Будь осторожна, детка. Не влипни в дерьмо.
Невидимой маме очень не хочется, чтобы романтически начавшая история закончилась так плачевно. Вот она и старается: машет руками и что-то кричит со своего первого ряда.
Китайская лапша.
Айди думал о Мише, он искал ее – задолго до Готфрида Шолля и его записной книжки. Он искал и нашел. В магазинчике на углу. Но так и не решился подойти. Это говорит…
Ни о чем это не говорит.
Будь осторожна, детка. Не влипни в дерьмо.
Одной китайской лапши маловато, чтобы проникнуться доверием к Айди. Змей и лестниц – тоже. Вот если бы… Взгляд Миши блуждает по стенам, и она, наконец, замечает то, что до сих пор было скрыто от глаз.
Небольшой портрет, утопленный в нише. В стандартной описи предметов с места преступления такие вещи обычно проходят как «Портрет неизвестной. Исторической ценности не представляет». Но в том-то и загвоздка, что в глазах Миши он бесценен. Ведь в неизвестной она узнает… себя.
– Ты ведь защитишь меня? – спрашивает Айди.
– Что?
– Ты ведь защитишь меня? Как тогда, в детстве? Как звали тех парней? Я помню одного – Аццо.
– Второго звали Тилло. А еще был Удо.
На выпускной фотографии Аццо и Тилло стоят рядом, Удо с ними нет – за год до окончания школы его семья перебралась в Майнц. А еще на этой фотографии можно найти Айди и Агату. И Мишу – крайнюю справа, во втором ряду, равноудаленную от всех.
– Ты ведь защитишь меня?
– Да.
То, что происходит в следующую секунду, плохо поддается анализу. Никто, никто не мог предвидеть этого, кроме невидимой мамы: Айди целует ее. Не в висок, как делал этот несколько минут назад; не в щеку. Он находит ее губы и крепко прижимается к ним своими губами. Дурацкий детский поцелуй, возвещающий о том, что Айди вернулся к ней.
– Змеи и лестницы, – голос Айди прерывист. – Ты тоже это чувствуешь?
– Змеи и лестницы, – зачарованно повторяет Ми-ша. – Да.
Змеиные губы Айди аккуратно раздвигают ее губы, змеиный язык Айди проскальзывает внутрь и по-хозяйски обшаривает нёбо, а затем переплетается с Мишиным языком, таким же змеиным. Она близка к обмороку, и готова рухнуть на пол, и готова воспарить – и не делает этого только потому, что змеиные руки Айди крепко держат ее. Они живут своей жизнью – намного более счастливой, чем руки Миши – жесткие, с жесткими пальцами.
Терпение оставило Айди, и только нежность никуда не делась.
– Черт, что это? – шепчет он.
– Пистолет.
Миша и забыла о кобуре, пристегнутой к плечу и спрятанной под пиджаком.
– Думаю, сегодня он нам не понадобится.
Айди – игрок. И – почти наверняка – карточный шулер, ловкость его пальцев поражает. Ничем другим не объяснить то, как легко он освобождает Мишу от никому не нужной одежды. У нее же все получается не столь искусно: пуговицы на рубашке Айди слишком мелкие. Искушение просто оторвать их так велико, что Миша закусывает губу и тихонько стонет.
– Что-то не так? – нежно-белая фишка сдвигается на несколько полей вниз, к бедрам и животу.
– Все так. Но я должна сказать тебе… Это – моя страшная тайна.
– Мы не можем отложить ее на потом?
– Я просто хочу, чтобы ты знал. У меня еще никого не было.
Идиотская, постыдная правда. Дожив до тридцати, она не удосужилась завести себе даже любовника. В лучшем случае, мужчины воспринимают как коллегу, или спарринг-партнера, или противника – в спортзале, в тире. Все ее поцелуи были случайными, и дальше расстегнутой пряжки на ремне дело никогда не заходило. Найти объяснение этому – легче легкого: всю себя Миша отдает работе, она нелюдима и предпочитает одиночество. Она предпочитает экономить силы для серийных и наемных убийц, а не растрачивать их на какого-нибудь мужчину. До сих пор в такой (совершенно осознанной) позиции Миша не находила ничего противоестественного. Но теперь, когда самый красивый мужчина на свете целует ее, Мише горько и стыдно.
Она стыдится выглядеть одинокой и никому не нужной.
Ее собственная непривлекательность горчит и обжигает, как утренний кофе или как перец чили; как то и другое вместе. Зачем только она позволила Айди приблизиться и расстегнуть пряжку на ремне?..
– Что значит – никого не было?
– У меня не было мужчины. Никогда прежде.
– Теперь есть.
– Что?
– Теперь у тебя есть мужчина. Просто доверься мне – и всё.
Теперь Айди становится вдвое нежнее и осторожнее. Пожалуй, он даже слишком осторожен, он тянет время, а Миша не готова ждать. Она и без того ждала слишком долго. Вся ее прошлая жизнь – ничто по сравнению с этой ночью. Но кое-что из той, кажущейся невероятно далекой, жизни пригодилось ей. Миша – технична и вынослива, и безупречно владеет собственным телом. А тяжесть его тела нисколько не пугает ее. В спортзале она одним молниеносным приемом избавилась бы от Айди и вышла победительницей из схватки. Но сейчас интуиция, которая намного старше ее, и старше невидимой мамы, и старше всех живущих на земле женщин, говорит ей: только подчинившись, можно стать победительницей.
Нет никого лучше тебя.
Кажется, они произнесли это одновременно.
Миша порывается сказать что-то еще, но губы Айди не дают словам выбраться на волю: время для разговоров еще не пришло.
А потом она сама уже не в состоянии говорить, она до краев заполнена Айди, его кожей, его волосами, его губами и пальцами. Губ и пальцев намного больше, чем предполагает человеческая анатомия. И они умудряются находится в самых разных уголках ее тела одновременно. Это вызывает восторг и смятение, глаза Миши полны невыплаканных слез – нет никого лучше тебя.
Несколько раз они проваливаются в короткий сон и просыпаются одновременно, и ни на секунду не выпускают друг друга из объятий.
– Что дальше? – спрашивает Миша, когда кончается ночь.
– Что?
– Что будет дальше?
– Накормлю тебя завтраком.
– И выпроводишь восвояси?
– Если тебе не нужно тащиться на работу… Я хотел бы, чтобы ты осталась.
– Мне нужно тащиться на работу. Но я останусь. И… чем мы займемся?
– Тем же, чем занимались ночью. Ты не против?
– Нет, – она осторожно касается пальцами его подбородка. – А потом?
– Потом?
– Когда кончится день?
– Ты ужасная зануда, – смеется Айди. – Дай ему хотя бы начаться.
– Я слишком спешу?
– Нет.
– Забегаю вперед?
– Нет. Ты задаешь вполне разумные вопросы.
– Найти ответ на разумные вопросы не так уже легко.
– Проще, чем ты думаешь.
– И ты нашел его?
– Ты сама его знаешь. Нет никого лучше тебя.
Безупречный ответ и безупречный, без единого изъяна, Айди. Ни одному детектору лжи он не по зубам.
– Тот портрет, в нише…
– Ты заметила его?
– Не сразу. Откуда он?
– Купил пару лет назад на блошином рынке. Не смог пройти мимо.
– Почему?
– А у тебя нет никаких соображений по этому поводу?
– Только одно. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Это и есть правда, малыш. Я скучал по тебе и мне очень тебя не хватало.
За последние пятнадцать лет никто не называл ее малышом. Миша зарывается лицом в грудь Айди: только бы он не увидел ее слез.
…Самый счастливый день в ее жизни они проводят вместе – целый огромный день, за исключением двух часов, когда Айди вынужден уехать по делам. Переговоры с азиатскими партнерами, отменить которые невозможно, – так комментирует он свою отлучку.
Жаль, что Миша не умеет готовить.
Иначе она приготовила бы обед: что-нибудь экзотическое, заставляющее вспомнить об островах в Тихом океане. Или – не слишком экзотическое, но непременно вкусное. То-то бы удивился Айди! Но, судя по содержимому холодильника, он непривередлив в еде и вообще предпочитает питаться вне дома. Все, что смогла найти Миша, – кусок сыра, яйца, банка с анчоусами и начатая бутылка вина.
Прихватив вино и закутавшись в плед, она отправляется на террасу. Даже хорошо, что Айди ушел и у нее появилось время, чтобы осмыслить произошедшее. Ведь рядом с ним Миша вообще не способна ни о чем думать, она полностью сосредоточена на своих ощущениях: совершенно новых, не испытываемых никогда прежде. Контроль над собой потерян полностью, и совершенно неясно огорчает это Мишу или – наоборот – радует.
Что будет с ними завтра? А через месяц?.. Теперь, оторвавшись от Айди, Миша – как никогда – близка к пониманию: они слишком разные. Вот если бы Айди был полицейским или она – сотрудником фармацевтической (или любой другой) компании. Они слишком разные, схожи только их холодильники, в которых ничего нет. Но, как подозревает Миша, в этом-то и заключается пропасть между ними. Айди незачем тратиться на продукты, он, наверняка ужинает в дорогих ресторанах. А после отправляется в закрытый клуб, куда Миша может попасть лишь воспользовавшись своим удостоверением.
И казино. Не стоит сбрасывать со счетов казино. Рискованная игра по-крупному – в нее играют не самые законопослушные мальчики. И девочкам (особенно тем, что служат в полиции) следовало бы их избегать.
Поздно. Слишком поздно.
Она уже влипла и вовсе не собирается отлипать. И совершенно неясно, огорчает это Мишу или – наоборот – радует. Да и думать о будущем непродуктивно. Девочки, что служат в полиции, осведомлены, как никто: будущее может не наступить вовсе. Жизнь просто обрывается в один – не самый прекрасный – момент, к которому никто не готов: ни жертвы преступлений, ни их родственники, ни Готфрид Шолль.
Готфрид Шолль тянет за собой NN, и Миша честно пытается систематизировать в голове отрывочные знания о нем. NN — личность, почти легендарная в полицейских кругах. Он начинал с самых низов и не пропустил ни одной ступеньки в карьере, которая вовсе не была простой. Чего в ней точно не было – так это белых пятен. Репутация NN настолько безупречна, что даже занятие политикой (не самый почтенный вид деятельности по мнению обывателей) не нанесло ей урона. И как совместить все это со специальной комнатой в казино и жестким диском из «Донер Кебаба», Миша не имеет ни малейшего понятия.