Васильев опешил:
— Это еще что?
— Отличительная черта, если есть. (Ровно десять, спасибо, мадам.) Здоровенный рубильник, очки с толстыми стеклами, идиотская прическа — что-то в этом роде. Чтобы легче было вспомнить, когда вы вызовете меня на ковер. (Восемь, девять и десять, хорошего дня, мсье.)
Васильев пробежал список глазами и вслух прочел: «Старая толстуха». Не слишком любезно. Но полезно. Он решил рискнуть.
— Спасибо, — бросил он, выходя из будки.
— Служба, — ответил охранник. — Девять восемьдесят, спасибо, мадам.
Дом восемнадцать по улице Креста оказался пузатым зданием, возведенным в конце XIX века. Кариатиды в потемневших от черного дыма набедренных повязках удерживали на фасаде отяжелевшие от голубей балконы. Пол в подъезде был тщательно натерт воском. Справа находилась комната консьержки, оттуда пахло стряпней на сливочном масле.
Васильев предъявил полицейское удостоверение кругленькой и чистенькой пятидесятилетней женщине, пребывавшей в явном восторге оттого, что снова кому-то понадобилась. «С ума сойти, до чего им хочется поговорить», — подумал он, тяжело шагая за консьержкой.
— Я как услышала об этом по радио, так чуть с ума не сошла! Вот ведь несчастье… Такая красивая девушка. И вдобавок скромная! Никогда никаких историй! Я видела ее по утрам, изредка — по вечерам, я ложусь рано. Она всегда здоровалась.
Васильев ничего не ответил, и она спросила себя, случалось ли парню такого идиотского вида когда-нибудь кого-нибудь арестовать. Однако отперла дверь и тоном агента по недвижимости произнесла:
— Вот здесь у вас гостиная, спальня направо. Очень светлая и…
— Очень хорошо, спасибо.
Консьержка попереминалась с ноги на ногу, сомневаясь, какую тактику выбрать, но в конце концов решила принять чопорный вид и направилась к двери:
— Ну да ладно, не буду больше вам мешать и…
— Спасибо, — прервал ее Васильев, — мадам?..
— Труссо. Мадлена Труссо, — добавила она, заходясь звонким смехом. — Согласитесь, что для консьержки…[15]
— Умора, — закончил разговор Васильев, как можно осторожней закрыл дверь и глубоко вздохнул.
В жилище недавно умерших царит особая тишина — тягучая тяжелая неподвижность, которую встречаешь только там и, вероятно, уносишь с собой. Ему казалось циничным, непристойным, что можно вот так запросто зайти к женщине, куски которой покоятся в холодильнике морга.
И правда, квартира светлая. В старинных зданиях это редкость, подумал он, взять хотя бы его собственную. В гостиной было три окна, и Васильев понял, что две квартиры объединили в одну. Меблировка современная, то есть не новейшая, а соответствующая возрасту дома. Обитая однотонной зеленой тканью гостиная точно, но без души, гармонирует с белой мебелью и очень светлым ковром из шелка-сырца. Безделушек мало, но подобраны они со вкусом. С дорогостоящим вкусом. Васильев открыл шкаф возле входной двери и обнаружил там внушительный набор спортивной одежды: шорты, футболки, обувь, тренировочные костюмы, головные повязки и теннисные ракетки. Однако на парковке она бежала недостаточно быстро…
Он подошел к стеллажам и бросил взгляд на литературные предпочтения мадемуазель Лавернь. Труайя, Дефорж, Ковен, мемуары Жана Пиа, коллекция изданий France Loisirs[16]. Он бегло просмотрел диски: Ален Сушон[17], музыка из кинофильмов. Он обнаружил скрытый за раздвижными дверцами цветной телевизор и последний номер телевизионной программки «7 дней». Кроме этого — пустые пепельницы, журналы и впечатляющую коллекцию аперитивов на любой вкус.
Спальня. Очень женская, благоухающая духами, с заполненными нижним бельем ящиками, а в рамках под стеклом — фотографии работы Дэвида Гамильтона[18]. Присев на кровать, Васильев некоторое время рассматривал эти утонченные, шелковистые декорации; затем поднялся и направился в ванную. Никаких сюрпризов. Лосьоны, туалетная вода, кремы для лица, какие-то пенки. Но что-то не складывалось. Он вернулся в гостиную и, ссутулившись, принялся кружить по комнате, шаря взглядом по стенам, по коллекции выстроившихся рядком на стеклянной этажерке фарфоровых слоников. Это место казалось ему странно пустым и безликим. Уборка была сделана великолепно, все на месте. В оборудованной всем необходимым кухоньке он обнаружил посуду, основные продукты, несколько сервизов на две персоны с разными узорами. Приблизительно так он представлял себе апартаменты в каком-нибудь роскошном отеле, где никогда не останавливался. С комфортом для всех, предназначенным всем нравиться.
Он наткнулся на фотографии девушки, где она выглядела гораздо привлекательней, чем на моментальных снимках, сделанных на парковке.
У нее было красивое лицо с тонкими чертами и ровным рядом белоснежных зубов. Он совсем не так представлял себе студентку факультета права. Кстати, а где книжный шкаф, издания Dalloz[19], письменный стол, рабочая картотека? Тогда он решил перевернуть все — это заняло полчаса. В конце концов он обнаружил картинки, явно не предназначенные для того, чтобы иллюстрировать курсовую работу: фотографии обнаженной мадемуазель Лавернь в томной позе, с приоткрытым ртом, бедра слегка раздвинуты, груди торчком. А в левом нижнем углу, белым по черному фону — ее имя и номер телефона.
Васильев отложил пачку фотографий. Он был из тех людей, для которых размышления представляются неестественной деятельностью, требующей энергии и оставляющей морщины на лице. Он вообразил себе жизнь этой девушки, свидания, необходимые предосторожности, переходящие из рук в руки деньги, клиентов…
Казалось, квартира доказывает, что малышка Лавернь принимала на дому. И, судя по роскошному району, ее клиентура должна вращаться в высших кругах, а ее услуги — стоить дорого…
Мадам Труссо услышала шаги инспектора и обернулась. И правда, он выглядит полным идиотом.
— Я могу пойти запереть?
— Можете.
Затем, не спросив разрешения, он тяжело опустился на стул и принялся разглядывать консьержку. «Какой бесцеремонный, право! — подумала она. — Сразу видно». Этот флик представлялся ей старым облезлым псом. Наверняка из-за того, что уже лысеет.
— Дорогая мадам, — начал он в своей страшно медлительной манере, — вы хорошо знали мадемуазель Лавернь…
— О, не то чтобы… я вам уже говорила, я не занимаюсь… — начала было она, но умолкла, увидев, что инспектор вдруг распрямился. Неожиданно он показался ей огромным старым псом. И не таким уж простым.
— Мадам Труссо, я выгляжу немного по-идиотски, да-да, не спорьте, я знаю, что выгляжу идиотом, но я умею отличить шлюху от студентки факультета права.
Рот консьержки приоткрылся, она вдруг страшно разволновалась, так что даже покраснела до корней волос.
— И я никак не могу поверить, что чередование визитеров, которое неизбежно сопутствует работающей на дому профессионалке, проходит абсолютно незамеченным. Мне представляется, что каждую субботу вы получали свое вознаграждение. Однако я, возможно, ошибаюсь — в таком случае прошу простить, что обидел вас.
Лицо консьержки из обольстительно розового сделалось подчеркнуто карминовым. Васильев уже стоял в дверях.
— А если я не ошибаюсь, вы придете в комиссариат, чтобы подробно рассказать нам обо всем этом, верно?
Насыщенный день. Какая история на этой парковке…
Мне следовало по-другому взяться за это… Вечное мое нетерпение. Слишком уж я порывиста. Наверное, Анри, иногда я слишком легко завожусь, но свою работу я делаю, этого ты отрицать не можешь. Конец девице Лавернь! Все прошло как по маслу. И я выскажу тебе свое мнение: это не так уж плохо, потому что она была мерзкая шлюха. Вот черт, мост Сюлли! Надо выбросить «дезерт игл»! Ну что же, приеду завтра! Заметано, Анри, но сейчас я немножко устала… Кстати, ты видел пункт оплаты на парковке? Я его прошла без труда. Это была твоя великая идея: твоя Матильда, не вызывающая подозрений! Да, знаю, там оказалась какая-то тетка, признаю, она меня застала, программа ее не предусматривала, но ты же слыхал, как она орала! Ты слыхал, Анри? Она заслуживала того, чтобы заставить ее приглушить звук? Что это еще за тетка, которая принимается орать прямо людям в уши, у тебя что, не появилось желания отвесить ей оплеуху, а? Да, разумеется, я нормально отреагировала, ты же не станешь устраивать целую историю из-за пустяков!
Матильда, похоже, простыла, потому что ей никак не удавалось согреться, хоть она и включила в машине отопление. Ей не терпелось принять ванну.
Но это будет не сразу. Ее пес соскучился. Три дня ей приходилось оставлять его в саду, так что еще от ворот (я должна работать, никто не будет платить мне ни за что ни про что, как этому придурку Лепуатевену, я не вышла на пенсию после государственной служ… хорошо, да, немножко, ах, ты меня запутал, Анри!) она увидела ямы, которые далматинец вырыл на лужайке.
Не то чтобы она слишком дорожила этим садом, но Людо, если ему позволить, за полгода превратит парк в поле для маневров. Матильда была слегка раздражена. Тем более что единственное ее желание — полежать в ванне.
С этими дождями в последние дни, с этой слякотью и лужами Людо стал грязным, как свинья… Он прекрасно знал, что наделал глупостей, эти собаки такие уморительные, вот он зажал хвост между задними лапами, весь как-то съежился, опустил уши… Пугливо жмется к входной двери. Матильда разозлилась, рявкнула на него. Иногда они только так и понимают, с ними нельзя оставаться логичной, это ничего не дает. Положительный эффект гнева заключается в том, что это уводит тебя от каждодневного мрака, — это как островок в океане неприятностей. Теперь все закончилось, пес улегся под живой изгородью. Он спрятал голову, ему не по себе.