место на земле. Жизнь в нем не сахар, если верить записке. Любой из дней, как бы он не начинался, заканчивается там паршиво. Разбитым сердцем, разбитыми мечтами.
Бедное дитя.
Вересень вдруг снова подумал о Кате Азимовой. Собственно, мысли о Кате не покидали его все последние два года. Отделившись от остальных мыслей, они заняли в голове Вересня особое место. Потайное – за занавеской, которую никто не отдернет без надобности. Но стоит только подуть даже легкому ветерку, как ткань взметнется парусом, воспарит, и – пожалуйста! – вот она, Катя. Никуда не делась, хотя миллион раз намеревалась уйти. Покинуть Вересня навсегда.
В разное время ветер носил самые разные имена, некоторые из них, несомненно, удивили бы саму Катю.
Сейчас ветер, отдаленно напоминающий африканский самум, назывался Кристина.
У роковой красавицы Азимовой общего с Крис было еще меньше, чем с мальчиками, которых крадут цыгане, – так хотелось думать Вересню. Девушка по вызову, циничная охотница за деньгами и, – если повезет, – за состояниями. Небрезглива ровно настолько, чтобы лечь в постель с кем угодно. Но при этом не лишена романтизма и сентиментальности – об этом свидетельствует текст записки. Составленной весьма недурно, если учесть обстоятельства при которых она писалась. О чем может говорить письмо?
Об обманутых ожиданиях.
Принц оказался банальным проходимцем, но это вызвало в Крис не ярость – сожаление. Ярость сжигает за собой все мосты, вернуться к исходной точке невозможно. Сожаление на такой поступок не способно, не готово; оно оставляет шанс проходимцу снова стать принцем. Оно готово поверить, что все происшедшее – случайность. Что это – не конец отношений.
Не тех отношений, в которые Крис вступала почти ежедневно и которые (как предполагал Вересень) довольно щедро оплачивались, – совсем других. Эти отношения ищет любой человек, иногда – всю жизнь, имя им – любовь и привязанность.
Он снова подменяет понятия, вот черт.
Наделяет гостиничную шлюху душой, полной всепрощения и сострадания. Всему виной записка – изящная и так много говорящая посвященному. Легко представить, что ее писала Катя Азимова, которая носила в сумочке не самые простые книги. А шлюхи vulgaris романтических записок не пишут. Они не моют окон в самом начале августа, – или, на худой конец, нанимают для этого специально обученного человека.
Что произошло между Крис и Вернером Лоденбахом вечером девятнадцатого июля? Известно что. Неизвестно лишь когда и почему всплыл этот хренов Тимбукту. Символом чего он был? Этого Вересень не узнает никогда. А вот разузнать подробности жизни Крис ему вполне по силам: для этого необходимо связаться с Владимиром Афанасьевичем Речкаловым, ворон ворону глаз не выклюет.
…Прежде чем покинуть отель, Вересень ненадолго задержался на ресэпшене.
– Вы не сказали, что к вам в отель приходил следователь, – мягко попенял он Кириллу. – По поводу одной девушки, которая… иногда посещала бар.
– Разве вы интересовались девушкой?
– Нет.
– Вот видите. А я привык отвечать лишь на поставленные и четко сформулированные вопросы.
– Хорошо. Что вы знаете о той девушке, Кристине?
– Ничего. Здесь бывает много девушек, всех не упомнишь.
– Она была знакома с Вернером Лоденбахом.
– Ну и что? Девушки здесь для того, чтобы знакомиться с клиентами. Это их работа. Моя работа – служба приема и размещения. Никаких точек соприкосновения между мной и этими девушками я не вижу. А вы?
Такого на арапа не возьмешь, – грустно подумал Вересень. Только факты могут припереть его к стене. И ощущение опасности, которое дает информация, узнанная случайно. Очевидно, подобной информацией портье и впрямь не располагает, оттого и ведет себя так вызывающе.
– Хорошо. У вас в холле стоит видеокамера…
– Две видеокамеры, – уточнил Кирилл.
– Я бы хотел ознакомиться с пленками за девятнадцатое и двадцатое числа прошлого месяца.
– Это невозможно.
– Почему? Правила отеля?
– Это невозможно физически. Записи стираются каждые три недели. Так что самое раннее, что отель может предоставить – последний день июля.
Как Вересень мог забыть об этом? Стирать записи с пленок видеонаблюдения – обычная и повсеместная практика. Не только отельная. Уж не этим ли объясняется то, что Вернер Лоденбах всплыл в отчетах всех заинтересованных ведомств лишь спустя месяц после своей гибели?..
– …Мемориальная доска? – шумно удивился Литовченко. – Уже повесили? Оперативно. Что ж ты молчал? Это дело обмыть надо!
– Доска не моя.
Вересень поморщился: плоская шутка про доску на фронтоне дома преследовала его последние полтора десятка лет. Шутили все – коллеги по работе, немногочисленные приятели по институту и просто знакомые. Это была чисто мужская реакция – женщины до такой глупости не опускались.
Вересень проживал в самом начале улицы Мира, в доме номер шесть, на последнем же – шестом этаже. Ничего примечательного в этом – порядком обветшавшем – строении стиля «модерн» не было. Кроме вышеупомянутой доски, которая гласила:
В этом доме жили
с 1935 по 1941 г.
выдающиеся кинематографисты,
педагоги, народные артисты СССР
СЕРГЕЙ АПОЛЛИНАРЬЕВИЧ
Г Е Р А С И М О В
ТАМАРА ФЕДОРОВНА
М А К А Р О В А
Вересень старался лишний раз на доску не смотреть, чтобы не портить карму себе, а заодно и Сергею Аполлинарьевичу и Тамаре Федоровне – людям, безусловно талантливым, хотя и творившим не в самые лучшие времена. Они уж точно не заслуживали тех неандертальских барельефов, что были привинчены к доске. При этом С.А. был похож на бандюгу, не брезгующего гоп-стопом, а Т.Ф. являла собой классический пример воровки на доверии.
Интересно, как отнесется к сомнительной эстетике доски дурацкий парень?
Вопрос был далеко не праздным, ведь вчера вечером Мандарин переселился к следователю. Этому предшествовали драматические события, которые лишь подтверждали старую, как мир, истину: любовь с первого взгляда существует.
Через день после отъезда Вересня из Ольгино ему позвонил Додик и попросил о встрече.
– Давай в конце недели. У меня очень много дел.
– Ты мне друг? – Додик прибегнул к провокационному приему, чего раньше за ним никогда не наблюдалось.
– Хорошо. Сегодня вечером увидимся.
– Сейчас. Мы увидимся сейчас. Немедленно. Куда мне подъехать?
– А что случилось?
– Вопрос жизни и смерти. Я даже отгул взял.
Они встретились через полчаса, неподалеку от метро «Академическая». В этом районе Вересень бывал нечасто и вряд ли заглянул бы сюда в ближайшую пару лет, если бы не дело Крис. Кристины Бирман, уроженки города Апатиты Мурманской области, 1988 года рождения. Кристина снимала квартиру на улице Верности, что – в контексте ее ремесла – выглядело довольно забавно.
Следователь Речкалов, с которым Вересень увиделся накануне, оказался спокойным и обстоятельным мужиком предпенсионного возраста. И, кажется, хорошим профессионалом, чьему опыту и чутью не было никаких оснований не доверять.
– Несчастный случай, – заявил Речкалов, как только Вересень посвятил его в свои сомнения. – Однозначно. Несчастный случай, нелепая смерть. Дело уже закрыто. Да и в тот вертеп я сунулся для очистки совести.
Под «вертепом», конечно же, подразумевался отель «Викинг».
– Тело обнаружили случайные прохожие в семнадцать сорок пять. Сразу после того, как произошло несчастье. Девица им практически на голову свалилась с высоты двенадцатого этажа. В спортивных штанах, футболке и с тряпкой в руке.
– С тряпкой? – удивился Вересень.
– Ветошь для мытья окон. Если точнее – фибровая салфетка красного цвета, 50 на 50 сантиметров. Была зажата в пальцах.
– Семнадцать сорок пять, – Вересень покачал головой. – Поздновато для мытья окон.
– Мыть окна никогда не поздно, – парировал Речкалов. – Девица выпала из окна кухни. На подоконнике стояло ведро и кое-какие химикаты. Одно из стекол было уже вымыто.
– А что с телом?
– Травмы, характерные для падения с большой высоты. Расположение тела относительно стены дома указывает на то, что она именно выпала. Никто ее не выбрасывал. Да и входная дверь закрывается на ключ, захлопнуть ее, уходя, невозможно. И невозможно закрыть дверь снаружи, если внутри, в замок, вставлен ключ.
– Он был вставлен?
– Да. Балкона в квартире нет, так что и этим путем не уйдешь. Я-то вначале тоже подумал – дело тут нечисто. Учитывая личность девицы и характер ее работы, так сказать, – Речкалов выразительно посмотрел на Вересня. – Но версия насильственной смерти отпала сразу. В нее не стреляли и следов борьбы в квартире обнаружено не было.
– Что с отпечатками?
– Кроме отпечатков самой Бирман – еще несколько, принадлежащих разным людям. В наших базах их нет, – так что, скорее всего, друзья или знакомые, не связанные с криминалом. Соседи сталкивались с ней нечасто, никаких хлопот она не доставляла. Квартира была тихой.
– Ничего интересного в вещах не нашли?
– Абсолютно. В основном – тряпки и косметика, брошюры по йоге, проспекты туристических компаний. Был еще ноутбук, и нам удалось установить сайты, которые она посещала. Кулинария, мода, путешествия – стандартный набор.
– А личная переписка?
– Типичная для девиц ее возраста. Поскольку смерть была естественной, перепиской особенно не занимались. Просмотрели лишь последние по времени письма. Это в основном подтверждение оплаты мобильного телефона.
– Кстати, – оживился Вересень. – Телефонные контакты вы проверили?
Речкалов вынул из кармана платок, промакнул им лоб и пристально взглянул на Вересня:
– Почему вас так интересует эта девица, Борис Евгеньевич? Мне бы хотелось от вас большей откровенности. Все-таки, в одном ведомстве работаем. И цели у нас общие.
– Никакой особой тайны нет. Я расследую убийство Вернера Лоденбаха, гражданина Германии. Дело крайне запутанное, чтобы не сказать больше. Так вот, уже установлено, что Лоденбах и ваша подопечная Кристина Бирман встречались. Возможно даже – состояли в близких отношениях.