Анри со спокойным нетерпением ждал, когда Матильда скажет что-то новое, что даст ему возможность завладеть разговором, запустит безумный поток ее слов, — этого он желал всей душой, потому что только на этом держалась теперь его жизнь. Но Матильда смотрела на него и ничего не говорила. Хотя ее лицо оставалось в полумраке, Анри прекрасно понимал, что в голову ей сейчас приходит много чего. Действительно, самые разные образы теснились в сознании этой грузной и опасной женщины; она непреодолимо возвращалась к трюизму, который гласит, что перед глазами утопленников за долю секунды проходит вся их жизнь. Перед калейдоскопом своего существования она растерялась и в этот момент могла бы поклясться, что это Анри сейчас заставит ее умереть, что он сейчас снова, в очередной раз, все решит за нее.
А Анри думал, что молчание слишком уж затянулось. На какой-то миг оно стало его союзником, но если позволить Матильде утратить связь с реальностью, молчание превратится в его врага.
— Скажи, Матильда…
Она смотрела на него, словно в пустоту.
— Скажи мне…
— Что?
— Я часто спрашивал себя… Как на самом деле умер доктор Перрен?
Вопрос показался Матильде неуместным.
— Какое это имеет значение?
— Никакого. Но я часто задавался этим вопросом… Чем он болел?
— Мы так и не поняли, Анри. Врачей — ты и сам прекрасно знаешь — всегда лечат хуже всех.
— А диагноз поставили?
— Сказали: «Болезнь». Он не захотел проходить тщательное обследование. Он был фаталистом, бедняга Реймон. А я, как ты понимаешь, делала все, что в моих силах. Готовила ему супы, заваривала ромашку, сбивала гоголь-моголь, но это оказалось ни к чему. Он ушел довольно быстро, на самом деле, всего несколько недель, и — бац! — Реймон уже умер. Кстати, а почему ты спрашиваешь?
— Да так. Я просто задумался… Он ведь был еще молодым…
— А вот это, Анри, вообще ни о чем не говорит. Твоему головорезу, который залез в сарай, было сколько — лет пятьдесят? Вот тебе лишнее подтверждение.
— Согласен.
Анри хотел продолжить, но взгляд Матильды уже обратился куда-то далеко. Разговор вернул ее к доктору Перрену. Она принялась перематывать всю историю на начало. Муж предстал перед ней таким, каким был после помолвки, потом дом, дочь, война, Анри и ее отец, затем, странным образом, тот день, когда мать задала Матильде трепку за то, что она стащила валявшуюся на буфете монетку, и взрыв поезда с боеприпасами на вокзале в Лиможе, с языками красного пламени и черным дымом, и ее нелепое положение, когда Симон стоя занимался с ней любовью в аттенвильском лесу, и обезглавленный труп Людо, тяжело падающий в могилу. Матильда утирает лицо залитой кровью рукой, бледный, как привидение, немецкий солдат, его тестикулы присоединяются в ведре к первым пяти пальцам, она чувствует себя очень спокойной, как бы это сказать, удовлетворенной, забавно так думать. Вся в своих мыслях, она не заметила, что оружие у нее в руке весит целые тонны и уже направлено вниз, что не ускользнуло от внимания командира. Матильда опомнилась, но не окончательно освободилась от мыслей, кишащих у нее в голове и теснящихся в ее сознании, эта живая память… Анри по-прежнему сидел не шелохнувшись, и так, в полном молчании, могла бы пройти ночь. Теперь Матильда видела могилу Реймона и вспоминала одеколон того чинуши, молодого супрефекта, который произнес такую никудышную и скучную речь. Она вновь ощутила невероятную свободу и облегчение, которые испытала, когда выстрелила в того типа, свою первую цель, мужчину в пальто, похожего на провинциального нотариуса, он был осведомителем у нацистов, и вспомнила тот день, когда поехала в Швейцарию, чтобы открыть счет в Центральном кредитном банке в Женеве[23] (да-да, в Женеве!), большой салон с паласом, а Анри по-прежнему молчит. Он надеется, что Матильда наконец скажет хоть слово, что угодно, лишь бы она заговорила. Молчание так давит, а картинки в фильме Матильды сменяются с такой быстротой, котенок ее родителей, маленький полосатик, упавший в колодец, и это именно то, что сейчас происходит с ней, она тоже падает в колодец, она падает, а Анри — вот он, перед ней, и он единственный, последний, кто еще может что-нибудь для нее сделать, и тогда она зовет на помощь: «Анри!» — еще немного, и она расплачется, так ей необходима его помощь, она в отчаянии тянет к нему руки, но он ничего не говорит.
— Анри, как ты можешь так со мной поступать?
Командир почувствовал облегчение — наконец-то первая фраза.
Вторая пришла в виде пули сорок четвертого калибра, которая пригвоздила Анри к его вольтеровскому креслу, образовав у него в груди огромную, как абажур, дыру.
Детонация была такой сильной, что Матильда выронила оружие и обеими руками закрыла уши. Вольтеровское кресло опрокинулось, отбросив Анри, как разорванную упаковку. Все так же прижимая ладони к ушам, Матильда открыла глаза и взглянула на эту безумную картину: ножки кресла, похожие на уставившиеся на нее глаза, и склонившиеся вниз, словно бы для того, чтобы помедитировать, подошвы Анри. Матильда вцепилась в подлокотники, тяжело поднялась и сделала два шага. Посмотрела на дыру в груди Анри, откуда с бульканьем изливалась черная кровь. Голова Анри, там, внизу, была повернута к стене.
Матильда рухнула на колени и заплакала, глупо ухватившись обеими руками за ботинок Анри. Она долго плакала в смятении противоречивых чувств, которые проникали в ее сознание одновременно с терпким запахом крови Анри, бедного Анри. Кровь растекалась, а Матильда решила все-таки рассказать ему о том райском уголке, который в конечном счете был бы наилучшим решением для них обоих. Она плакала, но при этом улыбалась, думая о том покое, что ожидает их, о блаженном счастье возраста, в котором больше нет ставок.
Она довольно долго простояла на коленях на холодном плиточном полу. Затем наконец поднялась: она устала, до чего же длинный день, дорога, этот нескончаемый разговор с Анри. Завтра они продолжат. Она наверняка сумеет его убедить, она даже не сомневалась, но не сегодня. Завтра. А теперь она будет спать. Матильда включила электричество. Свет в гостиной ударил по глазам. Она широко их раскрыла. Надо, чтобы Анри тоже поспал, чтобы он хорошенько отдохнул ночью, иначе завтрашний разговор получится сложным. Она вернулась к нему, перекинула его ноги через вольтеровское кресло, поправила руки, голову, придала достаточно подходящую для надгробия позу. Завтра он сможет спать в мешке для трупов в грузовичке, у него даже будет компания, если вдруг возникнет желание немного поговорить. Затем, несмотря на какие-то маленькие желтые и белые круги, которые плясали перед глазами, Матильде удалось обнаружить дорогу к гостевой спальне. У Анри она всегда наготове, спрашивается для кого, я уверена, что у него никого нет, кроме меня. Едва войдя в комнату, она повалилась на кровать и в то же мгновение заснула, ни о чем не думая.
Так оно и вышло. Васильев и сиделка Тан умерли всего три дня назад, а тут уже три новых трупа.
После освобождения братьев в канале Святого Мартина было найдено тело местного североафриканца, пособника банды Муссауи. В отместку уже на следующий день оба камбоджийца получили по пуле в голову. Судья звонил несколько раз, требовал прекратить бойню, и немедленно.
Подчиненные приняли эстафету, так больше не может продолжаться.
Единственный способ остановить начало резни — обнаружить истинного виновника.
Оччипинти потратил два часа на поиски подходящего к ситуации высказывания Талейрана, но ничего не нашел. Решительно ничего не получалось.
И вот тут-то ему в голову пришла мысль, которую он сам назвал гениальной. Если ни одна из двух гипотез не принесла плодов, возможно, есть третья?
— И какая же? — спросил судья.
Оччипинти поморщился:
— Понятия не имею, это всего лишь соображение…
Вернувшись в уголовный розыск, он на всех наорал, устроил страшный скандал. Это его немного успокоило.
Он снова погрузился в рапорты о деятельности Васильева, твою ж мать, что поделаешь.
19 сентября 1985 года
Холодно было во всем доме, но особенно в маленькой гостевой спальне окном на юг. Матильду пробрал сильный озноб. Она открыла глаза и только со второго раза поняла, где находится. Вспомнив, она потянулась, как толстая старая кошка, сжав кулаки, выпятив грудь, втянув живот, и снова тяжело уронила голову на подушку.
Кровать была не расстелена, рот Матильды наполняла клейкая слюна; Матильда лежала в том же положении, что и накануне, когда, пьяная от усталости, рухнула в постель. Через так и не занавешенное окно Матильда смотрела на деревья, кусок четко и ясно вычерченного сада. Она опять потянулась и тяжело поднялась. Кофе, ей нужен кофе. Она сорвала с кровати покрывало и набросила его на плечи. Прошла в кухню и принялась искать чашки, фильтры, сухарики, масло, конфитюр. Настоящий холостяцкий дом, все не на месте. И вот уже она, скрестив руки и прислонившись к кухонному столу, ждала, когда через фильтр протечет кофе. Затем она поискала поднос, но не нашла, так что была вынуждена сделать несколько ходок.
Первым делом в гостиной она увидела опрокинутое вольтеровское кресло, а за ним неотчетливую форму тела. Несмотря на холод, Матильда открыла дверь, чтобы впустить немного свежего воздуха. Здесь воняет! Она дважды сходила в кухню, расплескала кофе, потому что запуталась ногами в покрывале, но в конце концов все же устроилась за столом в гостиной, лицом к пустому камину. Она проголодалась. Надеюсь, горячая вода есть. Потому что единственное, чего она боялась до ужаса, — это принимать холодный душ.
Горячая вода была.
Ванная оказалась простенькой, в ней нашлось все необходимое, но чувствовалось, что Анри не заботился о приятных мелочах для утреннего туалета. Спартанец, вот кем он был на самом деле. Не из тех мужчин, что шалят или хотя бы ищут счастья. Матильда упрекнула себя, что не прихватила всего, что могло понадобиться: ей даже нечем накраситься. Зато она нашла новую зубную щетку и фен. Похоже, немногие женщины здесь побывали. Под душем, глядя на свои тяжелые болтающиеся груди, она задумалась о сексуальной жизни Анри. Он был не из тех, кто гоняется за юбками или посещает бордели, наверняка даже не знал, есть ли хоть один в таком убогом захолустье, как эта дурацкая глухомань, где замерзаешь с самого утра. Сексуальная жизнь Анри тоже была спартанской. Самый минимум. Может, он даже вообще всегда был один. Что за дурак. Похоже, там, где он сейчас находится, дорогой Анри не будет тосковать по эротическим играм. И все равно его жалко… Матильда вытерлась и оделась. Прежде чем уйти, предварительно прихватив пистолет, она постояла, спрашивая себя, не забыла ли чего-нибудь. Она взглянула на Анри, дорогого Анри, но отказалась предаваться сентиментальности. Это было бы недостойно нас, верно?