. Ладонями закрывает матери глаза, пока перевоплощение не завершилось полностью.
Конечно же, змеям это не нравится. Реакция у них молниеносная – уже через мгновение Глеб чувствует заструившийся по венам яд. Мать изо всех сил сопротивляется, но Глеб не поддается, хотя все тело и горит огнем.
– Пусти! – не своим голосом шипит она. – Пусти, и я покончу с этим раз и навсегда!
– Уходите, – сквозь стиснутые зубы просит остальных Глеб. – Если не хотите окаменеть, уходите. – Он с трудом кивает на школу. – И детей обратно заведите.
– Но ведь мы же не закончили… – разочарованно вставляет Эвелина.
– Закончите потом.
Когда все уже собираются уходить, у Веры вдруг прорезывается голос:
– Почему?
– Что? – в один голос отвечают ей Кирилл и Эвелина.
Вера встает вполоборота к бывшей подруге.
– Почему ты не хотела, чтобы Хрисаор меня убил? Хотела сделать это сама?
Глеб буквально рычит от боли, с трудом удерживая извивающуюся в руках женщину.
– Девочки, давайте вы где-нибудь в другом месте покумекаете? Кир, помоги мне, что ли.
Но в человеческом обличье Кирилл может служить разве что только моральной помощью: матери он не дотягивает даже до подбородка.
Девушки как будто не слышат.
– Я не хотела тебя убивать. Сначала собиралась… Но поняла, что таким образом мы замкнем этот круг, и обеим будет уже никогда не выбраться. – Эвелина пожимает плечами. – Ты была моей любимой неземной сестрой. Наверное, поэтому твой поступок так сильно разозлил меня.
– Ты тоже, – уголками губ улыбается Вера и наконец позволяет себе осесть.
То, что когда-то было могущественной птицей Феникс, теперь расползается на части. Под ней будто кто-то включил газ – и она тает, тает, тает… Вот кожа, наконец отделившись от тела, стекает в землю, и та с радостью впитывает подношение. Остается только то, что под кожей: кости и страхи, годы скитаний и неспособность ответить на искреннее чувство.
– Прости, – успевает выдохнуть Вера, прежде чем окончательно распасться на части.
Но никто не знает, кому именно она обращает эти слова: мужу, перед которым не сумела сдержать клятву, названой сестре, чьим телом завладела, или тому, кто впервые за все ее существование полюбил ее просто потому, что она есть, и чье тело все еще находится в столетнем сне и лежит на кровати у нее дома.
Поняв произошедшее сначала по звукам, а затем по внезапно установившейся тишине, Медуза перестает вырываться, и ее змеи, как одна, отрываются от Глеба.
Только сейчас все понимают, как сильно стемнело.
В кабинете пусто и пыльно. Придется попросить кого-нибудь из Горынычей показать, где находятся тряпки и моющие средства, но это потом, а сейчас Глеб хочет хотя бы недолго насладиться видом этого помещения, где еще совсем недавно помощница директора «Верочка» бегала в своем неизменном костюмчике, выполняя каждый каприз странного шефа.
Странно, что директор исчез сразу же после инцидента. Школьники и персонал в один голос божатся, что он как будто сквозь землю провалился. Вот был, был – и нет его. Чудеса, да и только. Разве что в их мире чудес не бывает.
Остаться в школе кажется Глебу разумным решением. Матери больше нет смысла скрываться, так что они с братом с чистой совестью посадили ее в самолет в один конец до Афин, предварительно снабдив тремя парами солнцезащитных очков на всякий случай. Пусть сестры обрадуются новой компании, а то, наверное, уже сплетни настолько заплесневели, что они там подыхают со скуки.
А канон, посовещавшись, решили не менять. Ну будут люди думать, что Персей убил Горгону Медузу. Ну будут считать его героем. Ну и что? Правда-то от этого никак не поменяется. И пускай, если привлечь олимпийцев, изменения можно провернуть вполне себе незаметно для смертных, все равно смысла в этом нет. Мать о славе никогда не мечтала, а уж Глеб – тем более.