— Почему вы это говорите?
— Это кокер, — вставая, бросил Васильев.
— Да, я знаю, спасибо!
Она была раздражена, это очевидно. У Васильева имелось преимущество: его рост. У Матильды тоже, но другое — она очень быстро соображала.
— Откуда вы знаете, что у меня «новая» собака? Потому что она молодая?
— Нет, потому что мне ваш сосед сказал. Прежде ведь у вас, кажется, был далматинец.
— А теперь я взяла кокера. Я не могу оставаться без собаки, понимаете, я одинокая женщина…
— Заметьте, кокер для охраны…
— Он для компании. Так что же вас ко мне привело, комиссар?
— Инспектор.
— Полагаю, в цели вашего визита это ничего не меняет.
— Действительно, ничего.
Он подыскивал слова. Пристально глядя на него, Матильда ждала с нарочитым терпением.
— Это касается двойного убийства на парковке в Пятнадцатом округе Парижа.
— Двойного убийства?
— Ваша машина стояла на парковке торгового центра, где из крупнокалиберного оружия были убиты две женщины…
— Это не я!
Не удержавшись, Васильев расхохотался:
— Да, подозреваю. Я пришел не поэтому. Мы ведем опрос свидетелей.
— Я ничего не видела.
— И ничего не слышали?
— Слышала, как все! Вы думаете, если я старая, так вдобавок еще и глухая?
— Вовсе нет, я просто спросил…
— Дайте мне собаку.
Васильев повернулся и поднял щенка. Его удивило тепло собачьего тела. Он протянул песика Матильде, которая устроила животное у себя на коленях, прижав к огромному животу.
— Я слышала взрывы.
Трогательная картинка. Васильев усомнился, в реальном ли мире находится. Он ведет расследование двух преступлений, наверняка совершенных профессионалами, а сейчас почему-то сидит здесь, перед этой женщиной за шестьдесят, судя по ее досье, матерью семейства, которая живет почти в сельской местности, держит на коленях свою собачку и, похоже, нисколько не взволнована его вопросами.
— Это были выстрелы, — уточнил он.
— Не вижу разницы.
— Не важно. Сколько их вы слышали?
— Три.
— Вам что-нибудь говорит имя Беатриса Лавернь?
— Нет. А должно?
— А Морис Кантен?
— Тоже нет.
— Это странно.
— Что странно?
— Вы единственный человек, который не знает, что в мае в Париже был убит крупный предприниматель Морис Кантен. Вся пресса тогда твердила об этом деле…
— Ах, тот Кантен? Разумеется, я о нем слышала, но ведь это было уже давно? Почему вы спрашиваете?
— Просто так.
— Как это — просто так? Вы что, просто так задаете вопросы?
— Я не то хотел сказать.
— А что же вы тогда хотели сказать?
— Расскажите мне, пожалуйста, что вы видели на парковке торгового центра.
— Я не была на парковке, я находилась в магазине.
— И там вы услышали выстрелы?
— Нет, на парковке.
Васильев прищурился: что-то он плохо понимает.
— Я как раз выходила из магазина и собиралась спуститься на парковку, чтобы забрать машину, когда услышала взрывы. Но я ничего не видела, понимаете?
— Вроде да.
— Прекрасно.
— На каком уровне вы запарковались?
— На втором, а может, на третьем — уже не помню, они все одинаковые, эти подземные парковки, никогда не знаешь, где находишься…
Похоже, Матильда была не слишком уверена, что этот инспектор понял хоть что-нибудь.
— Вы вернулись из путешествия? — ни с того ни с сего спросил он.
— Нет, с чего вы взяли?
— Вы так потянулись, выйдя из автомобиля, будто совершили долгую поездку, хотя…
— Подумать только, да вы настоящий Шерлок Холмс! Знаете, я потягиваюсь, даже когда не возвращаюсь из путешествия! Человек с артрозом потягивается, если находился в одном положении больше двух минут. Сами поймете… При вашем росте не сегодня-завтра вы с этим столкнетесь, уверяю вас.
— Понимаю…
— У вас еще есть вопросы?
— Нет. Я вот только думал про вашу собачку…
Матильда указала на уснувшего у нее на коленях щенка.
— Хотите знать, был ли он со мной, слышал ли взрывы в количестве трех?
— Нет, я просто хотел понять, почему голова вашей собаки, другой, далматинца, была отделена от туловища.
Матильда бросила на него суровый взгляд.
— Ваш сосед, — объяснил Васильев. — Ему показалось, что, когда вы хоронили собаку, у нее не было головы.
Будь Матильда одна, она бы встала, направилась в кухню, достала из ящика девятимиллиметровый «люгер» и прямиком бы всадила этому козлу Лепуатевену в яйца три пули!
Кстати, именно так она и поступит, как только этот долговязый придурок инспектор уберется вон!
Раздосадованная этой помехой, она обратила к Васильеву такое грозное лицо, что тот сразу представил, какой она должна быть бабушкой, однако следов присутствия внуков не обнаружил. Но неожиданно ее настроение изменилось — можно было поклясться, что она сейчас расплачется. Васильев устыдился, что причинил горе этой пожилой женщине.
— Я его так и обнаружила, моего бедняжку Людо, — едва слышно произнесла она. — Обезглавленным. Ужас. — Казалось, Матильда сейчас разрыдается, но она сдержалась. — Вы производите расследование и касательно собак тоже?
— По правде сказать, нет, просто я подумал…
— О чем вы подумали?
— Где тело собаки?
Матильда по-прежнему гладила лежащий у нее на коленях мягкий комочек. Опустив голову, она, едва не плача, ответила совершенно бесцветным голосом:
— Я закопала его, комиссар. Ужасно, не правда ли?
— Нет, вы правильно сделали.
— Я имела в виду, ужасно, что с ним случилось.
— Да, конечно. А когда вы его закопали, голову вы оставили в саду?
— Я находилась в невозможном состоянии, поставьте себя на мое место! Знаете, это был очень красивый пес…
Васильев кивнул: да, разумеется, и к тому же большой и тяжелый, — должно быть, ей выпала нелегкая задача.
— Но… кто же мог совершить подобное — у вас есть какие-нибудь соображения?
— В деревне такое случается, понимаете ли…
— Я живу в Обервилье, там полно собак, однако у порога своего дома я никогда не находил ни одной обезглавленной.
— Я имею в виду — в деревне! Зависть и все такое. Мне не хотелось беспокоить полицию из-за собаки.
— Понимаю.
Он помолчал и как бы про себя прибавил:
— Я слышал про отравленных собак или кошек и даже застреленных из охотничьего ружья, но вот про обезглавливание, честно говоря, никогда…
— Я тоже. До Людо. Но можете мне поверить, он мне за это заплатит…
— Кто?
Матильда кивнула на соседний дом и понизила голос:
— Я уверена, что это он. Кстати, напишу-ка я жалобу. Вы можете зарегистрировать мою жалобу?
— Здесь — нет… Для этого вам следует явиться в комиссариат.
— Ах, значит, надо съездить? Но мы с вами беседуем, беседуем, а я даже не предложила вам чего-нибудь выпить.
Говоря это, она даже не шелохнулась, словно между тем, что она произнесла, и ее реальным намерением нет никакой связи. Впрочем, таковой действительно не было, потому что ей хотелось, прежде чем пойти объясниться с Лепуатевеном, поскорее избавиться от этого инспектора, который тут надоедает ей своими собачьими историями, вместо того чтобы гоняться за ворами и убийцами!
Васильев уже собрался встать.
— Благодарю вас, — впрочем, я уже ухожу.
— Ваше расследование завершено?
— Честно говоря, не совсем…
Но Васильев не двигался с места и с упрямым видом смотрел в пол. Неожиданно он поднял голову:
— Мне бы хотелось спросить вас… В минувшую среду, одиннадцатого, когда случилась эта история на парковке, что вы делали в Пятнадцатом округе? Это ведь очень далеко от вашего дома…
— Ездила покупать туфли с ремешками. Мои как раз порвались.
— Их не продают в департаменте Сена-и-Марна?
— Мне хотелось точно такие же, как прежние.
Она взглянула на стоптанные ботинки Васильева.
— Не убеждена, что вы понимаете, что значит искать обувь, но уж вы мне поверьте: чтобы найти в точности такую же пару, всегда лучше вернуться туда, где вы ее покупали в первый раз.
Васильев кивнул:
— Вы сохранили чек?
— Они больше не делают такую модель, я вернулась с пустыми руками.
Ладно. Васильев похлопал себя по ляжкам — ладно-ладно, не стану больше вам надоедать, — но тут же передумал:
— И где вы закопали своего пса?
Матильда махнула рукой: там.
— Без головы, — настаивал Васильев.
Она горестно кивнула.
— Полагаю, вы подхороните ее к туловищу?
— Думаю, да. Лучше, чтобы все было вместе, как вы считаете?
— Да, это довольно логично. А… где она сейчас… голова?
— Под изгородью, справа. Во всяком случае, я так думаю, потому что именно там сосед оставил тело бедняжки Людо.
Странно, но Васильеву непременно хотелось увидеть эту чертову собачью голову.
Он выпрямился и, не говоря больше ни слова, направился к месту, куда показала Матильда.
Она смотрела ему вслед. Щенок заскулил — она не отдавала себе отчета в том, что слишком сильно его стискивает.
Васильев хорошо различал в примятой траве отпечаток собачьего туловища, но никаких следов головы не было. Он вернулся к террасе, но подниматься по ступенькам не стал. Матильда и бровью не повела — она по-прежнему гладила щенка на коленях.
— Я ее не нашел.
— Лучшая шутка года…
Матильда рывком поднялась, — похоже, она была возмущена. Положив щенка в кресло, она тяжело спустилась по четырем ступенькам террасы.
Васильев последовал за ней, и они вдвоем, словно пожилая чета, в которой один, возвращаясь с пляжа, потерял часы, принялись шарить по саду, ища под изгородью и на земле. Вскоре им пришлось смириться с очевидностью: голова далматинца исчезла.
Возле угла дома инспектор заметил холмик вскопанной земли.
— Это здесь вы похоронили своего пса?
— Да, — ответила Матильда, подойдя к нему.
И оба остались стоять рядышком и рассматривать могилу собаки, не слишком к ней приближаясь, как туристы, наблюдающие за ходом археологических раскопок. Было тепло.